Анатолий Мошковский - Пятеро в звездолёте Страница 7

Андрей Михайлович сказал:

— Пожалуйста, только, умоляю вас: с последней картиной будьте осторожней — не просохла…. Алик, расставь листы на скамейках и у деревьев… Спасибо, конечно, за такую встречу, но ничего особенного, уверяю вас… — И, смущённый таким неожиданным интересом соседей к своей работе, художник быстро скрылся в подъезде.

«Какой молодец,… — подумал Толя, — такой и Альку пустил бы, если бы тот хорошенько попросил, не только в глубину моря, но и в любую точку Вселенной… Однако надо помочь Альке…» Толя взял из его рук несколько листов, скреплённых специальными узкими полосками, и пошёл через толпу к скамейкам; Алька же нырнул в машину и — с сияющим лицом, осторожно держа ладонями за края, — понёс к деревьям большой лист, сверкающий ещё не высохшими, густо наложенными красками. Толя расставил картины на скамейках, и Алька прислонил лист к стволу платана.

Люди отхлынули от картин, чтоб получше рассмотреть их на некотором расстоянии, и почти тотчас послышались возгласы удивления. И чем дольше смотрели люди на картины, тем громче ахали, тем глубже и сосредоточенней молчали. А кое-какие старушки, которым давно перевалило за сто, вытирали глаза краешками платков. Был тут и Жора, он тоже смотрел на картины, и на толстых, добродушных губах его блуждала улыбка, и относилась она, видно, к публике, с таким вниманием разглядывавшей картины… Неужели ему не нравятся?

Отойдя от Жоры, Толя встал около Альки и стал смотреть на картины.

Он смотрел и не мог оторваться от них, словно они втягивали его, как омут, вбирали в себя, и ничего нельзя, было поделать, чтоб не поддаться им, не погрузиться в них, не смотреть на них…

Особенно поражала последняя, большая сегодня законченная. Сквозь мерцающую зелень воды проступал завалившийся набок огромный эсминец, в слизи и водорослях, свисавших с орудий, которые торчали из проклепанных башен, — из этих орудий когда-то выпускали особые штуки из стали, называемые снарядами, начинённые взрывчатым веществом. Сейчас по этой броне в колеблющемся сумраке ползали, подгибая лучи, морские звезды, крабы, и грустно смотрела подводная мгла, а из узких щелей в надстройках вверх уходили длинные полосы света.., Нет, это были не полосы — вглядись получше!

— это были искажённые болью и страданием человеческие лица, лица погибших моряков, и столько в них было благородства и мужества, тоски по непрожитой жизни, жалости к матерям и братьям… Лица погибших моряков чудились и в низких, приплюснутых надстройках, и в дулах орудий, и в странно изогнутых морских звёздах и водорослях, и даже в самой мгле тяжёлой воды, пронзённой тусклыми бликами; и она, эта вода, вся так и колыхалась, так и светилась, так и кричала этими лицами, этой тяжёлой зеленью глубин, этой массивной древней броней, этим острым носом корабля, из отверстия которого торчал трехлапый, похожий на спрута якорь, этой вечной беззвучной тишиной…

Толя с трудом оторвал глаза от этой картины и перевёл их на другую, стоявшую рядом, — на ней прекрасными серебряными молниями плыли дельфины, на третью — на ней сверкали в чудесном искромётном танце лёгкие, изящные ставридки, на четвёртую…

И опять Толя вернулся глазами к картине с потопленным эсминцем. Возле неё собрались почти все жильцы, и каждый хотел подойти поближе, чтоб получше рассмотреть. Подошёл и Жора. Работая локтями, он стал неуклюже, но довольно настойчиво протискиваться к ней: видно, и его в конце концов разобрало любопытство.

А Толя все смотрел на картину, смотрел… И вдруг он понял — и его прямо-таки обожгло оттого, что он неожиданно понял: моряки были такие храбрые, сражались до последнего, а он даже рот раскрыть боится, боится прямо сказать обо всем Альке.

Толя вытянул его за руку нз толпы, отвёл в сторонку и, решив ничего больше не скрывать от него, в упор, немножко даже свирепо посмотрел в ясные, добрые Алькины глаза и негромко сказал:

— Алька, полетим с нами… Я прошу тебя… Ты нам очень, очень нужен…

— Туда? — Алька поднял вверх глаза и улыбнулся своим худеньким треугольным личиком.

— Туда.

— И есть на чем? — Глаза его понятливо и сочувственно светились.

Толя кивнул и чуть не крикнул от радости и благодарности:

— Ты не пожалеешь, Алька! Это будет прекрасный полет! Ну, иди к отцу. О подробностях чуть попозже…

Глава 7. ГДЕ ВЗЯТЬ ЧЕТВЁРТОГО И ПЯТОГО?

Толя быстро подошёл к Колесникову и сказал:

— Есть третий член экипажа. Колёсников поморщился и ещё раз заметил, что Алька очень незавидный космонавт, однако выбирать не приходится, велел действовать в том же духе и отошёл от Толи.

Где же взять четвёртого и пятого? Они нужны были как ещё раньше объяснил ему Колёсников, для того, чтоб соблюсти положенный вес звездолёта и чтоб можно было управлять им в полёте, меняясь: один сидит в рубке управления у штурвала и клавишей, четверо отдыхают и развлекаются, потом принимает вахту второй, потом — третий, ну и так дальше…

Толя пошёл домой. Когда он обедал, раздался телефонный звонок: Колёсников опять напомнил ему, что он должен со всей присущей ему мягкостью и осторожностью во второй раз поговорить с Леночкой: может, она все-таки вступит в их экипаж…

— Но она никуда не рвётся! — выдохнул в телефонную трубку Толя. — Она так счастлива, что её выбрали из множества девочек! Не нужны ей другие планеты!..

— Ты в этом уверен? — чуть насмешливо спросила трубка голосом Колесникова.

— Уверен, — сказал Толя не очень уверенно. — Не могу же я…

— Слушай, — неожиданно прервал его Колёсников, — а ты говорил ей, что есть такие планеты, где девочки ходят в волшебных платьях, сотканных из тончайших нитей — золотых, серебряных или платиновых, и стоит шепнуть приказ, и такое платье, благодаря особому, микроскопическому, спрятанному в ткань кибернетическому устройству, меняет цвет и фасон и даже само может автоматически надеваться и сниматься; и что на тех планетах столько таких платьев — входи в магазин и любое снимай с вешалки!

— Не говорил, — признался Толя. — А что, есть планеты с такими платьями?

— Должны быть! — слегка рассердился Колёсников. — Если не говорил, так скажи… Для того и летим, чтоб найти такую планету.

Говоря по совести, Толя хотел отправиться в полет совсем не для того, чтоб разыскать планету, где можно получить такое волшебно-кибернетическое платье из серебряной, золотой или даже платиновой нитки. Да и вряд ли Леночка согласится полететь только из-за таких платьев… Она не тряпичница!

— А говорил про планету, где есть волшебные туфельки, осыпанные изумрудами и с алмазными каблучками? Что есть там туфельки с крошечными колёсиками и моторчиком в каблуках; стоит сказать им: «Несите меня, туфельки!», они и понесут, и никакого транспорта не нужно.

— А разве могут быть такие планеты, на которых до этого додумались? — прямо-таки изумился Толя, но опять у него мелькнула мысль: вряд ли Леночка захочет полететь из-за этих туфелек, пусть и волшебных; Колёсников плохо понимает Леночку, если так думает о ней…

— А почему ж нет? Есть такие планеты! — ответил Колёсников. — Техника стала куда сильней и надёжней человека: не болеет, не ошибается и не требует еды…

— Да, но создал её человек? Что без него техника?

— Ерунда! — возразил Колёсников. — Она стала куда сложней, гибче, тоньше человека, она решает в минуту задачи, для решения которых человеку нужны месяцы… И вообще, что ты завёл об этом? Я вижу, ты похож на Альку, каши с тобой не сваришь. Ни капли фантазии! А говорят ещё — мечтатель… Не смог поговорить как надо с Ленкой! Психологии не понимаешь, а ещё Звездин! Сын вице-президента! Видно, придётся мне и за это взяться…

— Я.., Я ещё раз попробую… — пообещал Толя, услышал в трубке частые гудки и вздохнул.

Что ж теперь делать? Дождаться, когда Леночка придёт с репетиции, и фантазировать про разные такие планеты, где изобрели невиданные туфли и платья? Нет уж. Ни слова не скажет он ей об этом… Надо сказать о чем-то большом, важном, необычном…

Толя вышел из квартиры и, не зная, что делать, стал расхаживать по двору.

Вот-вот должна была явиться Леночка. Но что сказать ей, чтоб согласилась совсем добровольно, чтоб её по-настоящему потянуло посмотреть иные миры?..

Думая об этом, Толя пошёл к воротам и здесь чуть не столкнулся с Леночкой.

И едва узнал её. Она уже не летела, как обычно, в лёгких туфельках со сверкающими синими камешками на пряжках, а просто шла. Камешки на её туфельках были, но почему-то совсем не сверкали. И лицо слегка припухло от слез, и волосы потряхивались не в такт её шагам, и плечи опустились.

Толя оробело смотрел на неё и не посмел даже открыть рот, чтоб спросить, в чем дело.

«Ну и день сегодня!» — думал он, шагая к Колесникову.

— У неё что-то случилось, — сказал ему Толя, — ни на кого не смотрит, никому не улыбнётся…

— Вот и надо развеселить её. Предложил бы полететь с нами, — ответил Колёсников. — Скорость будет такая — дух захватит! Не до грусти будет…