Вадим Чирков - Кукурузные человечки Страница 6

— Ой! — Славик скривился и подтянул колени к животу.

— Что, милый? — Бабушка кинулась к внуку. — Что, хороший?

— Во двор хочу!

— Дай я тебя отведу.

— Вот еще! Я сам. Что я, маленький? — Славик слез с кровати. Ноги дрожали, но стоять было можно. Живот болел, но терпимо. Он пошел к двери. Бабушка готова была броситься к нему на помощь.

Славик шел осторожно: боялся упасть или наступить на маленького космонавта. Темнота прежде всего свалилась на огород — здесь под ногами почти ничего не было видно.

Вот — по запаху — петрушка, вот пахнуло луком, дальше должна быть картошка. Не поломать бы помидорные кусты… Вот и перцы. (Славику невзначай подумалось, что, такие яркие днем, они и вечером должны светиться, как фонарики). Кукурузный лес был покрыт сплошной темнотой. Тут Славик остановился. Что подумают космонавты, услышав в эту пору чьи-то шаги? И без того у них страхов было сегодня предостаточно. Рогатый и бородатый зверь, потом выскочил откуда-то человек-гора, его тут же сшибли, потом зверь зубастый, еще человек, охающий и причитающий, а теперь еще и ночные шаги!

Не ступив дальше ни шагу, Славик вглядывался в темноту, пытаясь увидеть тыкву. Но с каждой минутой становилось все темнее, и если мгновение назад Славику казалось, что видит ее, еще через мгновение он понимал, что ошибся.

Он так-таки не решился ступить в кукурузу, представив себе ужас маленьких пришельцев, слушающих, как трещит вокруг них высокий лес. Славик постоял, замерев на тропинке. Пели сверчки, лаяли вдалеке собаки, где-то, буксуя, сердилась машина. Других признаков чьей-то еще жизни не было. Огород молчал. Или помалкивал.

Когда Славик вернулся домой, бабушка напоила его чаем и сразу же уложила в постель. Живот побаливал, и мысль о пришельцах не давала покоя, но он все же уснул, дав себе слово встать чуть свет.

Утро, радость

И, как всегда, он проснулся, когда солнце светило уже вовсю. Проснулся радостный и минуту-две не мог понять, отчего, откуда эта радость. То ли приснился хороший сон, то ли вчера ему что-то подарили… И вдруг все вспомнил!

Славик вскочил с кровати и негромко ойкнул — это дала о себе знать вчерашняя боль. И вместе с болью вернулось вчерашнее беспокойство — не улетели ли инопланетяне — если это были они — этой же ночью, не покинули ли Землю из-за козы Маньки?

Бабушка куда-то ушла, Славик беспрепятственно прошел по двору. Навстречу ему, звеня цепью, кинулся Полкан. Но собака не получила на этот раз привычной ласки, потому что Славик спешил. Пес повилял хвостом и улегся возле будки.

Мысль по дороге у Славика была только одна, отчаянная: неужели улетели? Он эти слова повторял, не замечая в них рифмы.

Тыквы в кукурузе он не увидел. И никаких следов пришествия инопланетян на Землю Славик не обнаружил! Ни срезанных перцев, которые они вчера надевали на головы, ни картофелины со следами ножиков, на баклажана с дыркой в лиловом боку, ни остатков морковины, которую они тащили из земли, как дедка, бабка, внучка и Жучка. Ничего! И на земле под кукурузой тыква-огромина не оставила даже вмятины!

Неужели все это ему приснилось?

От огорчения Славик сел, где стоял, но тут же повалился от боли в животе. А боль откуда? Значит, коза все-таки ударила его в живот? А как это произошло? Вот как — он заслонил пришельцев, маленьких человечков, которые плясали, натянув на головы разноцветные перцы.

Тут Славик понял, что его рассуждение зашло в тупик. Если пришельцы ему приснились, — то каким же образом он получил удар? В том, что удар настоящий, сомневаться не приходится. Вон и синяк здоровенный, и ссадина правее пупка.

А если не приснилось — где хоть какой-то их след?

Вот беда — никому об этой головоломке не расскажешь: поднимут на смех. Но как самому справиться с задачей?

Взрослый (папа, например) решил бы ее быстро и… скучно. Он бы сказал: коза тебя достала, а маленькие человечки привиделись, пока ты был в состоянии "грогги". Папа в молодости занимался боксом и до сих пор пользовался словечками боксеров. "Грогги" — это когда получаешь сильный удар и не очень хорошо после соображаешь. Как в тумане плаваешь, объяснял папа. И видишь иногда не одного противника, а двух или даже трех. Надо взять себя в руки и отыскать среди троих твоих противников настоящего.

Бабушка растолковала бы пришельцев еще проще. Экая дурь, прости, господи, тебе в голову лезет, сказала бы она. Может, ты на солнце перегрелся?

Нет, как взрослые Славик рассуждать не будет. Только начни — и разуверишься в собственном существовании.

Сидел Славик на земле, окруженный тихо шелестевшей кукурузой, сидел, обхватив руками колени, думал.

Настроение у него было в точности такое, как, скажем, у человека, уронившего в море, на стометровую глубину, фотоаппарат. Или как у человека, которому обещали привезти сегодня из магазина велосипед, а потом сказали, что велосипедов этой марки в продаже нет и неизвестно, когда будут. Так что…

Сгинули пришельцы, пропали маленькие, веселые и смешные человечки, как будто их и не было!

Славик вдруг понял, что без человека, которому он может все рассказать, ему не обойтись. И в тот же момент вспомнил о Кубике. А может, было иначе: он случайно вспомнил о художнике и подумал, что без него ему не обойтись.

И тотчас перед его глазами встал эпизод, который и объяснит нам, почему Славик подумал о Кубике, и понял, что именно он ему нужен для того, чтобы разобраться в возникшей головоломке.

Что такое перцеед?

Кубик и Нинка дружили давно. В комнате художника ей было интересно. Она спрашивала о картинах, рисовала всяких бяк на твердых листах бумаги, угощалась консервами, конфетами и халвой.

И задавала удивительные вопросы. Например:

— А для чего мужиками борода? Для старости?

Кубик отвечал:

— Для красоты.

Нинка уверенно возражала:

— Для красоты только помада. — И тут же снова спрашивала: — Алкаши зачем пьют? Чтобы попеть или чтобы подраться?

Не дождавшись ответа, — Кубик не всегда отвечал сразу, — задавала следующий вопрос:

— А художники — это правда те, которым другой работы не доверяют?

И рассуждала, глядя на Кубиков холст:

— Мазал, мазал, все, наверно, замазал — прямо как малое дитё. Кто теперь поймет, что ты тут хотел нарисовать? — Добавляла неодобрительно: — Небо у тебя зеленое, такого сроду не видела, земля синяя — все наоборот!

Несмотря на трудности с ответами, Кубик то ли с удовольствием, то ли терпеливо общался с Нинкой, а в свободную минуту играл с ней в "валяндбол", в жмурки, в "папу-маму". Игра в "папу-маму" заключалась в том, что Нинка требовала от художника, чтобы он тщательно вытирал ноги перед порогом, выставляла, чуть что, за дверь, а потом разрешала войти; он, по ее приказу, подолгу, до скрипа мыл руки, садился за стол, а она его "кормила" обедом, швыряя на стол тарелки и самозабвенно костеря, называя охломоном, лешим, непутем, что почему-то приводило Кубика в восторг.

Наблюдая эти дурацкие игры, Славик злился на Нинку, которая отнимала у него художника (а он, Славик, по возрасту имел больше на него прав), и удивлялся Кубику, тратившему время на девчонку.

Но однажды Нинка на что-то в Кубике наскочила. Сказанула во время игры в "папу-маму" какое-то словечко (Славик был у себя во дворе и слова того не слышал), оно художнику, видно, совсем не понравилось, и он сопливку неожиданно осадил. Сделал ей взрослое замечание, нарушив все правила игры. Нинка от этой внезапной перемены в человеке, которого она считала своим, потерялась. Она от Кубика этого не ожидала. Ее как холодной водой окатили. Нинка от Кубика отскочила на безопасное расстояние и крикнула бородатому художнику, бывшему своему "мужу", то, что открылось ей в одно мгновение:

— Дядя-мальчик!

Кубик тут оторопел. Целую минуту он стоял молча. Моргал, чесал бороду. Потом усмехнулся.

— Ты, Нин, прямо гений. Или тот самый младенец, устами которого глаголет истина. Что, впрочем, одно и то же.

Нинка, конечно, ничего не поняла. (Славик тоже понял немного). Но она стояла и слушала. Боялась, наверно, что ее будут ругать. А Кубик продолжал еще непонятнее:

— Я-то думал, что я перцеед, а ты попала в самую точку! Надо же! Вот он, момент истины, вот он!.. — Это художник говорил о себе, но Нинка ждала, что и ей что-то скажут еще. Кубик сказал: — Ну, хорошо, а играть-то мы с тобой дальше будем?

Нинка затрясла головой. Обманулась она в Кубике, обманулась! Притворщиком он оказался, вот кем! Был вроде мальчиком, с ней наравне, — а оказался вдруг дядей! Так вот для чего у него борода!

— Это хуже, — огорчился художник. — И на этюды, значит, со мной не пойдешь?

Нинка снова тряхнула головой, но засомневалась и сунула палец в рот. С художником на луг ее отпускали, и она целыми днями загорала и валялась в траве. Иногда Кубик наносил на холст несколько мазков, и Нинка угадывала в светлом пятне среди травы себя и требовала, чтобы он нарисовал рот и глаза.