Сергей Трищенко - Открыватели Страница 5

– Мы… путешествуем, – признался Серёжка.

– Между мирами, – добавил Пантелеймон. – А вы чем занимаетесь?

– Я готовлю себе пропитание, – сказал монах. – Я – словотворец. Я из одних слов составляю другие. И они становятся настоящими. Например, «тапок» – «капот». Если кто-то вдруг нашёл лишний тапок, а ему не во что одеться, он просит меня сделать капот. Капот – это верхняя женская одежда, – пояснил он, видя, что ребята не понимают.

– У нас слово «капот» означает нечто другое, – сощурился Пантелеймон.

– Но, наверное, ваш капот тоже что-то покрывает? – спросил монах.

– Верно! – засмеялся Пантелеймон.

– Но больше всего меня просят, чтобы я сотворил что-нибудь съедобное, – продолжал монах. – В нашем мире очень мало еды. Люди приносят разные предметы или продукты, и я превращаю их во что-то другое. Но сегодня они снова принесли сухари. Они уже всем надоели, а я никак не могу создать из них ничего большего, чем они из себя представляют. То есть те же сухари…

– А покажите-ка, как вы это делаете, – попросил Серёжка.

– Вот, смотри, – монах с готовностью пододвинул ему свиток. – Я написал слово «сухари». Теперь из букв этого слова нужно составить другое слово, или слова…

– Ну, это же очень просто! – воскликнул Серёжка. – Вот, смотрите, легко получается «уха»!

– Уха? – удивился монах и склонился над свитком. – Действительно, «уха» получается… А что такое уха?

– Вы не знаете, что такое уха? – поразился Серёжка.

– Нет, – покачал головой монах. – Расскажи мне, что это. И тогда я попробую сделать её.

– Ну-у… – задумался Серёжка. Он столько раз ел уху, которую варила мама, а однажды съездил с отцом на рыбалку, и там попробовал настоящую рыбацкую тройную уху… а вот поди ж ты: объяснить, что она такое, не может. – Это если взять рыбу, положить в котёл…

К нему на помощь пришел Пантелеймон.

– Говоря другими словами, если попроще, уха – это рыбный суп.

Серёжка хотел возмутиться. Он вспомнил, как на рыбалке мужики рассказывали о десятке отличий настоящей ухи от простого рыбного супа. Но возражать не стал. Может, монаху сгодится и такое объяснение? А то так и будет питаться одними сухарями.

– Рыбный суп? – удивился монах. – Рыбный суп я знаю. Но я никогда не думал, что его можно назвать как-то иначе. Должно быть, поэтому у меня ничего не получалось!

– Многие вещи имеют второе название, – важно произнёс Серёжка.

– И верно! – согласился монах. – Но я не знал такого слова: уха! Спасибо вам, дети! А то пришлось бы снова есть сухари. Я никак не мог увидеть в них ничего другого, – снова повторил он.

Он взял сухарь, который отложил на пюпитр, достал с полки глубокую тарелку, отломил от сухаря пару кусков, положил оставшееся на тарелку… И от тарелки сразу взвился густой парок и пошел вкусный запах ухи.

– Ура! – тихо сказал Пантелеймон. – Уха! Настоящая уха! Люблю уху!

– А ещё… а ещё можно сделать рис! – выпалил Серёжка.

Он взял с полки вторую тарелку, помельче, положил в неё отломанные монахом куски, немного покрутил – и на тарелке белой горкой поднялась рисовая каша.

– Это же сарацинская крупа! – с удивлением произнёс монах.

– А по-другому она называется рис, – твёрдо сказал Серёжка. – Нужно знать синонимы! Тогда вы сможете больше сделать. Но почему у вас одно превращается в другое?

– У нас – лингвистический мир! – сказал монах с гордостью. – Здесь воплощается в реальность любое слово!

Пантелеймон подошёл к пюпитру, наклонив голову, посмотрел на написанное на пергаменте слово «сухари», хмыкнул, вздохнул и написал рядом слово «хариус».

После чего взял второй сухарь, раскрошил на шесть кусков, положил на третью тарелку, повертел, словно напёрсточник стаканчики, приставляя друг к другу разными сторонами – и поднял с блюда большущую рыбину.

– Вот! – торжествующе сказал он. – Теперь можете ещё и рыбу есть!

– Спасибо, ребята! – поясно поклонился монах. – Оставайтесь со мной! Втроём мы всех голодных нашего мира накормим!

– Нет, нам домой пора! – отказались ребята.

– Жаль, – вздохнул монах. – Я узнал от вас столько нового…

– Но, может, мы ещё вернёмся, – пообещал Серёжка. Ему тоже захотелось поэкспериментировать с сухарями… и с другими предметами. Сделать из одного – другое! А то вон Пантелеймон сделал из сухарей хариуса, а он – ничего…

Он потрогал лежащую в кармане конфету. Хотел снова предложить её монаху, но быстро передумал, мысленно сложив из слова «конфета» слова «фен» и «танк». И если фен монаху ещё мог пригодиться – вон какие длинные волосы! С сушкой наверняка проблемы, – то что тот станет делать с танком?

Можно было ещё, конечно, сделать кота… но раз монах настолько тепло относится к мышам, что подкармливает их, кот в келье явно стал бы лишним.

– Интересно! – сказал Серёжка, когда Пантелеймон захлопнул проход. – Ты его отметь чем-нибудь, этот лингвистический мир. Мне хочется ещё покрутить слова, попревращать одно в другое!

– Так это известная игрушка, – пожал плечами Пантелеймон. – Мы в классе сколько раз баловались.

– То – игра, а то – на самом деле! – возразил Серёжка. – Ты вон сделал из настоящих сухарей настоящего хариуса. Как у тебя это получилось? Я-то складывал из остатков сухаря, а там кроме «риса» уже ничего и не оставалось. А ты разломал целый…

Пантелеймон задумался. Потом сказал:

– А ты знаешь: наверное, как и с открыванием параллельных миров. Я просто увидел, в каком месте нужно сломать сухарь, как повернуть и каким концом приставить к другому. Только я не был уверен, что рыба получится!

– Вот видишь! Это волшебный мир!

– Что ж, среди параллельных миров обязательно должны попадаться и волшебные, – рассудительно сказал Пантелеймон.

– Это почему же? – вскинулся Серёжка.

– Да потому, что я где-то читал, будто все сказки на самом деле не придуманы. А всё происходило в натуре. Их герои просто рассказывали то, что с ними случилось… в других мирах. В параллельных.

– Да ну? – удивился Серёжка.

– Ну да, – подтвердил Пантелеймон.

– Ну, тогда… – Серёжка задумался, – тогда мы сможем побывать и в сказках!

– А то! – согласился Пантелеймон. – Главное – найти туда дорогу…

– А помнишь, как в сказках: в тридевятом царстве, тридесятом государстве… камень на распутье, три дороги…

– Или маленькая незаметная трещинка в стене…

– Давай, открывай следующую! – загорелся Серёжка.

Следующая «дверь» открывалась с трудом. Она чуть ли не пищала, но всё же помаленьку стены раздвигались. Тут уж Серёжка не выдержал и бросился на помощь Пантелеймону. Вцепился одной рукой в одну сторону намечающегося прохода, другой – в другую, и что было сил надавил в обе стороны.

Помогли его усилия, или же что-то другое, но стены пошли быстрее. Однако недолго: разойдясь сантиметров на двадцать, остановились, и дальше двигаться не пожелали.

– Хватит! – отдуваясь, произнёс Пантелеймон. – Пролезем.

– Сначала посмотрим, надо ли лазить, – охладил его пыл также отдувающийся Серёжка. – А то влезем в какое-нибудь болото…

Он заглянул в образовавшуюся узкую щель с необычайно толстыми стенами – по полтора метра с каждой стороны, не меньше. Такого тоже пока не встречалось.

– Ого! – воскликнул Серёжка. – Да тут настоящая золотая осень!

– Что, опять дождик? – уточнил Пантелеймон.

– Нет! Золотые монеты на деревьях растут! И на землю падают! Созрели, значит… И небо – синее-пресинее!

– Ух, ты! – Пантелеймон тоже просунул голову в щель. – Давай протиснемся!

– А вдруг застрянем? – забеспокоился Серёжка.

– Ну… давай ещё малость подналяжем. Ещё бы сантиметров на пятнадцать раздвинуть…

Они вновь принялись тянуть стены – на этот раз каждый в свою сторону, но стены заупрямились и не пожелали расходиться дальше. Луч фонарика плясал по толстым стенам.

– Может, я мешаю? – нехотя признался Серёжка. – Попробуй сам…

– Нет, когда ты прошлый раз вцепился, мне сразу стало легче, – успокоил друга Пантелеймон. – Я думаю, ты скоро и сам сможешь открывать. Но сначала хорошо бы научиться видеть, где они находятся…

Он влез между стенами, словно Геракл между скалами, и упёрся, что нашлось сил, раздвигая их. Но стены если и сдвинулись, то совсем незаметно.

– Ладно, – вздохнул Серёжка. – Давай пробовать так…

Он осторожно, боком, протиснулся между стенок. Они не были кирпичными, как следовало ожидать, учитывая кирпичность подвальной стены. И ни на какой другой материал, известный на Земле, тоже не смахивали. Больше всего материал стенок напоминал чёрно-зелёное стекло. Но при этом не холодил кожу, а казался тёплым при прикосновениях. И в глубине его будто бы виделось какое-то скрытое движение. Словно волны перекатывались внутри, наподобие морского прибоя.

Идти между стенок было очень неприятно: казалось, они вот-вот сомкнутся. И тогда останешься в них, словно муха в янтаре.