Федор Кнорре - Бумажные книги Лали Страница 23

— Здрасьте! — остроумно промямлил Кетик.

— Я могу вам рассказать в нескольких словах. Вот перед вами сидит наш старый друг, которого мы зовем Чемпионом.

— Ну, сидит, а нам-то что?

— Вы, может быть, думаете, что он был каким-нибудь обыкновенным чемпионом, каких сотни в боксе, плаванье, беге, прыжках? Нет, этот человек поднялся на ступеньку выше, чем высшая ступень победителя.

— Да ну, вы только меня конфузите… — Чемпион беспокойно завозился в своем кресле. — Вот еще вспоминать! Да это было так давно… Что тут вспоминать?

— Ах, он, оказывается, боксер? Это дело! Здорово дядя дрался? — воскликнули мальчишки.

— Он был чемпионом мира. Его называли суперчемпионом. Всех, кто выходил против него на ринг, он всегда укладывал в три-четыре минуты, больше ему не требовалось. Три минуты, и самые могучие и свирепые силачи лежали на полу тихо и смирно, как загорающие на пляже. А ведь он был очень добрый и всегда старался, чтоб кого-нибудь нечаянно не повредить. Но побеждать-то ему все-таки приходилось, ничего не поделаешь, он же был знаменитым чемпионом. Так продолжалось год за годом. И однажды ему попался необыкновенно сильный противник. Не будь на свете нашего Чемпиона, тот обязательно был бы чемпионом мира. Он отчаянно бился, тот бедняга, но наш друг сбил его четыре раза и выиграл, как всегда. И толпа ревела от восторга, он был ее кумиром. До чего же гордились им жирные пузаны с одышкой и хлипкие канцелярские жители, банковские клерки в широкоплечих пиджаках, но с макаронными мускулами, как вопили они от восторга, когда выносили его на руках из зала. Потом в самом роскошном отеле в его честь устроили шумный пир. Ему говорили, что он достиг вершины славы, но ему самому вдруг стало не очень весело, он задумчиво смотрел на красные морды и раскрытые ревущие рты нарядной толпы за столами, и странная мысль шевельнулась в нем: он спрашивал себя, а что орала бы эта толпа, если бы он хоть раз оступился и проиграл? И потом другая мысль: а что бывает с теми, другими, которые проигрывают бой, со всеми, кого он без конца побеждает? И он потихоньку встал из-за стола, в своей хрустящей белой крахмальной манишке, черном нарядном фраке, спустился вниз; и вот он в своей длинной, сверкающей серебром машине едет, поворачивая направо и налево, разыскивая нужный ему дом. И вот наконец темноватая грязная улица, и за ней еще более грязный и бедный переулок, и очень маленький садик, и скользкие ступеньки лестницы. Он открыл скрипучую дверь, и в лицо ему пахнуло горьким запахом бедности и беды. Он отворил еще одну дверь, которая не скрипнула, и увидел своего недавнего противника, который так смело и так безуспешно пытался устоять против него. Он увидел, что тот сидит, уронив тяжелую голову, закрыв лицо руками, а жена его, всхлипывая, нежно целует его большую сильную руку, и видно, что они очень давно уже так сидят, а рядом, ползая по полу, играют с тазиком двое ребятишек, и девочка, вытаскивая из тазика мокрые тряпочки, делает малышу примочку под глазом и приговаривает: «Ты выйдешь против него еще раз, и тогда тебе повезет», а малыш только отмахивается и тяжело вздыхает: «Выйду обязательно, но снова не продержусь больше четырех минут…» И тогда Чемпион отступил за порог и тихонько притворил за собой дверь. И в тот же вечер вдруг отказался от ответного боя со своим противником, так что тот получил весь денежный приз. А сам себе дал слово больше никогда не выходить на ринг, а это слово было очень трудно сдержать: его уговаривали, безудержно льстили ему, и обливали помоями презрения, и издевались, и опять соблазняли. Но он выиграл этот свой самый тяжелый и лучший бой. И с тех пор даже перестал обижаться, когда мы зовем его Чемпионом, не за все его прежние победы, а за эту, его главную, когда он сдержал свое трудное слово. С тех пор он не ударил ни одного человека.

Чемпион не знал, куда деваться от неловкости.

— Ну, хватит, хватит… — бормотал он, отмахиваясь не лучше того малыша, про которого рассказала Дама. — Все было не так, гораздо хуже… и вовсе не так уж все сразу. Это была долгая история, а рассказали как какую-то легенду!

— Может быть. Я не хотела засорять рассказ всякими подробностями. Вероятно, всякая правда, очищенная от мусора случайностей, самая сердцевина правды, складывается в легенду. Пускай это ваша маленькая легенда, она и есть самая большая правда о вас, друг мой!

— Я был бы очень рад, если б все со мной действительно произошло прямо так, как вы рассказали!

— К этому-то и должны стремиться люди!.. Всегда стремиться и никогда до конца не достигать!..

— Вот уж этого я, наверное, никогда бы не смог! — очень серьезно произнес Фрукти. — Быть чемпионом и вдруг… Но как подумаешь об этом маленьком чертенке с тазиком на полу… Не знаешь, что и думать… честное слово, но все равно это здорово!.. Вот! — Он протиснулся к Чемпиону и, натужившись изо всех сил, стиснул ему руку. После этого он так и остался около него стоять и долго пытливо вглядывался ему в лицо.

— А рядом с ним, — улыбаясь, сказала Прекрасная Дама, — тоже очень хороший человек и наш друг! — Прелестным жестом руки она обратила общее внимание на Розового Носа, как бы приглашая полюбоваться им с ног до головы.

— Ну уж!.. — сконфузился Розовый Нос. — Нашли про кого!

— Знаете, кто перед вами? Неудачник! С самой большой буквы. Прекрасный Неудачник!

— Ну да, ну да, — быстро розовея от смущения, весь съежился Розовый Нос. — Но не забывайте, что я был ужасно честолюбив! Ужасно! Постыдно честолюбив!

— Да, он мечтал сделать себе блестящую карьеру, добиться власти, стать крупным воротилой, или как это тогда называлось. Он очень умный, и талантливый, и ловкий! Но у него есть одно достоинство, которое разрушило всю его карьеру. Всегда в самый решающий момент, когда ему достаточно было только покривить душой, солгать и все улаживалось самым выгодным для него образом, он сопротивлялся изо всех сил, но ничего не мог поделать со своим носом: он неудержимо начинал краснеть от стыда, и всем как на ладони становилось видно: вот человек тужится, готовится, а соврать никак не может! Еще хуже было дело, когда его начальник произносил глупую речь, которой надо восхищаться, а его бедный, неумолимый нос начинает багроветь от возмущения! Он закрывал его платком, но это очень мало помогало: стоять, упрямо уткнувшись носом в платок в то время, как другие, задирая носы кверху, на все лады выражают восхищение, и восторг, и умиление!.. В конце концов он докатился до того, что стал простым коммивояжером. Но и тут его не ждало ничего хорошего: едва ему удавалось уговорить человека купить какой-нибудь насос или пылесос, он против воли вспоминал, отчего и как эти насосы-пылесосы выходят из строя и портятся, и нос у него вспыхивал, как сигнальная лампочка, и у него ничего не покупали. Человеку с таким чутким носом так трудно добиться успеха на этом свете!

Нос у Розового Носа во время рассказа Прекрасной Дамы прямо-таки сиял от умиления, как роза, за которой спрятана лампочка.

— Ужасный нос! — воскликнул он с отчаянием и нежностью.

— Хочу такой! — неожиданно страстно выкрикнул Телик. — Он мне первому понравился, когда я даже ничего про него не знал. Я не желаю быть подхалимом или заниматься насосами-пылесосами! Пускай бы все видели, что у меня на уме. Я бы ходил, задрав нос кверху, и гордился!

Глава 21

УЗНИЦА БАШНИ

Голубое платье, слегка лопнувшее под мышкой, превратилось в дырявое платье с полуоторванным рукавом. И Лали, презрительно оглядев образовавшуюся дыру, дергала плечом: «Можешь хоть совсем оторваться, мне на тебя наплевать!»

Уже много дней она томилась в полном одиночестве, изнывала от безделья, а от досады не желала ничем заниматься. Она была в отчаянии. Расхаживая по громадным, заброшенным залам Пункта Связи, превратившимся в склад негодного старья, она пинала ногами любимые книги, валявшиеся как попало на полу.

Еду ей подавали снизу по кухонному малому лифту, и каждый раз, открывая шкафчик, она находила ловко спрятанное под салфеткой пирожное или сладкие пирожки — это был привет от Робби. Потом она подкладывала под пустые блюда записку «Спасибо!» с толстым восклицательным знаком.

От скуки она включила однажды стереовизор, но очень скоро поругалась с ним и выключила, назвав его старым занудливым ослом.

Вдруг издалека она услышала знакомый голос. Маленькая коробочка откуда-то из соседнего зала негромко окликала ее ласковым голосом Прата.

Лали опрометью бросилась бежать, споткнулась, чуть не упала, схватила коробочку радиотелефона и поцеловала ее.

— Почему ты так дышишь? Что это за звук?

— Это я тебя поцеловала. Тебе Робби принес?

— Только что. Сейчас стоит и любуется, как я с тобой разговариваю.

— Скажи ему, что он молодец!

— Я ему передал. Он считает, что все отлично просеяно, перемолото и прекрасно просочилось, поднялось и зарумянилось. Словом, он согласен, что он молодец. Ты скучаешь там в одиночестве, бедняжка?