Григорий Гребнев - Арктания Страница 8

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

10.

«Будут существовать больницы для умерших»

Это была просторная комната, облицованная большими, цвета слоновой кости, кафельными плитами. Посреди комнаты стояло сооружение из белого мрамора, напоминающее саркофаг,[12] с той разницей, что никаких надгробных надписей и рельефных изображений на верхней его крышке не было.

Кроме мраморного сооружения, в комнате около большого окна, похожего на вход в зал, в углу находился небольшой стол, уставленный стеклянными сосудами с трубками и металлическими ящиками, соединенными проводами. Провода, уходя под пол, видимо, соединяли эту установку с «саркофагом».

Возле мраморного сооружения группа корреспондентов в белых халатах окружила профессора Британова. Седой, величественный профессор объяснял журналистам устройство и назначение мраморного «саркофага»:

— Вы находитесь в операционной комнате островной больницы. Временно она превращена в дилатометрическую камеру. Тело замершего мальчика еще до моего прилета сюда помещено с куском льда в эту мраморную кану, соединенную с термоэлектронной установкой. Вы видите установку вон там в углу. Здесь происходит измерение количества льда в организме. Я вас предупреждал: ничего исключительного в этой комнате нет. Взглянуть на тело сейчас нельзя, да я его и сам еще не видел. Приходится положиться на тщательность и заботливость, с которой местные врачи выполнили все мои указания.

Ирина Ветлугина с Асей стояли позади всей группы корреспондентов. Мать сегодня Асе сказала:

«Смотри, чтобы тетя Рина не плакала, а если будет плакать, утешай ее». Ася не отходила от Ирины ни на шаг. Она часто тревожно заглядывала ей в глаза: тетя Рина не плакала и не говорила о Юре, и все же Ася догадывалась, что мать ее друга сильно страдает.

— Что произошло с объектом моей предстоящей работы? — продолжал профессор. — Живой, сложный человеческий организм оледенел под воздействием низкой температуры. Что это значит с точки зрения науки об анабиозе?

Профессор умолк. Тишину нарушил лишь легкий шорох валиков портативных фонографов, висевших на груди у всех корреспондентов.

— Произошло вот что: в этом организме прекратилось кровообращение; затем кровь, лимфа и межклеточная жидкость кристаллизовались. Все жидкие элементы организма, кристаллизуясь, обезводили органическую клетку. Это произошло путем наращивания кристаллов вне клетки. Разрастаясь, кристаллы как бы вытягивали из клетки сок. Стенки клеток сжались, потрескались, покоробились. Простите, что я так примитивно объясняю.

— Ничего, ничего. Очень хорошо, — нестройно загудели корреспонденты.

— Живая ткань омертвела и распалась, — подсказал кто-то из группы.

Профессор улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет, не распалась. Вот на этом и основаны мои работы по оживлению замерзших организмов. Если мы возьмем такой процесс, как гниение, и сравним его с обмораживанием живой клетки, разница получится колоссальная. Гниение — это именно и есть распадение всех элементов организма. Обмораживание же поражает все элементы организма, вносит в организм серьезные разрушения, но не уничтожает его…

— Я уже говорил, — продолжал Британов после небольшой паузы, — мы, ученые, не просто размораживаем трупы, мы ищем путей к самой долгой жизни каждого появившегося на этой планете человека. Такой долгой, что она будет почти эквивалентна бессмертию.

— Бессмертна только амеба, профессор. Она размножается делением…

Корреспонденты обернулись к маленькому коротконогому человечку в больших желто-зеленых полярных очках-светофильтрах, произнесшему эту фразу.

Профессор поглядел поверх голов на своего неожиданного оппонента (очкастый человечек стоял позади всех, рядом с Ириной).

— Вы, товарищ Мерс, твердо уверены в том, что бессмертна только амеба? — спросил профессор.

— Да.

— А вот у меня вызывает сомнение человек. Я очень подозреваю, что человек, даже не размножаясь делением, также бессмертен. Медицина сейчас уже располагает такими средствами, которые позволяют ей восстанавливать любой орган человеческого тела, вплоть до клеток нервного волокна, поврежденного болезнью или старостью. Кстати, последними своими работами профессор Гофман доказал, что старость — это тоже болезнь…

Так вот, мы можем у человека, страдающего пороком сердца, извлечь его больное сердце, произвести в нем, если можно так выразиться, капитальный ремонт и водворить обратно. Мы искусственным путем можем вызвать сокращение сердечных мышц. Другое дело, если человек умер… Кровь умершего человека, как известно, продолжает жить еще восемь часов после остановки сердца. Не сразу умирают и некоторые другие элементы организма, но с момента остановки сердца, паралича мозга и дыхательных органов во всем организме умершего начинаются большие физические и химические изменения. Сейчас мы еще не можем устранить эти изменения, но уже с некоторыми видами смерти мы научились бороться, например со смертью, вызванной холодом. Наша наука получила могучее средство борьбы с обмораживанием и вновь утвердила некогда разрушенную бахметьевскую теорию анабиоза. Мы сейчас уже имеем право сказать, что для нас человек замерзший не есть — умерший; мы рассматриваем его как субъекта, подвергшегося тягчайшей болезни. И я замерзшего мальчика собираюсь не воскрешать, как о том возвестили многие газеты, я собираюсь его вылечить…

— Вылечить от смерти? — насмешливо спросил очкастый Мерс.

— Вылечить от смерти, — твердо сказал профессор. — Может быть, вас это ошеломит, но я твердо убежден, что в скором времени будут существовать особые больницы для умерших от холода… Я, по крайней мере, собираюсь в недалеком будущем организовать такую клинику. Ну, а от оживления людей замерзших близко, очевидно, будет и до оживления любого умершего, — улыбаясь, закончил профессор. — Немедленное замораживание трупа только что умершего человека позволит нам устранить основную причину его смерти, а затем мы уже легко выведем его из анабиоза, вызванного холодом. Вот о чем я хлопочу уже тридцать лет.

С улыбкой на устах этот человек говорил невероятные вещи; с уверенностью, не оставлявшей никаких сомнений, он объявил перед своей случайной аудиторией самую сумасбродную и затаенную мечту человечества — мечту о бессмертии — научной дисциплиной.

Коротконогий Мерс помолчал вместе со всеми и вкрадчиво спросил:

— А если человек умрет насильственной смертью? Ну, например, от сильного удара с полным размозжением головы?

На мгновение стало тихо. Потом корреспонденты сразу все зашумели, зашевелились, послышались возмущенные восклицания:

— Бред!

— Дикая фантазия!..

Мерс стоял, чуть склонив голову набок, но, по-видимому, ни малейшего внимания не обращал на шум.

Ирина Ветлугина отодвинулась от него и внимательно оглядела с головы до ног, — ей стало не по себе от спокойного, почти деловитого тона, каким задал свой вопрос этот человек.

Ася тоже отстранилась от своего соседа, который явно рассердил всех.

Здесь уместно будет познакомить читателя с тем, кого профессор Британов называл Мерсом. Этот маленький круглый человек появился на острове накануне ночью. Утром он явился к профессору, прибывшему в Арктику ночью со сверхскоростньм стратопланом, и, назвавшись специальным корреспондентом антарктического биологического радиовестника, взял у профессора интервью о применении радия при размораживании обмерзших организмов. Уже при первом свидании профессор обратил внимание на странную внешность антарктического корреспондента — у него было круглое женоподобное лицо, необычайно бледное. При первом взгляде на него профессор определил злокачественное малокровие, но, наблюдая дальше, заколебался: у Мерса лицо было не бледное, а какого-то фарфорового цвета. «Отсутствие пигмента в коже», решил профессор. С желто-зелеными очками Мерc, видимо, никогда не расставался.

— Почему вы носите светофильтры? — спросил Британов.

— Остатки полярной слепоты, — нехотя ответил Мерс.

Задав свой странный вопрос. Мерс продолжал стоять все в той же позе смиренного молодого пастора, исповедующего грешника.

Профессор с любопытством разглядывал его.

— Вы хотите спросить, сможет ли в будущем наша наука вернуть жизнь человеку, у которого будет совершенно деформирован или даже уничтожен мозг? — спокойно спросил Британов.

— Да, — кротко ответил Мерс.

— Сможет. Я твердо знаю, что в будущем для человечества не будет ничего невозможного. Человек сможет сделать все. Я думаю, что я ответил на ваш вопрос, товарищ Мерс, — закончил профессор и отвернулся от бледного антарктического корреспондента.