Елена Ленковская - Лето длиною в ночь Страница 4

Они что-то кричат по-итальянски. И музыка, музыка…

А потом… А потом шар вспыхивает и в одно мгновение превращается в чёрный обугленный силуэт на фоне пересвеченного, пустого, белёсого неба.

Под стон толпы он падает, падает, падает… бесконечно долго. И она понимает — это конец.

Этот сон приснился ей ровно две недели назад. Той самой ночью…

Тоня проснулась от собственного крика.

Села в кровати, переводя сбившееся дыхание.

Холодный свет луны, проникающий сквозь неплотно задёрнутые портьеры. Часы на стене: круглый бликующий циферблат. Начало четвёртого… Не тикают… Остановились, что ли?

Она откинула волосы с покрытого испариной лба.

Дурочка, это всего лишь сон — успокойся. Но страх не отступал, просто спрятался где-то под ложечкой, свернулся в тугой комок.

Пусть это был всего лишь сон, но этот сон имел отношение к Глебу, к её мыслям о нём, и ко всему тому, что последнее время происходило между ними. Это был всего лишь сон, и всё же над ним стоило хорошенько поразмыслить.

«Ох, только не теперь. Завтра», — решила она, откидываясь на смятую подушку и прикрывая глаза…

Вдруг ей показалось, будто бы Глеб не спит, а тихо всхлипывает за стенкой. Тревожные мысли вновь всколыхнулись, заклубились — словно чернила, взболтанные в стакане с водой.

Она прислушалась. Нет, в доме было тихо. Даже как-то чересчур тихо…

Пожалуй, всё же следовало заглянуть к нему и выпить воды. Она накинула халат, нашарила босыми ногами тапки. Пошла, тихо ступая, вздрагивая от каждого стука и чувствуя, как помимо её воли растёт и ширится внутри необъяснимая тревога.

Скрипнула высокая дверь, клинком блеснул в лунном свете старинный латунный шпингалет.

С огромного шкафа в прихожей, высовываясь меж обувными и шляпными коробками, подозрительно смотрели вниз тёмные бронзовые бюсты. Ночью вид у этих голов был таинственный и даже страшноватый…

В углу, у самых дверей что-то зашелестело, оборвалось со зловещим шорохом, стукнулось об пол. Тоня ахнула испуганно.

— Фу-у… — На полу валялись сумочка и шаль, соскользнувшие с плеча бронзовой статуи, стоявшей в прихожей на табурете. — В холодном голубоватом свете телефонного фонарика чуть курносое лицо бронзовой наяды казалось загадочным. Каким-то чужим, нездешним…

«Всё, хватит пугаться, что я как маленькая! Надо взять себя в руки».

Тоня прошла по коридору, стараясь не скрипеть рассохшимся паркетом, тихонько заглянула в комнату, где спал Глеб. Постель была пуста, смятое одеяло откинуто на сторону.

Он в туалете?.. Из-за приоткрытой в ванную комнату двери была видна тонкая полоска света. Оглушительно взревела колонка.

Спокойно. Это всего навсего водогрейная колонка, обычное дело. Она здесь такая. Всегда рычит…

Рёв и гудение почти тотчас прекратились, слышен был только шум воды, текущей из крана.

Тоня подождала ещё немного, прислушиваясь. Толкнула дверь. В ванной было пусто. Из незакрытого крана хлестала вода, на полу валялись флаконы, обычно аккуратно стоящие прямо на полочке умывальника.

Пахло свежестью, как во время летней грозы.

Верно какой-то шампунь вытек… Тоня наклонилась на лужицей, дотронулась пальцем, поднесла к лицу… Нет, не то…

В воздухе ванной комнаты торжествовал, заполнив её целиком, совсем иной запах — будоражащий воображение, электризующий пространство запах озона.

Тоня выпрямилась, поспешно завернула вентиль. Шум льющейся воды прекратился. Толстым ватным одеялом навалилась тишина.

— Да что здесь такое творится?!

Вдруг разом — ударило, раскатисто громыхнуло, словно гром небесный. Это — там, в глубине квартиры — с чудовищным грохотом упала крышка бехштейновского рояля. Охнули, долгим эхом застонали струны…

Мистические пчёлы

Антонина кинулась вон из ванной, оскальзываясь на мокром кафеле и больно ударившись большим пальцем ноги о высокий порожек. Пронеслась по длинному коридору, влетела в комнату — ту, где стоял рояль.

В нос опять ударил сильный запах озона. Точь-в-точь как в ванной, только гораздо мощнее, пронзительнее. Даже глаза защипало…

Глеб был здесь. Он прятался под роялем, делая странные движения руками, словно отмахиваясь от кого-то… И плакал, плакал навзрыд.

Тоня бросилась к нему, опустилась на колени, схватила за плечи, пытаясь понять, что происходит. Он отворачивался, рыдая.

Наконец, ей удалось повернуть к себе его лицо. Что-то оборвалось у неё внутри, стало трудно дышать: в лунном свете лицо Глеба показалось ей страшным, белым блином, глаз на нём почти не было видно…

— Господи, да что же это?

Она дёрнула за нитку торшера. Ярко вспыхнула лампа. Глеб, всхлипывая, закрылся рукой, наклонил голову.

— Что это? Что? — Что случилось?

— П-п-пчёлы… — заикаясь, выдавил он. Зарёванный, отёкший, с заплывшими глазами… — На…на…наверное, п-пчёлы…

Действительно, мальчик выглядел так, будто его покусал по меньшей мере целый рой… Оставив на потом вопросы о том, откуда в начале октября в городской квартире могли появиться пчёлы, да ещё в таком количестве, и куда потом бесследно исчезли, Тоня среди ночи стала звонить бывшему ухажёру — педиатру.

Тот, совершенно ошалевший от столь позднего звонка, хриплым со сна голосом принялся давать советы.

Объяснить, откуда взялись «пчёлы-невидимки», Глеб тоже оказался не в состоянии… Точнее, ту невообразимую историю, что он рассказал ей, Тоня списала на нервное потрясение, болевой шок и ещё бог знает на что. Потому что в здравом уме человек двенадцати с половиной лет такое на полном серьёзе рассказывать бы не стал… Какой лес, какая земляника? В октябре-то месяце! Ну ладно бы клюква…

Весь остаток ночи она просидела у его постели, меняя компрессы…

Усы для проклятого итальянца

Две недели назад это случилось.

Накануне всех этих невероятных происшествий спать он лёг довольно рано. Настроение нулевое было. А лучший способ победить хандру — просто заснуть. Он ещё в детдоме научился так грусть отгонять. Когда спишь, время летит незаметно. Хоп — и утро уже. А там — другой день, другие заботы…

И потом, сны ему обычно снились цветные, интересные. Когда он Тоне про них рассказывал, она восхищалась — ну надо же, хоть записывай и кино снимай.

Словом, лёг спать, да и всё тут.

А Тоня села кино смотреть на ноутбуке — его не позвала. Скачала какой-то триллер мистический… Не потому не позвала, что триллер и страшно, просто — это опера была. Пели там вместо разговоров. Да ещё на английском. Ясно, Глебу не сильно бы понравилось.

Может, в другой раз он и заинтересовался бы. Триллер всё-таки! Просто перед тем расстроился сильно. Было отчего.

Не первый раз он думал об этом…

С недавних пор Глеб вдруг понял — Тоню, которую уже привык считать своей, можно и потерять.

Тем более, что опекунство оформить до сих пор так и не удалось. Где-то там документы его застряли. Потерялись, что ли. Он до конца не разобрался, только получалось — пока документов нет, Тоня ему вроде как — чужая тётка. Хотя какая она чужая. Он так и написал на своей страничке «ВКонтакте»: мать — Антонина Ковалёва. Кто-то против??? То-то же…

Первый раз он испугался, по-настоящему испугался, ещё в каникулы. Она ему сообщила, что если получится — поедет летом в Италию, хотя до того собиралась провести июль в Питере. И он-то, ясное дело, рассчитывал коротать вечера не в огромной пустой казарме Нахимовского училища. Он у Тони собирался ночевать. В её комнатке на Васильевском острове — тогда Антонина ещё временно не переехала в эту огромную квартиру на Итальянской…

Глеб любил ночевать у Тони. Спать на кровати-чердаке (классная штуковина, Антонина специально для него в Икее купила). Болтать с Тоней о разном любил. Любил с её друзьями чай пить.

Правда, однажды, ещё в самом начале, он из-за этого чая понервничал изрядно.

Гости пришли, Тоня поручила заварить, а Глеб… Чуть не сплоховал! Сказал ей — умею конечно, это я мигом… А сам — первый раз… Не, заварил всё как надо. Согрел чайник, потом заварка, потом вода. Вот только… Попробовал, а чай — не сладкий! А в детдоме чай всегда сладкий был. Его там из большого бачка половником по стаканам разливали…

Сейчас смешно, а тогда прям живот заболел от того, что дураком себя выставил, чай как следует заварить не смог. Потом поглядел — все пьют, и никто не удивляется, что не сладко. Только некоторые гости сахар ложечкой из сахарницы к себе в чашку добавляют. Ну, тут и до него дошло…

А вообще у Тони всегда было шумно, весело. Конфет, опять же, полно. Правда, Тоня много не давала, следила — чтоб не облопался. Да не конфетах дело. Интересно было. А главное — к нему здесь обращались… ну, как равному, что ли. Приятно ведь, когда интересуются твоим мнением, и не дают понять, что ты мал, не дорос, что не твоего ума дело…