Владислав Крапивин - Рассекающий пенные гребни Страница 8

– Да ты не бойся. Самое поганое – это секунда, когда в тебя стреляют, а дальше уже не страшно.

Мальчик хотел соврать, что он и не боится, но опять сделалась ночь, и дядюшка Жак стал уходить в эту ночь. Мальчик кинулся было за ним, но тьма вдруг заискрилась частыми звездами (как недавнее небо!). И мальчик понял, что это не просто ночь, а громадный шелковый шлейф с блестками. Шлейф тянется за платьем Катрин, которая играет Добрую Королеву. Не мог же мальчик упустить, бросить этот шлейф. Ведь он – королевский паж!

Мальчик хотел ухватить черный шелк. Если успеет, если схватит – все станет хорошо! Он уйдет в сказку, и нынешняя страшная жизнь будет над ним уже не властна!.. Однако невесомая чернота со звездами скользнула между пальцев, как воздух…

9

Когда в бойницах засветилось утро, мальчика разбудили. Он сразу все вспомнил. Над ним стояли незнакомые сержант и солдат.

Солдат протянул чистую белую рубашку.

– Вот… надень. Так положено.

Полотно пахло свежестью.

Поверх рубашки мальчик хотел опять надеть свою синюю куртку с измызганными галунами, но сержант сказал:

– Не надо…

"Это чтобы меня лучше видели с той стороны", – догадался мальчик. Потом подумал: "Наверно, и Витька увидит…" И от этого появилась сладкая горечь.

– А медаль можешь прицепить. На рубашку, – сказал сержант. – Медали тебя не лишали.

Мальчик оторвал медаль от куртки и бросил в амбразуру. Медный кружок с трехцветной ленточкой и вензелем его императорского величества…

Было время, когда барабанщик Даниэль Дегар верил, что готов умереть за императора.

А теперь за кого он будет умирать? За Витьку. И за тех пленников, которым помог бежать… Ну, их-то мальчик почти не знал, а вот Витька… что же, это не какой-то незнакомый, чудовищно далекий император. Витька – он живой, настоящий, добрый. За него – ст о ит… Пусть он поживет на свете за себя и за Даниэля, пусть поплавает по морям, посмотрит на белый свет…

Теплая горечь нарастала в груди мальчика, намокли ресницы.

Вошел высокий длиннолицый священник (мальчик встречал его зимой в городке Тростевиле). Глядя мимо мальчика, священник сказал:

– Помолись, сын мой.

Мальчик ответил шепотом:

– Я ночью три раза прочитал "Патер ностер". Чего еще.

Священник положил ему на голову легкую ладонь, подержал немного.

– Тогда идем, сын мой… Господь милостив и дает нам надеяться до последнего мига…

Когда вышли, в мальчика весело ударило встающее солнце. Оно подымалось над развалинами, малиново-золотистое.

"Какое чистое", – подумал мальчик. Весь год солнце светило сквозь дым, но теперь дым развеялся, и мальчик впервые видел ясный восход.

Мальчика взяли за локти и заставили встать на высокий парапет. Далеко внизу было море – зеленая глубина под каменным отвесом. Погода стояла тихая, но все же у камней вода лениво ворочала космы бурых водорослей, ходила туда-сюда… А за бухтой был желтый берег со сплошной линией укреплений. Пустынный. Выжидательно притихший.

Все это мальчик видел недолго, его заставили повернуться – лицом к внутренней площадке бастиона.

Ух какие люди собрались здесь ради мальчишки! Сам маршал Тюлюппэ не поленился встать рано, пожаловал с адъютантами…

Двенадцать солдат морского десанта выстроились с ружьями недалеко от парапета. "Ну, правильно. Знакомых на это дело не поставят… Вот странно, я почему-то почти не боюсь…"

Один из адъютантов развернул очень белый лист и стал громко читать. Громко и… неслышно. Между ним и мальчиком как бы выросла прозрачная стенка и слова отскакивали от нее.

Потом адъютант что-то сказал караульному офицеру. Прозрачная стенка исчезла. Офицер с черной бородкой – тот, что вчера дал мальчику хлеб и помидор – отчетливо ответил адъютанту:

– Это не входит в мои обязанности, капитан!

– Под арест! – не то пролаял, не то прокашлял командующий императорской армией.

Офицер пожал плечами. Отцепил саблю, отдал адъютанту и пошел с каменной площадки.

Командир Второго Колониального полка (мальчик его почти не знал, тот появился недавно, вместо прежнего, раненного) официально шагнул к Тюлюппэ.

– Господин маршал, мы ждали от вас иного. Неужели вам чуждо всякое сострадание?

– Вы забываетесь, полковник!

– Прикажете и мне под арест?

– Если вы откажетесь командовать солдатами.

– В данном случае – безусловно. И надеюсь, что эта история скоро станет известна императору! – Полковник тоже отдал саблю адъютанту. И ушел вслед за командиром караула.

Мальчик наблюдал за происходящим со спокойным любопытством. Будто он – это не он. Будто во сне…

– Лейтенант! – пролаял Тюлюппэ.

– Я, мой маршал! – Лейтенант Бордо звякнул шпорами.

– Я поручаю эту миссию вам… капитан! И поторопитесь! Пора кончать! Не армия, а балаган!

Бордо встал у края шеренги.

– Солдаты! На-а прицел!

"Кажется, ведь должны завязать глаза? Черта с два! Не дам!"

Но про повязку, видимо, забыли.

Ружья поднялись. Медленно, вразнобой. Потом правофланговый усач нагнулся и положил ружье.

– Виноват, мой маршал. Я солдат, мой маршал, я не умею стрелять в ребятишек. Лучше уж прикажите встать рядом с ним…

"Вот это да", – подумал мальчик. И будто проснулся. В нем стремительно вырастала надежда.

Остальные солдаты тоже сложили перед собой ружья – как дрова.

– Вы все будете расстреляны по решению военного суда! За неповиновение и бунт!.. Кру-гом! На гауптвахту шагом марш! – В голосе Тюлюппэ прорезались петушиные ноты.

Солдаты повернулись – кто через левое, кто через правое плечо. И шеренга, ломаясь, ушла с площадки (гравий хрустел под сапогами). В спинах солдат был не страх, а облегчение.

– Лей… капитан! Вы мне кажетесь здесь единственным офицером, знакомым с воинской дисциплиной! – Тюлюппэ, видимо, забыл про притихших адъютантов. – Капитан! Я приказываю вам самому довести дело до конца!

Бордо повел плечами. Встал свободно, даже развязно. Провел языком по ярким губам. Откинул полу синей шинели, достал из глубокого внутреннего кармана длинный пистолет. "Почти как мой", – тоскливо подумал мальчик.

Стало тихо-тихо. Все знали, что Бордо отличный стрелок. В тишине он сказал с нарочитым зевком:

– Жаль. Такой красивый мальчик…

Глаза у него были, словно в них капнули оливкового масла.

Бордо заложил левую руку за спину, а правую начал поднимать на уровень плеча.

Впереди масляных глаз мальчик увидел пистолетный зрачок.

Пропуская над собой хлесткий выстрел, мальчик отчаянно выгнулся назад, толкнулся подошвами. Ахнула пустота, завертелся, засвистел мир. Зеленая, завитая в спирали вода понеслась навстречу. Сквозь ее неровную толщу видны были размытые пятна медуз.

Удар о воду оглушил мальчика. Но только на миг. Инерция тянула его ко дну, в тугую зеленую толщу. Потом нестерпимую плотность моря встряхнул, изломал на глыбы чудовищный удар. И мальчик понял в последний миг: это мстительно грянули на дальнем берегу все батареи.

"Господи, зачем?.."

Конец этого рассказа неясен.

Что стало с Витькой, с мичманом Астаховым, неизвестно. Возможно, что после войны он и в самом деле отправился в кругосветное плавание. А потом служил на кораблях нового, уже броненосного флота и, возможно, достиг высоких чинов.

Среди редких уцелевших жителей разгромленного города ходил слух, что одноногий яличник дед Матвей в одном из береговых, заливаемых волнами гротов нашел тело длинноволосого мальчишки. Хотел уже, помолившись, схоронить на берегу, но хлопчик вдруг зашевелился, что-то сказал не по-нашему. Вроде бы, дед выходил найденыша, только почему-то прятал от людей. Вскоре, однако, старик помер, а мальчонку так никто и не видел. Правда это или нет – разве узнаешь? В те времена, в последние дни осады, а затем – в смутные дни перемирия, случалось всякое…

Суд над солдатами, кажется, не состоялся.

Маршал был обласкан императором за славную победу. Но историю на бастионе "Каменный лев" многие офицеры ему не забыли. Как не забыли и прозвище – Тюлюппэ.

Новоиспеченный капитан Бордо за день до перемирия был убит штуцерной пулей, прилетевшей с Правого берега.

В семидесятых годах девятнадцатого века среди европейских репортеров-путешественников был известен фотограф Даниэль Дегар, автор многих снимков. сделанных в африканской саванне и на берегах Амазонки. Впрочем, сомнительно, что это т о т с а м ы й Даниэль. А если тот, значит, он все-таки преодолел морскую болезнь. Ведь в Африку и Южную Америку на воздушном шаре было не долететь. По крайней мере, в те времена. Только Жюль Верн, на радость мальчишкам, сочинил про это фантастический роман…