Сила шести - Лор Питтакус Страница 4

— Я… Я просто не понимаю, что пошло не так, — слышен явно потрясенный голос.

Помещение длинное и широкое, размером с футбольное поле. Едкий запах серы разъедает мне ноздри и заставляет слезиться глаза. Воздух густой и горячий. А потом в дальнем конце зала я вижу их: две фигуры, окутанные тенью, одна гораздо больше другой — и даже на расстоянии чувствуется исходящая от нее угроза.

— Они сбежали. Каким-то образом они сумели бежать. Я не знаю как…

Я двигаюсь вперед. Я спокоен — так бываешь спокоен во сне, когда понимаешь, что спишь и на самом деле тебе ничего не угрожает. Шаг за шагом я приближаюсь к растущим на глазах теням.

— Все были убиты, все. И вместе с ними три пайкена и два краула, — говорит маленький большому, суетливо подергивая руками. — Они были у нас в руках. Мы почти… — говорит он, но другой его обрывает. Он всматривается, чтобы увидеть то, что уже почувствовал. Я останавливаюсь и стою неподвижно, затаив дыхание. Однако он обнаруживает меня. У меня по спине пробегает дрожь.

— Джон, — говорит кто-то. Голос слышен, как отдаленное эхо.

Большая фигура идет ко мне. Он возвышается надо мной — шестиметровый, мускулистый, с рубленой челюстью. В отличие от других, у него не длинные волосы, а коротко остриженные. Смуглая кожа. Он неотрывно смотрит на меня, медленно приближаясь. Девять метров, потом шесть. Он останавливается в трех метрах. Мой кулон становится тяжелым, и цепочка врезается в шею. Я замечаю, что его шею обвивает огромный фиолетовый шрам.

— Я ждал тебя, — говорит он ровным и спокойным голосом. Он поднимает руку и из ножен за спиной достает меч. Меч сразу оживает, но сохраняет форму, хотя металл становится почти жидким. Рана в плече, полученная от брошенного солдатом кинжала во время битвы в Огайо, взрывается болью, словно в меня вновь вонзаются кинжалы. Я падаю на колени.

— Давно не виделись, — говорит он.

— Не знаю, о чем ты, — отвечаю я на языке, на котором никогда прежде не говорил.

Я хочу немедленно покинуть это место, где бы оно ни было. Я пытаюсь встать, но такое впечатление, что я вдруг прирос к полу.

— Неужели? — спрашивает он.

— Джон, — снова слышу я откуда-то издалека. Могадорец, кажется, не слышит. В его взгляде есть нечто такое, что не позволяет мне отвести от него глаза.

— Меня не должно быть здесь, — говорю я. Голос звучит жалко. Все выпадает из поля зрения, остаемся только мы двое, и больше ничего.

— Я могу сделать так, что ты исчезнешь, если тебе так хочется, — говорит он, выписывает мечом восьмерку, и в воздухе зависает ее белый след. А потом он атакует, высоко подняв меч в сильном замахе. Он наносит удар, меч летит как пуля, и я знаю, что мне его не остановить, и сейчас я буду обезглавлен.

— Джон! — снова кричит голос.

Мои глаза разом открываются. Две руки крепко вцепились мне в плечи. Я весь в поту и задыхаюсь. Сначала я вижу Сэма, стоящего надо мной, потом Шестую с ее дерзкими карими глазами, которые иногда выглядят голубыми, а иногда зелеными. Она стоит передо мной на коленях и выглядит уставшей и помятой, словно ее только что разбудили. Что я, наверное, и сделал.

— Что это было? — спрашивает Сэм.

Я встряхиваю головой, чтобы окончательно освободиться от наваждения, и оглядываю знакомое место. В комнате темно, потому что задернуты шторы, и я лежу в той же кровати, в которой провел полторы недели, оправляясь от полученных в битве ран. Рядом выздоравливает Шестая, и ни я, ни она ни разу не покидали комнаты — за едой и другими припасами ходит Сэм. Это двухместный номер в обшарпанном мотеле близ главной улицы Траксвилля, штат Северная Каролина. Снимая номер, Сэм использовал одни из семнадцати водительских прав, которые Генри изготовил для меня до того, как был убит. По счастью, старик за стойкой администратора был слишком увлечен телевизором и не очень-то вглядывался в фотографию. Мотель расположен в северо-западной части штата, в пятнадцати минутах езды от штатов Теннесси и Вирджиния. Выбор места был продиктован в основном тем, как далеко мы смогли уехать, учитывая тяжесть наших ран. Но раны постепенно зажили, и к нам наконец возвращаются силы.

— Ты говорил на иностранном языке, которого я никогда не слышал, — говорит Сэм. — Думаю, ты его выдумал, чувак.

— Нет, он говорил на могадорском, — объясняет Шестая. — И даже немного на лорикском.

— Серьезно? — спрашиваю я. — Просто непостижимо.

Шестая подходит к окну и поправляет правую штору.

— Что тебе снилось?

Я качаю головой.

— Я не вполне уверен. Понимаешь, это был и сон, и не сон. Думаю, это были видения — видения о них. Мы должны были сразиться, но я был слишком слаб, сбит с толку или что-то еще, не знаю.

Я смотрю на Сэма, который глядит на экран телевизора и хмурится.

— Что?

— Дурные новости, — он вздыхает и качает головой.

— Что? — Я сажусь и протираю сонные глаза.

Сэм кивает в сторону телевизора. Я оборачиваюсь и вижу, что всю левую половину экрана занимает мое лицо, а правую — портрет Генри. Рисунок совсем не похож: у лица резкие черты и оно совершенно изможденное. Здесь Генри выглядит на двадцать лет старше, чем есть на самом деле. Или был.

— Как будто было недостаточно рассказать об угрозе национальной безопасности и терроризме, — говорит Сэм. — Теперь они предлагают вознаграждение.

— За меня? — спрашиваю я.

— За тебя и за Генри. Сто тысяч долларов за любую информацию, которая приведет к поимке тебя и Генри и двести пятьдесят тысяч долларов, если кто-то сам поймает любого из вас, — говорит Сэм.

— Я ухожу от погони всю свою жизнь, — говорю я, потирая глаза. — Какая мне разница?

— Ну, я-то не бегал, а они предлагают награду и за меня, — говорит Сэм. — Ты не поверишь, жалких двадцать пять кусков. Я не знаю, насколько хорошо я умею скрываться. Никогда не приходилось этого делать.

Осторожно, потому что тело еще немного онемевшее, я подвигаюсь. Сэм сидит на другой кровати, обхватив голову руками.

— Но ты ведь с нами, Сэм. Мы тебя прикроем, — говорю я.

— Я не волнуюсь, — отвечает он себе в грудь.

Сэм, может, и не волнуется, а я волнуюсь. Я покусываю губы, раздумывая, как я смогу без Генри обеспечить Сэму защиту, а себе и Шестой сохранить жизнь. Я поворачиваюсь к Сэму, который пребывает в таком стрессе, что готов прогрызть дыру в своей черной футболке NASA.

— Послушай, Сэм. Я бы хотел, чтобы Генри был с нами. Не могу даже выразить, как бы я этого хотел — и по очень многим причинам. Он не только хранил меня, когда мы бежали из одного штата в другой, но он к тому же еще столько знал о Лориен и о моей семье. И еще у него была эта поразительная выдержка, которая так долго нас выручала. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь делать то, что делал он, чтобы обеспечить нам безопасность. Ручаюсь: если бы он был рядом, он бы не позволил тебе уйти с нами. Он бы ни в коем случае не позволил подвергать тебя такой опасности. Но послушай, ты здесь, так уж получилось, и я обещаю, что не допущу, чтобы с тобой что-то случилось.

— Я хочу быть здесь, — говорит Сэм. — Это самое крутое, что когда-либо происходило в моей жизни. — Следует пауза, и потом он смотрит мне в глаза. — К тому же ты мой лучший друг, а у меня никогда не было лучшего друга.

— У меня тоже, — говорю я.

— Вы еще обнимитесь, — иронизирует Шестая. Мы с Сэмом смеемся.

Мое лицо все еще на экране. Телевидение показывает фотографию, которую сделала Сара в мой самый первый день в школе, в день, когда мы впервые встретились. У меня неуклюжий и неловкий вид.

Правая сторона экрана теперь заполнена небольшими фотографиями пятерых людей, в убийстве которых нас обвиняют: это трое учителей, тренер мужской баскетбольной команды и школьный уборщик. Потом появляются кадры разрушенной школы. Она действительно разрушена — от правой части здания осталась лишь куча развалин. Потом следуют интервью с жителями Парадайза, и последней появляется мама Сэма. Она плачет и, глядя прямо в камеру, отчаянно умоляет «похитителей»: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, верните мне моего ребенка живым и здоровым». Я уверен, что у Сэма от этих слов внутри что-то переворачивается.