Роман Лейбов - Разделить на сто Страница 27

Гузь открыл тетрадь на странице, заложенной выцветшей от времени с наружного краю жёлтой лентой, и указал аккуратным пальцем на запись, сделанную старинным лиловым с завитушками почерком:

98. росс. рукоп. XVIII

Рукопись, уникальный экземпляр, в каталогах императорских библиотек отсутствует.

Оригинал не выявлен.

Самодельная тетрадь в ½ листа. 125 листов. Бумага с водяными знаками «FAO 1796».

Удовлетворительной сохранности. S.l., s.a. <Тамбов (?), Конец XVIII — начало XIX в.>

Книга, именуемая Халдейский Ключ ко Вратам Премудрости, или Верный Друг Франк-Масона, Сочинение кавалера S. Z., трактующее пути, открытые Избранным, ко пременам Натуральных сущностей, заключающее тайны Каббалы и секреты преображения Металлов, а также содержащее в себе верные способы обогащения в Игре, как и изменения посредством Магнетизма человеческого облика: как из Стариков творить Юношей, а из Карлов людей преизрядного росту, из особ Мужеского полу Женский и наоборот, а также привлекать сердца Прекрасных и подобное. Переведено с Французского дворянином Д. Я. К-ным, в Тамбове.

Несколько слов в этом описании, не вполне в целом понятном незваным гостям Николая Матвеевича Гузя, ещё в далёком Градове обвела красным карандашиком детская рука будущего заслуженного дрессировщика кошек и эквилибриста. Их гости поняли.

И вы, конечно, догадались, что это были за слова.

LXVII

— Суеверия это какие-то, по-моему, — сказал уже в лифте, поднимающемся на девятый этаж, пенсионер Португальский. — Он что, правда, что ли, думает, что в этой книге есть лекарство от его… от его болезни?

— Не скажи, Максимыч, — возразил Марат Маратович, — в старые времена много такого знали… Вот у нас в Арбатове одна старушка была — травами лечила…

— Да не верит он в чудеса, — неожиданно вмешался в беседу друзей-детдомовцев Галлиулин, — он детскую надежду свою вспоминает. И очень эту библиотеку хочет найти. А если найдёт, то он уже никакой не лилипут, например, будет.

Поражённые мудростью участкового, пенсионеры молчали до самой остановки лифта.

Тем временем оповцы, поднимающиеся пешком, тоже обсуждали неожиданную развязку своего приключения:

— Я бы, — сказал Юра, — не стал в девчонку превращаться. Из мужеского в женский то есть. А вот про магниты интересно.

— Я тоже бы не стала, — поддержала Красицкого Таня, — в смысле — «и наоборот».

«А я бы, — подумала про себя Наташа Семёнова, — на время бы превратилась, вот чтобы попробовать только. А потом обратно».

Рыжий Стасик Левченко тем временем, как ни странно, вздыхая, думал о своём соседе, пенсионере Петре Макаровиче Приставалове.

LXVIII

В ответ на троекратный официальный звонок участкового Галлиулина в дверь квартиры № 107 изнутри сквозь отчётливо разносившийся в тишине коридора стук пишущей машинки послышалось:

— Проходите, проходите — там не заперто.

«Сразу что ли уйти?» — устало подумал Галлиулин, но юркий Максим Максимович Португальский уже открывал дверь, следом устремился грузный отставной бухгалтер Голландский, а сзади участкового робко теснили дети, и он, в который раз уже вспоминая о кизиловом варенье, вошёл в квартиру.

В коридоре на стенах висели какие-то иностранные плакаты с портретами певцов. Из туалета слышалось гортанное пение сломанного унитаза. По всей квартире горел свет, бородатый жилец явно не задумывался об экономии энергии. В комнате за неплотно прикрытой дверью по-прежнему, теперь уже совсем близко, стучала пишущая машинка. Покуда пришедшие, остановившись в коридоре, раздумывали над планом дальнейших действий, стук неожиданно прервался, послышались быстрые шаги, дверь, ведущая в комнату распахнулась, и оповцы увидели вчерашнего подозреваемого.

Он был одет не по-домашнему нарядно, а чёрные очки снял и теперь предстал перед оповцами в обыкновенных, с толстыми линзами. Тёмные живые глаза Бороды немедленно остановились на Галлиулине. Он тут же подскочил к участковому и протянул ему руку:

— Очень приятно! — воскликнул молодой человек. — Здравствуйте! Я — Слава Копылов. Нашли? Ой, — обратил он наконец внимание на оповцев, — а вас я знаю. Вы, дети, вчера за мной ходили, да? Весь день. Шпионов ловите, что ли? Мы у себя в Юрятине когда-то тоже ловили. И тоже не повезло. Добрый вечер! — шпион, неожиданно оказавшийся Славой Копыловым, потряс руки Португальскому и Голландскому и снова обратился к Галлиулину, — Так нашли вы её?

— Документики у него спросите, — подсказал взявший дело в свои закалённые Жалобой руки Португальский растерявшемуся от быстроты непонятного Славы, уставшему и голодному Галлиулину, — и куда Макаркин М. подевался?

— Минька? — не дожидаясь официальных вопросов, ответил Слава Копылов Максиму Максимовичу. — Минька-то, как обычно, в экспедиции у нас на Урале. Камешки свои собирает в «закрома Родины». А документ — сейчас. Без документа мы никуда. Он тут где-то, в ящике.

Бородатый Слава залез в стоящий тут же в коридоре комод и завозился в верхнем отделении, приговаривая:

— Где он спрятался, родной? А, вот он, молоткастый. Читайте, товарищ, но не очень-то завидуйте. Зависть — яд для сердца, и всё такое, — и Слава протянул свой довольно потрёпанный тёмно-зелёный паспорт Португальскому, тут же передавшему документ участковому, который, повертев его немного в руках, вернул паспорт владельцу. — Да вы в комнату-то проходите, там у Миньки целый эскадрон стульев. И табун табуреток. Не разувайтесь, — замахал он руками на гостей, — у меня уборка по графику только завтра.

Прошли в большую комнату небольшой двухкомнатной квартиры. Маленькая пишущая машинка «Эрика» (орудие так, кажется, и не состоявшегося преступления) стояла на низеньком столике, вокруг были раскиданы какие-то бумаги, дымился стакан с чаем. Галлиулин поклялся себе больше не думать никогда в жизни о кизиловом варенье и вздохнул.

— Ну, рассказывайте, — воскликнул Борода, опять обращаясь к Галлиулину, когда все расселись на разнокалиберных стульях, — нашли её, да?

— Погодите, товарищ Копылов, — остановил Славу участковый, — вы объясните, кого?

— Ну Елену же, Лену же мою! — воскликнул нетерпеливый молодой человек. — Я же ещё когда, как из Юрятина приехал, так сразу заявление написал. Самому Бодрищеву в руки отдал. С боем прорвался. Он обещал — все силы бросим, известим.

— Ах, Бодрищев обещал, — обескураженно, но всё же несколько иронически заметил участковый. — Ну если Бодрищев, то конечно. Но только я не в курсе, извините. Наверное, у товарища генерала всё же пока руки не дошли, например. Так что вы сами объясните, пожалуйста, какая Елена-Лена и при чём тут печатная машинка. А то вот, — Галлиулин не удержался и всё-таки улыбнулся, — подрастающее поколение интересуется. И старшие товарищи тоже.

— Печатная машинка, — отвечал Слава Копылов милиционеру, — при том, что у меня почерк докторский. Я сам математик, а родители оба — медики. Генетика, продажная, гадит. Меня в школе чуть в четвёртом классе на второй год не оставили. Не могу же я таким почерком писать — тем более, возможно, незнакомым людям. Вот и приходится на машинке. Но я, конечно, не под копирку шпарю, каждое письмо отдельно. Ну в общих-то чертах они повторяются, в смысле канвы. Но написаны по-разному… Да что я рассказываю, давайте я вам лучше последнее прочитаю. Только что закончил… Или вот, — смутившись, неожиданно предложил Слава, — пусть лучше эта девочка из соседней квартиры прочтёт.

Все обратились в слух, как обыкновенно пишут в таких случаях в старых книгах, а бывший бородатый шпион, оказавшийся математиком Славой из Юрятина, взял лежащий на столе лист бумаги и передал его Тане Петрушкиной, которая, волнуясь по мере чтения всё больше, прочитала вслух следующее.

LXIX

Уважаемые жители квартиры № 56 дома № 16 по улице, носящей имя выдающегося русского поэта-романтика Василия Жуковского!

Пожалуйста, дочитайте это письмо до конца. Даже если оно адресовано не вам, вы, возможно, узнаете ту девушку, к которой я обращаюсь, и сможете мне помочь. А если не сможете, то хотя бы посочувствуете.

Спасибо большое за то время, что вы потратите на чтение моего письма, которое начинается прямо здесь и вот так.

Прекрасная и любимая Елена!

Я — полный идиот. То есть это, конечно, и раньше было известно всему прогрессивному человечеству, но теперь совершенно очевидно. Конечно, ты уже догадалась, что пишет тебе Слава Копылов, тот самый бородатый и близорукий математик и любитель современной поэзии, который этой зимой познакомился с тобой в Москве на Цветном бульваре, потом провожал тебя на метро, потом звонил по тридцать три раза на дню к тем барбосам-родственникам, у которых ты остановилась (они, может быть, на самом деле очень милые люди, но за что им такая благодать: видеть тебя каждый день?), потом встречался с тобой ещё трижды (один раз — на выставке в Пушкинском музее, один раз — в кафе на улице Горького, и ещё один, самый важный раз — когда полдня провожал тебя на брюквинский поезд). Ты, возможно, помнишь и то, что я говорил тебе на прощание, когда этот подлый поезд уже разводил пары и топал своими круглыми ногами, готовясь унести тебя, Елена, прочь. Если ты это помнишь (а ведь ты, конечно, помнишь, правда?), то за это время, наверное, ты не раз уже подумала, что Слава Копылов — трепло, мерзавец и пошлый провинциальный донжуан с дурацкой бородкой. Если так, то ты ошибалась (перечитай первое предложение этого абзаца).