Владислав Крапивин - Лужайки, где пляшут скворечники Страница 24

Больше я с ним разговоров не вел…

Были у него три дружка. Ну, не совсем дружки, а, скорее, подпевалы, но держались они друг друга крепко. И однажды пошли они в секрет на излучину горной тропы, в хитрое место под названием «Бейсболка». Это мы его так прозвали. Потому что тропа идет по круглому козырьку, который нави­сает над пропастью. Там иногда ходили связные и разведчи­ки. Не наши, а их. Не по тропе, разумеется, а поверху, среди скал. Не часто ходили, потому что место известное, они знали, что наши секреты бывают там регулярно.

Ну, секрет — дело такое. Протянули по траве и камням проволоку с гремучими жестянками, на тропу, сразу за пово­ротом, кинули кольца проволоки-колючки, сами — в кусты. И так на полсуток…

Но тут полсуток не получилось. Надо было заткнуть брешь в другом, более опасном месте, и наш майор говорит мне:

«Студент, сгоняй на Бейсболку, скажи, что я велел пере­браться к Бараньей Кости, там на перевале ждут гостей…»

Фамилия этого майора была красивая такая, «цветоч­ная» — Орхидеев. Хороший мужик, хотя и говорили, что странный немного. Мол, чересчур задумчивый. Неизвестно, почему его послали командовать полуротой, должность-то капитанская… Ну вот, сказал мне это Орхидеев, я говорю «есть, Андрей Данилыч» и пошел. Как говорится, «заместо радио». Потому что секрету полагалась рация, но с этим делом был бардак.

Вообще-то одному не положено ходить по таким местам, только людей у нас совсем было мало… И ничего, добрался.

А там, Нитка, эти четверо не в укрытии сидят, а прямо на тропе, на козырьке, готовятся… к одному делу… Вот тут это и случилось.

— Что, Тём? — зябко сказала Нитка.

— Они поймали двух пацанов… Один лет тринадцати, а второй вроде Кея. Даже поменьше. И по виду совсем не горец, а светленький такой. Ну, совсем городской мальчик, который на лето приехал в деревню. Впрочем, такие там, среди местных, тоже встречаются… Связали Птичкины парни этих мальчишек, бросили к скале и совещаются.

Я говорю:

«Это кто?»

А Птичка мне:

«Это, Студент, те птенчики, что вчера запустили гранату в наш транспортер на повороте у Кассадара. Все приметы сходятся, особенно вот у этого, беленького. До чего симпа­тичный, прямо отличник. Ты, Студент, наверно таким же был, когда жил у мамы под крылышком… Ха, птичка!»

Мальчишки молчат, губы закусили и стреляют глазами. У младшего глаза мокрые… А двое Птичкиных дружков раз­матывают проволоку. Не простую, а колючую…

Теперь, Нитка, ты сожми зубы и слушай… даже если не­втерпеж. Потому что я должен про это наконец рассказать…

Зверства там было много. С той и с другой стороны. Много есть книжек и кино про войну, но там такое не пока­зывают. Все больше про геройство. А геройства на войне го­раздо меньше, чем зверства. По крайней мере, в наше время. Может, раньше и было какое-то благородство, а нынче… И с лазутчиками, со снайперами там не церемонились, если пой­мают… И если убьют сразу, это еще повезло бедняге. Многие считают, что просто убить — нету смысла. Это, мол, с каж­дым из нас может случиться в любой миг. А пойманный дол­жен расплатиться сполна… И вот придумал кто-то такой «ат­тракцион». Говорят, что они придумали, да не все ли равно… Ты уж терпи, раз хочешь все знать… В человека сзади втыкают заостренную проволоку. Ну, как раньше на кол са­жали. Но кол, он толстый, а проволока проходит легко. Чело­век, говорят, сперва даже не кричит. Может, от шока… И вы­ходит эта проволока иногда изо рта, иногда откуда-нибудь из-под ключицы… Потом этот конец проволоки приматыва­ют к чему-нибудь наверху, к дереву, например, а другой конец спускают под обрыв… И толкают человека. И он едет по проволоке вниз. А чтобы ехал не очень быстро, к гладкой проволоке привязывают снизу другую, колючую, сколько хватит длины…

— Тём…

— Помолчи, Нитка. Я про это никому еще не говорил. А ты должна понять, почему я… там…

— Что?

— Тяжелые мужики едут вниз быстро даже по колючкам. А те, кто полегче… такие вот пацанята… Кстати, остряки-ин­теллектуалы назвали это «через тернии к звездам». Только звезды, мол, не вверху и даже не внизу, а из глаз… И вот Птичка с дружками разматывал проволоку…

— И ты… их…

— Всех четверых, веером. Из-под локтя… Автомат корот­кий такой, тяжелый, называется «Б-1». Буйносов, первая мо­дель, десантный вариант. Носят сбоку на ремне, как сумку. Можно одной рукой, от пояса… Но я же не сразу…

Я не сразу…

Я сперва им сказал:

«Ребята, Данилыч велел срочно двигать на Баранью Кость, затыкать дыру. А этих я, давайте, доставлю Данилычу, он разберется».

Птичка оскалился:

«Ха, за дурачков держишь? Данилыч сдаст их на фильтро-пункт или отпустит совсем. За недоказанностью. Он же чистоплюй, как ты… Если боишься глядеть, отвернись, а мы этих цыпляток — на шашлычок… — И говорит одному из своих: — Ну-ка, сними с них штаны, чтобы поточнее…

Нитка, я не сразу… Я им сказал с самой последней убеди­тельностью:

«Ребята, не надо. Вы же все-таки хоть немножко еще люди. Вас же… матери тоже молоком кормили когда-то… Ре­бята…»

А Птичка мне:

«Что, Студент, хочешь опять балалайкой по танку?»

А трое других смеются:

«Может, хочешь с ними, Студентик? Никто не увидит, внизу глубоко…»

Один шагнул к мальчишкам, я — палец на спуск. «Назад», — говорю. Тут Птичка все понял. Глянул на меня и понял. Ему бы уйти и увести других. А он стал нагибаться за снятым автоматом. Я еще раз говорю: «Не надо, Птичка…» Он поднял, навел… Не успел…

— Ты их… наповал?

— «Бэ-один» всегда наповал, раненых почти не бывает. Там пули-перевертыши…

— А потом?..

— Потом смотрю — они лежат. Кто как… И ничего не чувствую. Лишь мысль: вот ведь странное дело — только что были живые, и нате вам… Наверно, дело в том, что я и сам в тот миг как бы умер. Отрезал себя от жизни. Осталось сделать немного.

Я развязал ребят и сказал:

«Идите».

Старший говорит мне:

«Идем с нами, ты будешь наш брат».

Но я не хотел с ними. Зачем? Я вообще ничего не хотел. Только старался не смотреть на тех, кто лежал. Но все же ка­пелька любопытства оставалась во мне, я спросил старшего:

«Правда, что ты кинул гранату?»

А тот: «Это не я, это он кинул, — и кивает на маленького. — Он не сумел, она не взорвалась. У меня-то взорва­лась бы…»

«Вам так нравится воевать?»

А старший опять про маленького:

«Его мать придавило в доме, от бомбы. Она там сгорела живьем…»

Я снова сказал:

«Идите».

И тут маленький мне:

«Если вы не пойдете с нами, вас убьют».

А чего меня было убивать? Я и так…

«Уходите, ребята…»

И они ушли. Скользнули между скал, как змейки.

А я… Мне надо было, конечно, сразу пулю в себя, но… Нет, я не боялся. Просто казалось, что не все еще сделал. Не все сказал.

Я вернулся на базу, положил автомат перед Орхидеевым.

— Майор, я только что расстрелял состав секрета на Бейсболке.

Он… как-то сразу поверил. Так мне показалось. Наверно, такое было у меня лицо. Но не дрогнул, приказал спокойным голосом:

«Доложи в деталях».

«Докладываю. Они поймали двух пацанов и хотели устро­ить самосуд. С проволокой. Я просил: не надо. Они смея­лись… Они обязательно убили бы их…»

Орхидеев молчал, молчал. По-моему, очень долго. На­чался обстрел из минометов, но мины рвались далеко за по­селком. Кажется, в той стороне, где Бейсболка. Майор встал.

«Поехали. Я хочу посмотреть, что там…» — И подвинул мне автомат. И я взял, и мы поехали на его «козленке». Вдво­ем. Пока позволяла дорога. А дальше — пешком. Он шел впе­реди, а я за ним. С автоматом. И он ни разу не оглянулся. Потом мы увидели за кустами и скалами дым и почуяли запах, такой, как после взрыва. Подошли к повороту и видим: «бейсбольного» козырька нет. Обрушен минами. Ни­чего нет. Пустота…

Орхидеев обернулся, но посмотрел не на меня, а мимо. И говорит:

«Надо докладывать то, что есть, а не молоть всякую чушь, Темрюк. Если ты увидел, что секрет погиб от взрыва, нельзя давать волю нервам. У всех мозги сдвинуты, но надо держать себя в руках… Ты понял меня, Студент? Иди выпей водки и опомнись. А я буду писать рапорт начальству…»

Мы пошли, и я выпил бутылку и сразу уснул. Потом меня рвало, но уже казалось, что и правда ничего не было. Так я прожил еще сутки. Через день майора Орхидеева убил горский снайпер. А еще через два дня рядом со мной рванул фугас-ловушка. Тех, кто шел впереди, — в клочья, а я очнул­ся в госпитале.

И там, когда поправлялся, я, Нитка, снова вспоминал все, что было. Иногда спокойно, а иногда с мучением. Но всякий раз я знал: если бы такое началось снова, я бы опять нажал на спуск…

— Бедненький ты мой… — сказала Нитка, словно малы­шу, который запнулся и ободрал коленку. И погладила его плечо. А потом вдруг дернулась: — Тём! А при чем тут при­зрак? Какой?