Юлия Вознесенская - Юлианна, или Опасные игры Страница 7

Аннушка слушала их, склонив набок голову.

— Что-то долго никто не отвечает, — сказала Юлька. — А вдруг бабушки дома нет?

— Может, она во дворе. Подождем еще.

И вот раздалось громкое, на все комнату: «Я слушаю!». Мгновенно струсив, Юлька сунула трубку Аннушке.

— Бабушка, это я, Аня. Здравствуй, бабушка!

— Здравствуй, Аннушка. Как хорошо тебя слышно, милая, будто ты рядом.

— Как ты себя чувствуешь, бабушка? Ты здорова?

— Все слава Богу, дорогая, все слава Богу. Ну, рассказывай, как ты там живешь?

— Хорошо живу.

— Папу слушаешься?

— Слушаюсь. Это совсем не трудно, бабушка, он такой добрый!

— Балует он там тебя, наверно, сверх всякой меры?

— Еще как балует, бабушка!

— Вот я ему задам при встрече!

Девочки засмеялись.

— Это там Юленька рядом с тобой смеется? — спросила бабушка. — Дай-ка мне с ней поговорить. Сколько уж лет я ее голосок не слышала!

Юлька ахнула и запрыгала на месте, протягивая обе руки к телефону. Сестра, улыбаясь, передала ей трубку.

— Бабушка, здравствуйте!

— Здравствуй, Юленька!

— Ой, бабушка, я ужасно рада, что у меня теперь есть и Аня, и вы! Это так здоровско!

— Мне это очень приятно слышать, детка.

— Бабушка, а вы меня помните?

— Конечно, помню. Только ты не кричи, дорогая, я ведь совсем не глухая и даже еще не очень дряхлая. И говори мне, пожалуйста, «ты».

— И на «ты» можно?!

— Нужно, Юленька! Ведь это ты меня не помнишь, ты совсем маленькая была, когда папа увез тебя в Ленинград, а я-то тебя, проказницу, очень даже хорошо помню.

— А какая я была маленькая?

— Ты была такая юла, что все смеялись: «Ну и имечко подобрали!».

— Ой! А еще что-нибудь про мое счастливое детство?

— У нас тогда был пес Дозор, и ты очень любила спать у него в конуре.

— Класс! Бабушка, а может быть, это была Аня, а не я?

— Ты, ты! Я-то вас никогда не путала. У тебя, между прочим, есть отличительный знак.

— Какой, бабушка?

— На левой лопатке маленькое родимое пятнышко.

— Ань, срочно подними мне сзади майку — есть там что-нибудь?

— Есть, есть! Маленькое пятнышко как раз посредине лопатки.

— Левой?

— Левой!

— Ура! Бабушка меня помнит!

— Конечно, Юленька, я тебя помню и люблю. Я за тебя молюсь каждый день, а молитвенная память у людей самая крепкая.

— Ясное дело: если каждый день твердить Богу про какого-нибудь человека, так и не захочешь, а запомнишь его… Бабушка! А вот если вы… если ты взаправду меня любишь, то обещай не сердиться за один мой страшный-страшный грех.

— Какой еще такой «страшный-страшный грех»? Что ты там выдумываешь?

— Бабушка, я Аньке косу отрезала!

Аннушка сделала страшные глаза и отчаянно замотала головой.

— Юленька, нехорошо сестру Анькой звать… Погоди, как это косу отрезала? Это еще зачем? Кто разрешил?

— Так уж получилось. Понимаешь, бабушка, у меня-то волосы короткие, а тут приезжает моя сестра с длиннющей косой! Представляешь, какой ужас?

— Не понимаю, какой ужас! Такая прекрасная была коса…

— Ну как же ты не понимаешь, бабушка? Мы ведь оказались неодинаковые: лицо одно, а прически разные. А тут еще папа пообещал меня выдрать как егорову козу.

— Сидорову, наверно?

— Точно, Сидорову!

— А почему это папа собирался тебя выдрать? За дело поди?

— За дело, бабушка, за дело, — успокоила ее Юлька. — Вот тогда мы и решили стать совсем одинаковыми, чтобы папа не мог угадать, кого драть надо. Он запутался и на всякий случай простил обеих. Прости и ты, бабушка, а то ведь я завтра в первый раз на исповедь иду, так пусть у меня хоть на один грех будет меньше, ладно?

— Ладно, проказница, придется тебя простить. Но епитимью наложу на обеих: теперь вы обе забываете, где там у вас ножницы лежат, и обе отращиваете косы. Договорились?

— Договорились, бабушка! — дуэтом закричали девочки.

— Юленька, так ты завтра причащаешься?

— Да, только не завтра, а послезавтра. Так отец Георгий решил.

— Правильно решил, ведь у тебя послезавтра именины.

— Ой, бабушка, ты даже мои именины помнишь!

— Конечно, помню. Ну все, девочки, хватит нам тратить свое время и папины деньги.

— Бабушка, я тебя очень, очень люблю!

— Я тоже очень люблю тебя, Юленька. Нет, ты все-таки ни капельки не изменилась! А теперь дай-ка мне на минутку Аннушку.

— Подожди, подожди, бабушка! Я тебе еще покаяться хочу.

— Ну, покайся.

— Знаешь, бабушка, Аннушка меня все время воспитывает, воспитывает — прямо святую из меня хочет сделать!

— Ну, это у нее определенно не получится, не беспокойся. Это и есть твое покаяние?

— Да! А теперь даю тебе Аннушку! Аннушка взяла трубку.

— Бабушка, это я.

— Аннушка, ты там не переусердствуй, воспитывая Юлю в христианском духе. Не жми на нее очень-то: душа человеческая — дело тонкое.

— Ой, класс! — пискнула Юлька в полном упоении.

— Да нет, бабушка, Юля у нас умная и очень хорошая. Она сама все понимает, когда успевает подумать, — сказала Аннушка, улыбаясь сестре.

— Как же мне на нее хоть одним глазком глянуть хочется… Может быть, когда папа повезет тебя обратно в Псков, он захватит с собой и Юленьку?

Юлька завизжала от восторга.

— Хорошо, бабушка, мы попросим папу взять Юлю в Псков. Слышишь, как она радуется?

— Слышу, слышу. Ну, храни вас Бог, внученьки мои дорогие. Папе поклон от меня передайте.

— Передадим. Храни тебя Господь, бабушка! — сказала Аннушка.

— И твой Ангел Хранитель! — крикнула Юлька в трубку сбоку.

Когда зазвучали короткие сигналы и трубка была положена на место, сестры, не сговариваясь, взлетели на кровать и, взявшись за руки, принялись прыгать, распевая:

— Мы поедем вместе в Псков! Мы поедем вместе в Псков!

Ангелы радовались, глядя на них.

И никто из них не подозревал, что подлый Прыгун, сидя на своем обычном месте на карнизе, весь их разговор с бабушкой подслушал, запомнил и помчался докладывать Михрютке. Ну, а тот, выслушав Прыгуна, тут же побежал с доносом к Жанне и Жану.

— Юльку в Псков пускать нельзя, ее там окончательно испортят, в церковницу превратят, — решила Жанна. — После Пскова она еще и в Келпи не захочет ехать.

— Не пустим Юльку в Псков, — согласился Жан. — А вот от Анны надо бы поскорей избавиться — слишком уж от нее светло в Доме. У тебя на этот счет нет никаких идей, хозяюшка?

— Нет. Нам остается только терпение и смирение…

— Жанна, что ты несешь!

— Успокойся — ПОКАЗНЫЕ терпение и смирение. Скоро отец повезет ее в Псков, а Юльку я отвезу в Ирландию пораньше. И тогда…

— И тогда Мишин окажется целиком в твоих нежных и цепких коготках.

— Ясное дело! А домового надо бы наградить. Эй, Михрютка, ты где там прячешься? Хочешь со мной на дискотеку поехать?

Счастливый Михрютка свалился с потолка и заплясал перед хозяйкой.

— Еще бы не хотеть! В дискотеке музыка грохочет, люди скачут, и все на бесов похожи! Повертишься там — ну будто на исторической родине, в аду побывал!

— Вот и поедешь, оттянешься. Служи только хорошенько, все мне доноси, что услышишь, а награда тебе всегда будет.

— Рад служить, хозяюшка!

Назавтра отец Георгий встретил Акопа Спартаковича с сестрами в воротах Лавры.

— Вы с Аннушкой идите в храм, — сказал он Акопу Спартаковичу, — а мы с отроковицей Юлией покамест в тенечке побеседуем.

Отец Георгий повел Юльку по дорожке между высоких деревьев, мимо старинных надгробий, подвел к скамейке под большим кленом, там усадил ее и сам сел рядом.

— Ну, расскажи мне, отроковица Юлия, как ты к исповеди готовилась? — спросил он.

— Сначала мы с Аннушкой долго-долго молились, а потом она дала мне список грехов. Вот я и стала вспоминать все-все-все грехи моей жизни и отмечать в книжечке.

— И много отметила?

Юлька молчала, опустив голову.

Молчал и священник, неспешно перебирая четки.

— Почти все отметила, батюшка, какие в списке были, — прошептала наконец Юлька. — У меня только одного греха нет из этого списка.

— В самом деле? — удивился отец Георгий.

— В одном-единственном грехе я оказалась не грешна! — сокрушенно сказала девочка, подняв на него налитые слезами глаза.

— Не может этого быть!

— Правда, батюшка, — вздохнула Юлька и пустила слезу.

— Ушам своим не верю!

Мимо них по аллейке проходил молодой монашек.

— Брат Евстафии, а поди-ка ты сюда!

Монашек подошел к ним.

— Благословите, батюшка.

Отец Георгий благословил его и спросил:

— Не знаешь ли ты, брат Евстафий, митрополит Петербургский и Ладожский у себя?

— Владыка раннюю служил, а сейчас, надо полагать, у себя в покоях отдыхает.

— Придется потревожить владыку. Поди-ка ты к нему, брат Евстафий, и отрапортуй, что в нашей епархии новая святая объявилась.

— Какая святая, батюшка? — непонимающе заморгал глазами монашек.