Дмитрий Емец - Ягге и магия вуду Страница 4

Тогда, обдирая бока, я принялся протискиваться в узкую щель между крышкой склепа и его краем. Заработав кучу ссадин, я кое-как вылез, сполз на землю и со всех ног кинулся бежать.

Я мчался в голубоватом лунном сиянии, не разбирая дороги. Мчался и чувствовал, как дрожит и вибрирует земля под ногами. По лицу меня хлестали ветки, колючки репейника, пытаясь удержать, цеплялись за одежду, совы ухали мне вслед с елей. Мне мерещилось – а кто знает, может, и не мерещилось, – что Оскаленный Мертвец несется за мной, стучит костями, щелкает зубами.

Сам не знаю, как я добрался до кладбищенской ограды. Должно быть, мне повезло и я случайно взял правильное направление. Перемахнув через ограду, я спрыгнул и едва не угодил в одно из свежих черных пятен, расползшихся по асфальту. Черные пятна любят охотиться ночью.

Но мне было уже не до черных пятен. Проскочив опасный участок, я бросился бежать по улице и, только влетев в нашу Многоэтажку на Тиранозавриных Лапах, сумел перевести дух.

Ягге и Вурдик сидели за столом и пили чай с подозрительно красным вареньем. Железная челюсть Ягге нетерпеливо подпрыгивала на столе и лязгала зубами – клянчила печенье.

Голова у Вурдика была забинтована, а поверх бинтов надета еще оранжевая строительная каска. Должно быть, Вурдик готовился к очередному налету своей буйствующей деревяшки. Рядом топтался Утопленник, такой же унылый, как и его четверостишья. В кресле-качалке, капризно надув губки, сидела Русалка и томно обмахивалась хвостом, а ее прихехешник Двуголовик, успевший уже с ней помириться, обливал ее водой из лейки. Без воды Русалка вечно пересыхала, отчего становилась еще капризнее.

Когда я вошел, Двуголовик, озадаченно моргая, уставился на меня.

– Гутен морген, Кирюх-паша! Бью, типа того, челом. Вэ из ё шуз? – поинтересовалась его правая голова.

– Чего-чего? – переспросил я.

– Не парлеву?

– Не парлеву! – подтвердил я.

– Раз не парлеву, тогда по-простому: «Где твой ботинок, кореш?»

– Слышь, братан! Он его, в натуре, Полосатым Носкам на белые тапочки променял! – заявила левая тупая голова, и обе головы залились таким идиотским ржанием, услышав которое любая земная лошадь откинула бы от зависти копыта.

Не понимая, над чем они хохочут, я посмотрел на свои ступни и запоздало сообразил, отчего мне было так сыро бежать. Мой правый ботинок остался в склепе Оскаленного Мертвеца.

Я почувствовал головокружение. Ноги стали ватными. Повелителю мертвецов не понравится эта находка, а нюх у мертвецов отличный.

«Кто ляжет в мой склеп – останется в нем навеки!» – вспомнил я надпись на камне. И это была не простая угроза. Скоро Оскаленный Мертвец придет за мной. Его не остановят ни кладбищенская ограда, ни мощные Тиранозавриные Лапы нашего дома.

Глава II

ХРУСТАЛЬНАЯ КУКОЛКА

Рыщет по лесу в поисках добычи голодный людоед, вдруг видит: лежит под дубом маленький беззащитный бутербродик. На бутербродике – надпись: «Бутерброд с поросенком». «Вот славно! Сейчас слопаю!» – думает людоед.

Подошел он к бутербродику, разинул пасть, а бутербродик в тот же миг – раз! – подпрыгнул и проглотил людоеда.

Лежит под дубом маленький бутербродик, а на нем надпись: «Бутерброд с людоедом».

Во сне я опять видел Старую Землю. Мне грезилось, что сегодня первое сентября и мама, бабушка и отец провожают меня в школу. Мама озабоченно приглаживает мне вихры: «Кирилл, в кого у тебя такие волосы? Просто пружины!» Отец строго бурчит что-то про стрелочки на брюках, а бабушка пытается всучить мне огромный, как веник, букет гладиолусов. «Да ну его! – сержусь я. – Что я, первоклассник?» – «Ну как же без цветов!» – пугается бабушка и все-таки всучивает мне его. Переупрямить мою бабушку так же сложно, как переехать танк.

Потом я иду в школу и размышляю, что сейчас увижу наших ребят. Интересно, сильно ли они изменились за лето? И вот в тот самый миг, когда я вот-вот должен повернуть за угол и бросить взгляд на школьный двор, кто-то начинает энергично трясти меня за плечо.

Помню, мне страшно не хотелось просыпаться, но, увы, сон уже ускользнул. Я открыл глаза и увидел совсем рядом два желтых зуба, крючковатый, весь в буграх, нос и седые спутанные волосы. Если бы это морщинистое, с сердитыми бровями лицо привиделось мне, скажем, год назад, в человеческом мире, я вполне мог бы сделаться заикой. Однако теперь я ограничился лишь тем, что зевнул и сказал:

– С добрым утром, Ягге!

Ягге что-то проворчала про «доброе утро». Старушка, хоть сама и была доброй, по старой привычке терпеть не могла этого слова.

– Опять Земля снилась? – проницательно спросила она. Я подозреваю, что Ягге умеет читать мысли, правда, она клянется в обратном.

– Да, – кратко ответил я, ощущая подозрительное пощипывание в глазах. Но лишь на миг – потом я взял себя в руки.

Ягге ободряюще погладила меня ладонью по щеке, шепнула что-то, и остатки сна улетучились.

– Кончай бока отлеживать, Кирюха! Бери ноги в руки и марш в школу!

– Не-а, не поеду! – хитро зевнул я. – Ты забыла, что у меня гроб угнали? А ты мне что вчера сказала?

Вокруг глаз у Ягге появились добродушные лукавые морщинки. Глаза у суровой старухи были особенные – почти круглые, размытого серого цвета, с небольшими светлыми крапинками.

– Думаешь, жалко мне тебя? Жалко у пчелки! Вернула я тебе твой гробульник, – проворчала старушка.

– Как вернула? – недоверчиво переспросил я.

– Оборотни сами его привезли.

– САМИ?! – поразился я.

– Ну почти сами. Я только их слегка усовестила, – дружелюбно проскрипела Ягге и, опираясь на клюку, захромала к дверям.

Пораженный, я уставился на бабушку. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы оборотни кому-то что-то возвращали. Скорее уж мерзляки отогреются или Душила-Потрошила перейдет на морковные котлеты. Однако Ягге я верил: она слов на ветер не бросает.

Старушка уже открывала дверь, когда из недр нашей квартиры донесся звук, будто кто-то поддал ногой железное ведро.

– Это у деда Вурдика? – спросил я.

Ягге в сердцах плюнула.

– А ну его, окаяшку! Чтоб ему сгинуть!

– Опять деревянная нога буянит? – забеспокоился я.

– Таперича он сам буянит, мерин старый! Вот напущу на него Боли-Бошку, будет тады знать! – пригрозила Ягге.

Отношения дедушки Вурдика и бабушки Ягге были далеко не сахарными. Однако я убежден, что, даже ссорясь по десять месяцев в году, они любили друг друга.

Я быстро оделся, вышел из комнаты и сразу оказался в дремучей еловой чаще. В воздухе висел запах древесной гнильцы и сырости. Сослепу врезаясь в стволы, с глухим уханьем пролетел филин. В спутанных ветвях, пристально следя за мной, горели желтые недружелюбные глаза. Отчего-то я подумал, что это лешак Злюка-Кузюка, хотя никогда прежде его не видел. Возможно, я просто сел на его телепатическую волну, здесь такое бывает. Издалека доносился короткий хищный взлай волчьей стаи, преследующей добычу.

То, что все это творилось не где-нибудь, а у нас в коридоре, не особенно меня удивило. Дедушка Вурдик и раньше, приняв на грудь больше обычного, устраивал протечки пятого измерения.

Мне казалось, что я изучил Вурдика как облупленного, и он уже ничем не сможет меня удивить, но ничего подобного. Заглянув в комнату к моему старику, я оцепенел. Дед Вурдик, багровея носом, сидел в обнимку со своей деревянной ногой и громко распевал разбойничьи песни новгородцев-ушкуйников. Изредка проскакивали и более современные мотивы, времен победоносного шествия Вурдика в составе Первой Конной.

Деревянная нога отстукивала деду ритм, колотя по валявшейся на полу строительной каске и куче пустых бутылок. Из всего увиденного следовал вывод, что дед Вурдик и его нога наконец помирились и на радостях отметили этот факт небольшим возлиянием.

– Иди к нам, Кирюха! Споем про нашего удалого атамана Ваську Буслаева! – закричал мне дед.

С Васькой Буслаевым мой дед был знаком очень коротко. Лучшие кореша были, выражаясь языком Двуголовика. А вот с Ильей Муромцем у дедульника нередко происходили контры. Как-то Илюша даже высадил моему деду зубы. Впрочем, это было давно: тогда Вурдик еще не распрощался с некоторыми своими вредными привычками и был известен больше как Соловей-разбойник.

На улице я тотчас увидел свой гроб на колесиках, стоящий между Тиранозавриными Лапами. Возле гроба робко переминались два поросших шерстью оборотня самого уголовного пошиба. Увидев меня, оборотни разом упали на колени и, не жалея лбов, стали колотиться ими об асфальт.

Обойдя их, я придирчиво осмотрел гроб. Выглядел он скверно: один бок был ободран, колеса вихляли, да и все прочие части выглядели так, словно ими колотили кого-то по башке. Похоже, моему угнанному гробульнику пришлось поучаствовать в разборке.

– Сними сглаз, братишка! Сил нет терпеть! – взмолились оборотни. Кажется, они полагали, что это я напустил на них сглаз.