Кир Булычев - Другое детство Страница 4

Но Фимка задумался. Он был деловой, но не шибко умный. Не всегда еще умел скрывать мысли.

А я понял, что чего-то не соображаю. Почему-то этот кляссер такой ценный, что Королев крепко задумался.

– Кляссер не отдается, – сказал я.

– Почему? – удивился Фима. – Все отдается. Только надо заплатить.

– Это подарок.

– Подарки тоже можно продавать. А если не хочешь продавать, то подари мне его.

– Шутка, – догадался я.

– Твои условия?

– Сначала скажи, – попросил я, – что ты задумал?

– Как только я тебе покажу мою мысль, – сказал Фима, повторяя чьи-то чужие слова, – это будет уже не моя мысль.

– Говори, говори.

По Сивцеву Вражку под нашими окнами проехал студебекер, он был перегружен и рычал, пересчитывая шинами булыжники мостовой.

– Они цемент возят, – сказал Фимка, который очень много знал. – Там на Малом Афанасьевском военный дом ремонтируют.

Мы помолчали. Королев взял кляссер и стал поворачивать его, словно искал пятно крови или царапину. Ну просто как Шерлок Холмс.

– Значит, не отдаешь?

– А ты бы отдал?

– За тысячу рублей отдал.

– Давай тысячу!

Даже у Фимки не могло быть тысячи.

– Мы ее с тобой заработаем, – сказал Фимка.

– Как?

– Пошли на Арбат, в марочный магазин.

– Зачем?

– А затем, что у некоторых людей есть голова на плечах, а у некоторых ее нету.

– Нет, ты скажи!

– По дороге расскажу.

Королев буквально прямо трепетал от волнения. Видно, ему такая славная мысль пришла в голову, что не терпелось ее проверить.

По Староконюшенному мы вышли на Арбат.

Королев не объяснял, что придумал, а я делал вид, что мне неинтересно, и мы говорили об «Индийской гробнице», о новой математичке, о том, что Ивашкин проигрался в пристенок – нашел с кем сражаться, Спивак вообще опасная личность, меня Боря Солнышко предупреждал, чтобы я держался от него подальше.

Мы учились в мужской школе и девочками не интересовались, их не было в поле нашего зрения.

Я хотел заглянуть в зоомагазин, напротив «Юного зрителя», но Фима тут взъелся на меня.

– Слушай, Егор, – сказал он взрослым тоном. – Ты совершенно не видишь разницы между важными и неважными проблемами. У нас с тобой в руках сокровище. А тебе бы на золотую рыбку поглядеть.

– Сеня сказал, что там попугаев привезли.

– Тем более. Скажи, Моржиха, ты хочешь стать богатым?

– Хочу.

– А очень богатым?

– Не тяни, Фимка, выкладывай.

– У тебя есть кляссер. Который может делать копии марок.

– Я и без тебя знаю.

– Такому, как ты, не грех и напомнить. Скажи, как ты его использовал?

– Я сделал копии марок.

– Каких?

– Какие у меня были.

– Егор, у тебя, считай, марок нет. Ты нищий!

– Не скажи!

У меня в классе и на дворе разные прозвища. На дворе меня зовут Моржом или Моржихой. И не потому, что я толстый или с усами. У меня фамилия похожа на слово «моржиха». А в школе меня чаще называли Егором – от имени Игорь, или Рыжим. Я на самом деле не очень рыжий, но немного все-таки рыжеватый.

Но нищим попрошу меня не называть.

Фимка нарочно дразнился.

– Все на свете относительно, – сказал он. – Но копия с марки, которая стоит рубль, тоже стоит рубль. Значит, нам с тобой надо найти дорогую марку.

– И сделать с нее копию!

– Ну, ты у нас Ломоносов! – засмеялся он.

– Значит, надо взять марку у тебя! – догадался я.

– Дурак. У меня самая дорогая марка, может, пять рублей стоит.

– А у кого есть дорогая марка?

Фимка замолчал, он давал мне время, чтобы я пошевелил мозгами.

Я, конечно, пошевелил.

– Я знаю, в арбатском магазине есть альбом с цепеллинами.

В то время, весной сорок шестого, в марочные магазины на Арбате и на Кузнецком мосту привозили альбомы из Германии. Трофейные. Они лежали на прилавке, толстые, и на каждой странице наклеены одинаковые марки. Большей частью немецкие. Почему-то в тот день я вспомнил об альбоме с немецкими цепеллинами. Их было несколько серий: «Полярный рейс», «Чикагский рейс», «Южноамериканский рейс»… Одни были обыкновенные, а некоторые с опечатками и вариантами цвета. Редкие марки, которые впоследствии совсем пропали. Конечно, они стоили, по сравнению с нынешним временем, сущие гроши. Но и сущие гроши были далеко за пределами наших возможностей.

И пока мы шагали по узкому тротуару, мое воображение начало разыгрываться.

Сколько у нас осталось попыток? Наверное, пятнадцать. Значит, и марок пятнадцать.

– А что-нибудь дороже цепеллинов там есть?

– На Советы посмотреть, – сказал Королев. – Вроде у Клавди есть тетрадка с консульской почтой.

Клавдей он называл продавщицу в марочном отделе. На самом деле марками торговали только за одним прилавком, справа от двери. Клавдя была злая щекастая торговка, ей бы не марки продавать, а водку. Она была толстая, а маленькие светлые глазки лежали на тугих красных щеках, исчерченных синими жилками.

Детей она не выносила. Дети дорогих марок не покупали, а Клавде казалось, что они украдут марку. Но у нее попробуй укради – у нее глаза даже за ушами есть.

Мы пришли и встали у края прилавка. Даже поздоровались. Вернее всего, Клавдя нас в лицо знала – мы уже года два сюда ходили. Она нам не ответила. У прилавка стояли неизвестный старик лет пятидесяти с бородой и Витька-каланча, в шинели и ушанке. Он всегда делал вид, что контуженый, всю войну прошел, на самом деле он всегда здесь, на Арбате, ошивался.

Королев так спешил разбогатеть, что сразу спросил:

– А консульскую почту можно посмотреть?

Каланча рассмеялся, как голубь, забулькал горлом. Наверное, ему показалось, что пришли два оборванца в ювелирный магазин и просят показать им бриллианты. Но мы не были оборванцами. На мне было пальто, которое мама перешила из своего, но вполне приличное. А Королев был в модном лыжном костюме, может, помните, серая куртка с прямыми плечами и кокеткой синего цвета. Румяный, крепкий, ну прямо с плаката о счастливом детстве.

После такой ошибки Королева нам бы вообще ничего не увидеть, но нам помог старик с бородой.

– А я ведь тоже так начинал, – сообщил он Клавде.

– Ну, уж не с консульской почты, – сказал Каланча.

– Пускай ребята смотрят, – сказал старик.

В нем было что-то начальственное, может быть, он был академиком.

– Сопрут они, – сказал Каланча.

– А вот с вами, Виктор, я не разговариваю, – отрезал старик. Он, оказывается, знал, как зовут Каланчу.

И это нашего спекулянта сразило. Он стал говорить:

– А я что, я не возражаю, никаких препятствий.

– Под вашу ответственность! – вздохнула Клавдя.

– Под мою, – улыбнулся старик.

Клавдя сняла с полки альбом и положила перед нами на прилавок.

Она сняла его не оборачиваясь, не глядя – ее руки сами знали, что где брать.

Человеку непосвященному этот марочный отдел показался бы скучным.

Две полки, на них корешки разных альбомов. Витрина с новинками. А под стеклом на прилавке пинцеты, наклейки в пакетах, тетрадки и прочие пустяки.

Я открыл альбом, и, конечно же, оказалось, что это не консульская почта. Не самый смак. Но марки там были наклеены неплохие – немецкие колонии, с кораблями. Какой-нибудь Камерун за три пфеннига – это пустяк. Но на второй странице была марка Того, горизонтальная, за три марки. Чудо!

Теперь предстояло самое трудное.

Мы по дороге договорились, как все сделать.

У меня пальто широкое и незастегнутое. Я раскрыл мой кляссер и прижал его животом к прилавку, открытыми страницами вверх.

Фимка склонился пониже над альбомом и прикрыл ладонью трехмарковый корабль так, чтобы быстро снять его со страницы альбома.

Честное слово, у нас и в мыслях не было воровать, тем более ценную марку. И никогда в обычной жизни мы бы не решились на то, чтобы сорвать марку из альбома. Но мы были в сумасшедшем состоянии. Мы были не только авантюристами, но и учеными. Мы ставили опасный опыт. Мы просто обалдели.

Марка скользнула с прилавка на страницу кляссера.

– Ну! – прошептал Королев.

Наверное, не надо ему было шептать. Его шепот оказался очень громким.

Я стал вставлять марку под бумажную полоску кляссера. Она не слушалась, наклейка мешала, у меня руки тряслись. И Королев, совсем забыв, что мы не одни, принялся помогать мне запихивать марку в кляссер.

А когда это получилось и в глазах у меня возникло мерцание, я поднял голову и тут увидел, что все вокруг смотрят на нас. На кляссер.

И старик, и Каланча, и, перегнувшись через прилавок, Клавдя.

Конечно, никто из них не понял, что мы делаем копию марки. Им бы это и в голову не пришло. Зато все они могли поклясться, что видели, как мы с Фимкой украли из альбома ценную марку, нагло, отчаянно, наплевав на свидетелей.

А такое возмущает даже больше, чем тайное воровство.

Потому что это уже не воровство, а грабеж.

– Стоять! – крикнул Каланча. – Ни с места!

И Фимка Королев сделал все наоборот. Он же стоял между мной и дверью в магазин, у самого конца прилавка. И когда Каланча закричал, то Фима быстро ушел, в дверь. Как в сказке. Был человек – и нет человека.