Ежи Брошкевич - Одно другого интересней Страница 37

— Ведь… ведь тетка Педагогика… — пробормотала Ика. Поэтесса Мэда засмеялась. Словно кто-то сыграл арпеджио на флейте.

— Ах, дорогие мои. У каждого есть своя тетка Педагогика. У нас — тоже.

Председатель слегка поморщился. Профессор спокойно продолжал:

— У нас есть еще полвеганского часа для экскурсии в центральную Дэллу… а потом вы вернетесь домой. Идет?

— Идет! Идет! Идет! — с энтузиазмом завопили ребята. Впервые за время этого приключения они были вполне единодушны.

Тогда профессор Лалос что-то сказал в светившееся на его пальце кольцо с опаловым камнем.

Камень был, очевидно, чем-то вроде микрофона, потому что через несколько секунд прямо в зал плавно влетела светящаяся зеленым огнем воздушная лодка- лодка с шестью удобными, широкими креслами и столиком, на котором они снова увидели знакомые бутылки с розовой жидкостью и закрытые сосуды с фруктами.

— Садимся, — сказал профессор.

Сели. А когда лодка взвилась к усеянному звездами темнофиолетовому небу, начиная полет над центральной Дэллой, Ика и Горошек счастливо вздохнули и — снова с полным единодушием схватили бутылки с розовой жидкостью.

— Вкусно? — засмеялась Мэда.

— Угу-ммм… — отвечали ребята.

Как мне рассказать об экскурсии в центральную Дэллу? Продолжалась она всего полвеганского часа. Что можно осмотреть и увидеть за такой отрезок времени? Почти ничего.

Но если бы мне захотелось подробно рассказать об этом «почти ничего», пришлось бы мне начать совершенно новую книжку о совершенно новом приключении. Попробуем быть краткими.

Экскурсия была как экскурсия.

Сначала в течение пяти минут осмотрели самую большую, самосовершенствующуюся и самоуправляющуюся фабрику Серебристых Шаров, или парапространственных кораблей, служивших для звездных экспедиций.

Фабрика висела в воздухе на огромной высоте, по сути дела, за пределами атмосферы. К ней вела, однако, искусственная «дорога» с нормальным давлением и нормальной атмосферой, окружал ее чудесный сад летающих цветов.

Когда они прибыли туда, главный (и единственный) контролер фабрики решал цветную композицию главной клумбы.

— Я немного художник-любитель, — смущенно улыбаясь, объяснил он.

А с крыши фабрики один за другим с интервалом в две секунды взлетали Серебристые Шары, самостоятельно направляясь к местам своего назначения.

Потом профессор Лалос показал им школу.

В постельках лежали маленькие, крепко спящие веганята.

— Как прилежно спят, — растрогалась Мэда.

— Как… как это понять? — спросил Горошек, вытаращив глаза.

— Это очень просто, — добродушно сказал профессор Лалос. — Обучаются у нас во сне- подушки по разным предметам передают волны знаний… и так наши ребята все усваивают. Только лентяи просыпаются во время учебы!

— Ох, профессор, — призналась Мэда, — для меня математические подушки всегда были такими скучными, что я всегда просыпалась!

— Это видно по ритмике некоторых ваших стихов, — сухо ответил профессор.

Мэда сделала вид, что не слышит.

В заключение лодка закрылась, как венчик цветка, и они спустились на один из подводных курортов.

На чудесном песчаном морском дне росли цветы, стояли домики, подобные сказочным цветным ульям. Был там и пляж, и маленькое искусственное солнышко. А сверху и с боков открывался чудесный и таинственный мир подводной жизни. Словно все это поселение находилось в огромном колоколе. Только стены этого колокола были построены попросту из… воздуха.

То и дело кто-нибудь из загоравших под искусственным солнцем купальщиков надевал подводную маску и переступал границу между воздухом и водой, чтобы немного поплавать или поохотиться с фотоавтоматом на какого-нибудь подводного зверя.

— Искупаемся? — предложила Мэда.

Горошек и Ика промолчали. Нечего скрывать- впечатлений было слишком много. Ребята немного устали. За них ответил председатель.

— Пора! — напомнил он. — У нас уже нет времени.

И только тогда, когда лодка снова вынырнула из лимонно-желтых волн моря, Горошек обрел дар слова.

— Простите, — сказал он. — Я хотел бы продумать… понять одну вещь.

— Какую? — одновременно спросили председатель, Мэда и профессор Лалос.

— Разве вы тут вообще не работаете?

Все трое и даже сидевший возле Ики в упорном молчании Онео рассмеялись.

Отвечал профессор.

— Мы работаем, — объяснил он серьезно. — Все работаем. Но никто из нас не делает того, что можно сделать механически, то есть при помощи машин. Наша работа состоит исключительно в создании новых идей… Совершенно новых.

— И вы все это умеете? — поразился Горошек.

— Каждый по-своему, — отвечал профессор. — Одни занимаются мелочами, другие — вопросами в масштабе целых Галактик.

Горошек опустил голову.

— Да, — вздохнул он. — Что же мы такое по сравнению с вами?

Но тут Мэда обняла его.

— Думай о другом, — сказала она.

— Нельзя ли узнать о чем? — неприязненно спросила Ика.

— О том, — сказала Мэда, и ее золотые глаза засияли прекраснее самой прекрасной звезды, — о том, чем вы станете!

Именно в эту секунду лодка на воздушных волнах подплыла к огромному, уже знакомому нам Серебристому Шару.

Председатель встал. Все были очень серьезны. Наступила минута прощания.

Горошек и Ика побледнели. Надо было быстро проглотить слюну и несколько раз глубоко вздохнуть- хотя бы для того, чтобы не разреветься. Да и Мэда и Онео тоже на минуту зажмурились, а голос председателя заметно дрогнул.

— Счастливого пути, земляне! — сказал он. — Счастливого пути!

И тут Ика бросилась на шею Мэде.

Простились без слов.

Снова замкнулся за ребятами голубой коридор, снова миновали они «проходимую» стену и побежали к нижнему окну знакомого зала.

Еще одно мгновение видно было лодку с четверкой вегов, золотые глаза Мэды, поднятую ладонь Онео.

А потом все исчезло. Серебристый Шар ринулся в звездную пропасть, к Земле, со скоростью, перед которой ничто время и пространство, — со скоростью мысли.

Веги смотрели в небо.

— Мне очень грустно, — шепнул Онео. Мэда наклонилась к нему.

— Мы еще встретим их, Онео, — сказала она.

А председатель обратился к профессору.

— Профессор, — сказал он, — надо стереть в их памяти все следы пребывания здесь, а то их могли бы счесть обманщиками или, еще хуже, психически больными.

— Это предусмотрено, — кивнул головой профессор.

Но тут Мэда схватила их за руки.

— Я прошу вас, — сказала она голосом, перед которым нельзя было устоять. — Очень прошу. Сотрите подробности, но пусть у них останется одно: хотя бы неопределенное, неясное, туманное воспоминание о красоте и необычайности пережитого. Пусть живет у них в душе это воспоминание, как сон, как живет в душе поэта предчувствие лучшего в жизни стихотворения!

— Да! — закричал Онео. — Да!

Председатель и профессор внимательно посмотрели на них.

Наконец председатель кивнул головой.

— Да будет так, — сказал он.

Они снова подняли глаза к небу. Небо с его миллиардами звезд было чистым и молчаливым.

Профессор Лалос указал на маленькую группу еле заметных, туманных огоньков.

— Там- Земля, — сказал он.

— Гляди, уже десять минут восьмого, — сказал Горошек. Они сидели на широкой пустой поляне перед развалинами Казимежовского замка.

Небо искрилось звездами. Похолодало- вечерний сумрак сгущался все больше.

— Уже? — удивилась задумавшаяся Ика.

— Да-а-а, — протянул Горошек. — Засиделись мы, как… как… два зайца под межой. Что мы, собственно, делали?

— Как- что? Гуляли, развалины смотрели… В общем, ничего.

— Действительно.

— Но хорошо было!

Горошек кивнул головой:

— Очень хорошо.

— Знаешь что? — снова начала Ика.

— Что?

— Знаешь, наверно, это… — мечтательно заговорила она, — наверно, это замечательно, ну, например… например, уметь сочинять стихи. Как это там? «Очей очарованье… приятна мне твоя прощальная краса…» Это, наверно, замечательно. Правда, Горошенька?

— Безусловно, — серьезно ответил он. Помолчали минутку. Потом Горошек встал:

— Нам пора.

И они пошли. Шли, ежеминутно поднимая глаза к бесконечно высокому небу.

— Вон там- туманность Ориона, — сказал Горошек.

— А я, а я, — шепнула Ика, — назвала бы ее, например… например, туманностью Мэды.

— Почему?

— Откуда я знаю? Потому что красиво.

— Действительно, красиво, — признался Горошек, остановившись. Он на минуту задумался, как человек, который безуспешно пытается припомнить свой сон.

И вдруг очнулся.

— О господи! — завопил он. — Ика, без двадцати восемь!

Тарелки стояли уже на столе, а на челе тетки Педагогики вырисовывалась первая, еще слабенькая морщинка, когда они вбежали на веранду ресторана.