Владислав Бахревский - Златоборье Страница 8

— Отдохну и донырну до дна. Давай вместе.

— Я ныряю только с ластами и в маске, — сказал Антоша. — Без маски ничего не рассмотришь.

— Цаца ты городская! — рассердилась Даша. — Я вижу, а ему не видно. Ну ладно! Жди! Даша вытянула руки вверх, перекувыркнулась и ушла под воду.

Вниз, вниз! Ещё вниз! Ещё! Ещё! Глаза зажмурила, рукой зашарила по чёрному дну. Дно плотное, ухватить нечего. И вдруг кто-то взял её за руку, отвёл в сторону. И пальцы почувствовали ракушку. Большущую! Но — вверх, вверх! Сейчас грудь разорвётся! Мамочка!

— Фу-у-у! — Как кит, выскочила из воды Даша. — Фу-у-у!

Тотчас на спину. Замерла. В голове круженье. В глазах синё. Антоша подгрёб, склонился. Даша протянула Антоше ракушку.

— Смотри, какая! Я таких никогда не видела. С дедушкин лапоть.

Пока Антоша рассматривал находку, Даша ещё немножко отдохнула, потом взялась за край лодки. Р-ррраз! — и грудью на борт. Ррраз! — и ногу на борт.

— Вот она я! — Но тотчас её бровки сошлись от возмущения в стрелу: Антоша, силясь, разламывал раковину.

«Не смей!» — собиралась крикнуть Даша, но не успела. Крррак! — раковина с хрустом разломилась надвое.

— Что это? — Антоша протянул одну из створок девочке. — Это же, наверное, жемчужина?

Жемчужина была… вдвое больше скворчиного яйца. А может быть, и втрое.

— Эх, ты! Ломала! — Даша одной рукой выхватила у Антоши створку раковины с жемчужиной, а другой толкнула его в грудь.

Антоша взмахнул руками, еще раз взмахнул и упал за борт. Ушёл под воду… всплыл. И заорал. И стал погружаться.

Кинув раковину под скамью, нагнулась и успела ухватить Антошу за волосы. Тянула, тянула, пока вся голова не показалась над водою.

— Больно, — прошептал Антоша синими губами и сделал умоляющие глаза: — Не отпускай.

Лезть в лодку он отказался, пришлось грести к берегу одним веслом, через приподнятый край. Антоша сначала и твёрдой земле под ногами не поверил. Но как только лодка ткнулась носом в траву, на четвереньках взбежал на берег и закричал, обливаясь слезами:

— Ты меня утопить хотела! Я милицию позову! Я уйду от вас! Гадкие! Все вы гадкие! Схватил одежду и помчался неведомо куда.

СВИНЬЯ И ПОРОСЕНОК

Даша спрыгнула в воду, вытянула лодку подальше на берег. Оделась. И только потом нашла под скамейкой начала створки жемчужницы, а потом и саму жемчужину.

Положила жемчужину на ладонь и не могла себе поверить. Она не могла поверить, что такое нежное, такое светящее можно встретить не в музее, не в кино, а на их Черном озере.

Душа сжималась и разжималась, словно бабочка складывала и раскладывала крылья. Держать на ладони жемчужину — всё равно, что держать дарницу или облако, в котором скрылась луна. Даша вздрогнула. Почудилось, смотрят! Точь-в-точь как в лесу, когда вышла матёрая волчица с волчонком.

Даша посмотрела на прибрежные кусты, никого не увидела, но все-таки поспешила домой. Пусть Антоша порадуется жемчужине. Девочки уж и след простыл, когда из-под коряги выбралась бабка Завидуха.

— Счастливая девчонка! — Злые космы так и топорщились вокруг несчастного от злобы лица. — Будет, будет и на моей улице праздник.

Бабка треснулась оземь, обернулась чёрной галкой и, ругаясь на весь белый свет, полетела за Певун-ручей, на Еловый край Муромки, к своему свинарнику.

Антоши дома не оказалось. И на огороде тоже. Сбежал? Но он ведь и впрямь заблудится в лесу. Даша села на Белого Коня и сначала поехала в Муромку, к маме. Мама была возле тёлочек. Даша спрыгнула с Ивеня, обняла маму и завсхлипывала.

— Антоша сбежал! Где его теперь искать? Заблудится в лесу, а там рысь, волки…

— Твой Антоша чересчур умный, чтоб заблудиться, — сказала мама. — Перестань слезы лить. Жив он и здоров. У бабки Завидухи в гостях.

— Как?! — удавилась Даша.

— Да вот так! Чтоб тебе насолить.

Лицо у Даши сделалось маленькое от огорчения, потом посуровело, стало совсем суровым и опять помягчало:

— Я всё-таки очень рада, что он нашелся.

Мама накормила дочку обедом, и Даша отправилась на Еловый край. Дом Завидкиных — вот он. Антоша возле окна пил малиновый чай с медовыми пряниками.

— Здравствуй! — Даша чувствовала себя как попрошайка.

— Мы с тобой сегодня виделись, — ответил Антоша, нехорошо ухмыляясь.

— Ты прости меня, — сказала Даша. — Я не знала, что ты плохо плаваешь.

— Я?! Плохо?! — И Антоша запустил в девочку огрызком.

— Пошли домой, — попросила Даша. — Велимир Велимирович будет недоволен, что ты ушёл из Златоборья.

— Не пойду, — сказал Антоша. — Мне здесь очень хорошо. Мне кровать с периною поставили, с шестью подушками. Меня медовухой поили.

Мне меч-кладенец подарят. А ты Белого Коня отдавай! Я буду скакать, кипрей рубить. Заросло у вас всё в Златоборье, запустил твой дед-бездельник хороший кордон.

— Ты говоришь не свои слова! — испугалась девочка. — Антоша, пошли со мной.

— Шиш! — И Антоша показал два шиша. — Убирайся, дура никудиновская!

Даша увидела, что за спиной Атоши за занавесками прячутся дед Завидкин и бабка Завидуха.

— Я тебя спасу! — крикнула бесстрашно Даша.

— От кого? Я папе напишу, и он все ваше Златоборье отдаст Матрене Чембулатовне.

— Я тебя спасу! — упрямо прошептала девочка. Антоша услышал и захохотал.

— Ты себя спаси сначала! Себя!

За его спиной захихикали и даже, кажется, захрюкали. Даша повернулась и побежала напрямки — к Певун-ручью, чтоб перебрести на мелком месте и скорее домой. Может, дедушка вернулся? Об Антоше Даша так рассуждала: «Ничего бы страшного, если бы он перешёл жить к другим людям. Но ведь люди эти — Завидкины! Дня у них не прожил, а говорит уже, как Завидкин».

Дунул ветер. Принёс запах свинофермы Завидкиных. Свиноферма располагалась в стороне от Муромки, в недостроенном свинарнике. Здание было круглое, просторное. Не достроили его потому, что старый колхоз захирел. Председатели менялись так часто, что их ни по имени-отчеству не знали, ни в лицо. Муромка опустела. Дешевле было забыть о стройке. И о ней забыли.

Даше почудилось, что свинья хрюкает. Обернулась — она! И поросенок сбоку трусит. Даша сделала вид, что не приметила погони. А сама скорей да скорей, да во всю прыть.

Сторожка вон ещё где! Глянула Даша через плечо: рысью бежит свинья. Мордой по земле водит, следы Дашины снюхивает. Поросёнок как припустит вдруг со всех поросячьих ног. Даша споткнулась со страха. Но нет, не упала. Бежит уж совсем без памяти. Поросенок под ноги кидается, толкает. Даша треснула его пяткой — заверещал, озлобился, того гляди с ног собьёт. А свинья уже совсем близко. Клыки жёлтые, пена с клыков.

Бежит Даша, а сама пытается слова дедушкиного заклятья вспомнить, и опять в голове пусто. За колечко медное ухватилась.

— Ворон, где ты?

Поотстал топот. Оглянулась Даша, а ворон сел свинье на голову и глаза ей крыльями застит. Но поросёнок опять тут как тут. Наподдал Даше, она кубарем, да руками-то за крыльцо ухватилась. На четвереньках — в сени, дверь на запор!

НОЧЬ

Даша проснулась среди ночи. Кошка когтями по окну скребла.

— Отдай жемчужину! Отдай жемчужину! — выла по-кошачьи, но человеческим голосом.

Даша спросонья поглядела на окно, а там глазища с блюдца фосфорически горят. Горят, но всё равно будто слепые. Свет двумя лунами бродит по сторожке, Дашу ищет.

Даша голову под одеяло, сверху подушкой закрылась. Рама дрожит, стекло позвякивает, того и гляди — лопнет и рассыплется. Проша с Сеней объявились.

— Она только пугает, — говорит Проша. — Ей в избу хода нет. Разве что через трубу.

Только про трубу помянул, умолкла кошка.

— На крышу прыгнула, — догадался Сеня.

— В трубу полезет?! — ужаснулась Даша.

— Тссс! — прошептал Проша и пропал вместе с Сеней.

В трубе и впрямь заскреблось, зашуршало, что-то ввалилось в дымоход и взревело басом:

— Мяяяу-уу!

Через окно было видно, как сыпались искры, синие с зелёным. И тишина. Уж так тихо сделалось, что было слышно: бобовый росток, поскрипывая, прорастает через и потолочные доски.

Кубарем, обнявшись, прикатились Проша и Сеня, лапки потирают.

— Мы ей тёмную в трубе устроили!

И вдруг явственно раздался скрежет зубов в подполье.

— Крысой обернулась! — охнул Проша. — Чего делать-то?

Скрежет становился громче да громче, а за окном не светало. Крыса! Мышей Даша не боялась, но крыса-то с кошку, а может, и много больше. Это ведь не совсем обычная крыса. Скрежет зубов был так близок, словно у самого уха рвали и точили несчастное дерево.

— Ку-кха-кхре-кху-у! — вскричал с насеста самозванец Петрушка — петушок.

Опять раньше времени, хрипло, второпях, чтоб Петра-то Петровича опередить. А под полом — писк, стон. И тишина. Тишина!