Алексей Лукьянов - Сотрясатели земли Страница 24

На причал вышла женщина в замасленном комбинезоне поверх купальника, с сигарой в уголке ярко накрашенного рта и небольшим автомобильным ключом-трещоткой в руках. Выход ее сопровождался экспрессивной тирадой на итальянском сквозь неплотно сжатые губы. Змей делал ей всевозможные знаки, но женщина не замолкла до тех пор, пока не подошла совсем близко и не увидела Виксу. Тогда она хорошо поставленным жестом вынула сигару изо рта и глубоким красивым голосом выдохнула «пердонаре…», окутав нас дымом и этим окончательно очаровав.

Змей представил нам супругу, затем пригнул ее голову к себе и поцеловал. Они извинились, что не могут предложить нам ничего поесть — готовить они не любят, а перекусить ходят в местную забегаловку, потому что до столичных ресторанов полчаса на машине, а ради пафосной жрачки отмываться и переодеваться как-то лениво.

Змей и Лэйла работали в столице, в какой-то конторе, а мастерскую держали для отдохновения — им, кажется, нравилось возиться с разной техникой. Что-то они чинили, что-то окончательно доламывали, и денег им мастерская не приносила. Зато здесь постоянно околачивались всевозможные чудаки, будто нарочно сосланные на остров со всего света. Все эти люди тоже работали в Паликире, столице Микронезии, и объявлялись в мастерской ближе к десяти вечера. Тогда все пили вино, играли в странные игры, слушали непонятную музыку и были абсолютно счастливы. Именно поэтому странный экипаж «Ярославца» был воспринят без удивления, и даже наоборот — казалось, все недоумевали, где мы шлялись до сих пор.

Особенно всем понравился Юся. Не знаю, чем уж он так купил здешнее пестрое общество, но по вечерам его — и меня за компанию — часто приглашали на «ассамблеи». И Виксу тоже звали, потому что она уже начинала тосковать по дому, и Боря просил взять над ней шефство. Чудаки не были против, им, похоже, все было в кайф, хоть им детский сад на шею вешайте, хоть паноптикум уродов, они из всего сделают праздник.

В основном забавляла гостей способность Юси угадывать, куда они спрятали ту или иную безделушку. То и дело слышались возгласы «бьютифул», «вандерфул», «интуишн», гости строили рожи и многозначительно подмигивали друг другу.

Юся виновато улыбался, оглядываясь на меня, и продолжал угадывать. Викса поначалу ревновала, а потом втянулась и сама стала играть. Ей тоже перепадало и внимания, и подарков. Я не был против таких невинных забав — в конце концов, Юся только ребенок, хотя и стремительно развивающийся. Ему не повредит немного человеческого тепла. И меня ничуть не раздражало, что он общается с чужими людьми.

С тех пор, как Юся начал разговаривать, мы практически не спали. Мы только и делали, что говорили, говорили, будто сейчас придет кто-то и отберет у нас эту волшебную штуку, которая наделила моего брата самым дорогим, что могло у него появиться, — разумом. И мы уже не скажем друг другу ничего, и Юся станет прежним бессмысленным куском мяса.

Представьте, что у вас вдруг брат вернулся оттуда, откуда не возвращаются. У меня до сих пор и не было брата, если подумать. Целыми днями я молчал, только покрикивая на никчемный отросток, который только интонации понимал — угрозу да изредка ласку. А теперь у меня появился персональный собеседник.

Говорить Юся начинал постепенно. Сначала отдельные слова: существительные, или местоимения, или вообще междометиями обходился. Но я решил, что лиха беда начала, и сам начал с ним разговаривать, как с маленьким. И Викса мне помогала.

Увидел Юся бабочку — рассказываем про бабочку, сидим за столом — объясняем, что и как едят. По несколько раз повторяли одно и то же: и как цвета называются, и какие запахи, и вкусы. Схватывал Юся на лету, и хотя в этом практически не было никакой моей заслуги, я втайне гордился собой.

Я рассказывал все стихи и сказки, которые знал, пел песни — от «Маленькой елочки» да «Колхозного панка» — и заставлял петь со мною хором. Успехи Юси были феноменальны, и меня все время глодала мысль: а останется ли все это, если исчезнет петух? Юся берег птицу, носил ее на цепочке и продолжал, чуть что, прятать за щекой, как леденец. Доходило до того, что и на ночь не снимал, будто боялся, что даже мгновение без петуха превратит его обратно в идиота. Мне тоже не хотелось проверять.

И поэтому мы говорили ночи напролет, вернее, говорил в основном я, а Юся только вопросы задавал. Беседы наши касались самых разных тем, но неминуемо все возвращалось к родителям.

— А фотография мамина дома есть? — спрашивал Юся.

— Есть. И папина тоже.

— Ты думаешь, она не вернется?

— Нет, Юся. Никогда. Она ничего не знает о нас, она даже бабушке не писала, так что лучше не думать о ней.

— Тогда получается, что мы одни?

— Мы не одни, нас двое. Это когда тебя не было, я был один, а теперь нас точно из собеса не попрут, мы этой клуше покажем.

Юся часто плакал после таких разговоров. Все-таки в эмоциональном плане он был еще совсем ребенком. Узнал, что потерялся, и заревел. Хотя я его очень хорошо понимал, я ведь и сам едва не плакал от обиды, зная, что где-то на свете живет моя мама, но я ей совсем не нужен, потому что родился неудачно. У меня нервная система оказалась сильная, я очень быстро это чувство переборол, тем более что дедушка и бабушка меня любили. В смысле — нас. Но Юся, он ведь этого тогда не понимал, для него не существовало ни дедушки, ни бабушки, ни папы. А вот теперь он будто среди ночи открыл глаза и спросонья зовет кого-нибудь.

А вместо кого-нибудь у него я, озлобленный и желчный.

— Ну не плачь, — сердито говорил я. — Мы же вместе.

— Ага, — согласился Юся, шмыгая носом. — В болезни и здравии, и только смерть разлучит нас.

Шуточки у него, конечно…

9

Боря, Глеб и Мезальянц ночевали на катере, так им было как-то спокойнее, хотя Змей уверял, что места в доме хватит на всех. Это он, конечно, лишка хватил, но Виксе и нам с Юсей по комнате выделили. Лэйла гоняла нас, заставляла помогать по хозяйству, требовала поддерживать чистоту в комнатах, запрещала смотреть телевизор и вообще спуску не давала, но за этой строгостью чувствовалось, что ей нравилось с нами общаться.

Общались мы сначала при помощи двух-трех английских фраз, типа «доброе утро», «я голоден» и «спокойной ночи», и жестов. Постепенно наш словарный запас увеличивался, да и Лэйла со Змеем выучили кое-что на русском, особенно Лэйла, которая вытянула из Бори несколько крепких словечек и теперь в приступе ярости или восторга орала: «Окунись-ка в алебастр!» В довершение всего Юся, как и любой осваивающий язык ребенок, оказался гениальным лингвистом и в дополнение к русскому как-то мимоходом выучил и английский. Вскоре он лопотал не хуже Мезальянца и частенько исполнял функции переводчика.

На исходе второй недели нашего пребывания на острове, после очередной «ассамблеи», когда все разошлись, а мы отправились спать, Лэйла зашла в нашу комнату пожелать спокойной ночи.

— А что они все здесь делают? — спросил я у нее.

— Кто?

— Ну, вся ваша компания…

— Нан-Мадол, — ответила Лэйла.

— Чего? — не поняли мы с Юсей.

— Древний город, сложенный из базальтовых блоков. Он на другом конце острова, несколько часов добираться надо.

— Они любят древности?

— Нет, — рассмеялась Лэйла. — Они любят сокровища. Это общество расхитителей гробниц.

— Нифига себе, — восхитились мы по-русски.

— Нифига? — удивилась хозяйка.

— Это такое русское выражение, не для приличного общества, — поспешил объяснить я.

— О! Надо запомнить! — Лэйла подняла палец к потолку. — Все, спокойной ночи!

Она выключила свет, а потом вдруг поцеловала Юсю и меня в лоб. Это у нее получилось так естественно и легко, что мы даже сказать ничего не могли, кроме «спокойной ночи».

— Она нас любит? — шепотом спросил Юся в темноте.

— Не знаю, — ответил я, глотая комок в горле.

К проявлениям нежности я не привык. Мне уже пятнадцать лет, я телячьих нежностей вообще терпеть не могу, но сейчас за этот поцелуй готов был смириться с окружающей действительностью и собственным уродством. Мне дали понять, что никакого уродства на самом деле нет, что я сам по себе могу вызвать симпатию.

А потом в дверь постучались, и к нам пришла Викса, вся в слезах.

— Я домой хочу, — сказала она. — Мне здесь надоело.

— Ты чего? — испугался я, что сейчас на шум прибежит Лэйла и обнаружит у нас Виксу. — До утра потерпеть не могла?

— Я домой хочу, к маме, — и тихонько завыла.

Я хотел спросить, зачем она тогда вообще из дома сбежала, но решил, что такой вопрос вряд ли ее успокоит.

— Полисмен же сказал, что скоро он займется нашим вопросом. Потерпи немного.

Успокаивать кого-то, если сам не веришь, что все будет в порядке, — довольно утомительное и тоскливое занятие. Чувствуешь себя одновременно дураком и вруном.