Таня Гроттер и Локон Афродиты - Емец Дмитрий Александрович Страница 4

– Откуда ты знаешь? Как ты вообще узнал, что я кем-то сглажена? – спросила Таня.

Шурасик издал звук: нечто между «хы» и «хэу», но уж точно не «хю».

– Я это понял в библиотеке. Между тобой и мной пролетел джинн Абдулла. А он же прозрачный, не так ли? В общем, когда смотришь на человека через джинна, многое становится ясно. Разумеется, если знаешь, как именно смотреть. Я заметил в твоей ауре глубокую трещину. Кто-то пробил твою естественную защиту, чтобы воздействовать на тебя. Это меня и насторожило, – заявил он авторитетно.

– А кто меня сглазил, знаешь? – спросила Таня.

– Не-а, – сказал Шурасик. – Ведь магия – штука довольно зыбкая. Точнее всего диагноз о характере сглаза можно поставить только после вскрытия и гадания на внутренностях. Разумеется, опыт вскрытий у меня совсем небольшой, можно сказать, его совсем нет, но если хочешь, я позову Ленку Свеколт или Аббатикову? Ты как, все еще желаешь узнать?

Таня поежилась. Ей стало не по себе. Она еще раз посмотрела на артефакт с отпечатавшейся мертвой саламандрой.

– Я пас. Узнаю как-нибудь в другой раз, – сказала она.

– Ну как хочешь. Мое дело предложить! – улыбнулся Шурасик и убрал ложечку.

– Спасибо за помощь!.. Я… ну, в общем, правда, большое тебе спасибо! – проговорила Таня.

– Не за что! Спокойной ночи, Татиана! И того… будь осторожна. Убить тебя, конечно, не пытались, но все равно не нравится мне этот сглаз… Ох как не нравится!.. Его не чайник наложил, можешь мне поверить! В твою ауру точно шильце всадили – аккуратненько так!.. – с сочувствием сказал Шурасик. Он сделал шаг в сторону, запахнулся в плащ и неторопливо растаял в воздухе.

«Славный он… Только ужасно нелепый! Если б он не держался еще все время с такой важностью! – подумала Таня. – И хотела бы я все-таки знать, кто меня сглазил! Я бы ему сделала замечание двойным фронтисом !»

– Ignoscito saepe alteri, nunquam tibi! [1] – укоризненно произнес перстень Феофила Гроттера, имевший привычку подзеркаливать ее мысли.

– Ничего себе советик! Можно подумать, не про тебя говорили, что ты сглазил двенадцать орловских ведьм на шабаше, – напомнила ему Таня.

– Сплетни, матушка, сплетни! Что было, то быльем поросло, – проворчал перстень уже по-русски.

Однако проворчал неуверенно, без внутренней убежденности и задора, которые одни и являются спутниками настоящей правды.

Добравшись до Жилого Этажа, Таня направилась в свою комнату. Она так устала, что ей хотелось одного: завалиться в кровать и отключиться, не думая ни об экзаменах, ни о странном сглазе. Язык, обожженный магической ложкой мага Гумбольта Фортуната, ныл. Таня ощущала металлический привкус. Крови? Ожога? Ложки? Этого она не понимала и только постоянно вызывала слюну, чтобы она уменьшила боль.

Таня пересекала гостиную, когда неожиданно ощутила, что на нее смотрят. Когда ты проходишь через помещение, где полно народу, в принципе нет ничего удивительного, что кто-то на тебя взглянул. Это естественно, как зимний насморк или сон в летнюю ночь. Но этот взгляд был особенным. Острым, испытующим и, пожалуй, проверяющим. Это был взгляд недоброжелательного человека, которому что-то нужно и который знает куда больше, чем ему стоит знать. Таня ощутила его не на бытовом даже, а на магическом уровне. Еще час назад, до истории со сглазом, Таня не обратила бы на это особого внимания, в конце концов, не факт, что все обязаны быть от тебя без ума, но сейчас сама ситуация вынуждала ее быть внимательнее.

Таня резко обернулась к длинному дивану, стоявшему напротив входа. Она ощутила, что взгляд был устремлен на нее именно оттуда.

На диване сидели шестеро.

– А, Гроттерша! – сладко запела Лиза Зализина. – Сладкая наша Танечка! Ути-пусеньки! Всю кровь из Ванечки выпила, вампирочка наша ненасытная? Вкусная кровушка?

«Она? Нет, едва ли! Зализиной стоит меня увидеть, как она сразу визжать начинает. А здесь она лишь сейчас завизжала… Значит, только что заметила!» – подумала Таня.

Пристроившийся поодаль Глеб Бейбарсов что-то рисовал на куске плотного картона, со свойственной ему таинственностью повернув картон так, что никто не мог заглянуть. Заметив Таню, он как бы невзначай прижал картон к груди и стал задумчиво грызть карандаш. Его бархатные глаза скользили по Таниному лицу, точно стараясь запомнить каждую черту.

– Так вот… Я продолжаю… – громко, чтобы слышали все, обратился к Бейбарсову сидевший рядом Жора Жикин. – Есть у меня знакомая девчонка-лопухоид. Красавица, модель. Во всех газетах реклама крема с ее фото! Ноги, кожа – все чудо. Разумеется, влюблена в меня по уши. И вот сегодня она вновь посмотрела на меня из мусорного пакета укоряющим взором. Грустно, когда в твою фотографию заворачивают селедку. Вот она, обратная сторона известности!

– Зачем же ты в ее фото селедку заворачиваешь, а, Жорик? – спросил Бейбарсов.

Он отвечал Жикину лениво, неохотно, и, чувствуя это, Жора заводился, размахивал руками, повышал голос и выглядел особенно глупо. Голос у него начинал звучать пискляво, чего Жикин не замечал.

– Да у меня таких как грязи! Стану я газетки хранить! Ко мне купидоны летают косяками! Знаешь, сколько раз я целовался? Три тысячи девятьсот тридцать! А телефонов мне знаешь сколько надавали? Четыреста восемь штук, недавно вот считал, – заявил он.

Бейбарсов посмотрел на Жикина взглядом натуралиста, который встретил в лесу интересное редкое насекомое.

– Сочувствую тебе, бедолаге, – небрежно сказал Бейбарсов. – Чай, ступить в комнате некуда – везде одни ворованные мобилки валяются.

Жикин машинально закивал было, но внезапно сообразил, что над ним издеваются, и замолк. Таня почувствовала, что Глеб умнее Жикина раз в двести. Уж этот-то не будет хвастать своими успехами. Из него тайну клещами не вытянешь. Что уж тайну! Он даже картин своих никому не показывает.

«Этих двоих тоже отбрасываем… Нет, это был взгляд не Бейбарсова и не Жикина уж точно… Тогда чей?» – думала Таня.

Кузя Тузиков безнадежно писал на рулоне туалетной бумаги бесконечную шпаргалку по нежитеведению. Метров десять было уже исписано. Столько же еще примерно оставалось. Туалетная бумага все время рвалась, и Тузиков удрученно вздыхал.

Ленка Свеколт идиллически – даже слишком идиллически – заплетала свои разноцветные косы. Казалось, больше ничего во вселенной для нее попросту не существует. По ее лицу разливалось медленное, засыпающее вечернее блаженство.

Сидевшая с ней рядом Жанна Аббатикова уставилась в толстую книгу по некромагии. Книга была явно запрещенной, но юные некромаги читали все подряд, мало обращая внимания на существовавшие в школе табу. На обложке был изображен человек с содранной кожей – столь малосимпатичный, что даже бывалого патологоанатома стошнило бы, увидь он у себя на столе такой экземплярчик. Однако в данном случае жуткий человек был даже не на столе. Он сидел, закинув ногу на ногу, и покуривал трубку, выпуская клубы пахучего дыма.

Так и не поняв, кому принадлежал тот странный взгляд, Таня проследовала дальше, в комнату. Внезапно острые зубы прозрения вгрызлись ей в сердце. Жуткий человек на обложке сидел головой вниз, и буквы латинского заглавия были перевернуты. А это могло означать лишь одно: Аббатикова и не думала читать и схватила книгу лишь для того, чтобы отгородиться от нее, Тани.

«Зачем?» – подумала Таня, толкая дверь.

Пипа, сидя на кровати и высунув от усердия язык, была занята крайне интеллектуальным делом. Пыталась передать sms-ку через зудильник, к которому проволокой был прикручен сотовый телефон, не принимавший, разумеется, здесь, в Тибидохсе. Sms-ка пока не передавалась, но дочка дяди Германа не унывала. Она утверждала, что с ней подобным образом уже связывались два каких-то гормонально контуженных ведьмака с Лысой Горы и передавали на телефон какую-то муть.