Кай Майер - По ту сторону тысячелетия Страница 8

У всех семерых были длинные, гладко зачесанные волосы цвета воронова крыла — такие же черные, как их души. Черными были и роскошные, дорогие наряды. О ноги колдуний терлись черные коты с выгнутыми спинами, таращившие из темноты свои горящие глаза и время от времени злобно шипевшие.

Шепот этих милых дам моментально смолк при появлении Абакуса. Все взгляды устремились на него. Против ожиданий, он не воссел на трон. Медленно обходя стол, он поочередно пристально разглядывал ведьм, пока наконец не остановился за стулом одной из них. Так же медленно он положил руки ей на плечи.

— Я слышал, ты смеешься надо мной, — произнес Абакус. Его голос звучал зловеще тихо и вкрадчиво.

— Я… смеюсь? — изумленно пробормотала ведьма, и голос ее задрожал. — Над вами, господин? — Все почувствовали, какой страх внушает ей магистр.

— Так мне докладывали, — хладнокровно солгал Абакус. Он знал, что женщина вовсе не смеялась над ним, — он знал о многих вещах, неведомых его подданным, — и тем не менее считал необходимым преподать им наглядный урок. Он должен показать всем, что с ним лучше не шутить.

— Но, господин… — начала колдунья, но не успела договорить.

Абакус поднял руки. Ослепительная молния вылетела из ладоней магистра, обвилась вокруг тела женщины — и мгновенно превратила ее в обуглившийся скелет, который тут же рассыпался. На стуле осталась только груда потемневших костей, увенчанная черепом ведьмы.

Шестеро оставшихся в ужасе закричали.

— Молчать! — рявкнул Абакус.

Тотчас воцарилась тишина. Колдуньи лишь переводили испуганные взгляды с него на останки погибшей.

— Такая участь постигнет всякого, кто посмеет противоречить мне, — отчетливо, во весь голос проговорил Абакус. Его слова, отраженные от каменных стен, громко повторило эхо. И тихо, почти ласково магистр добавил: — Я надеюсь, вы хорошо это запомните?

Шесть ведьм перевели дух и поочередно кивнули.

Абакус довольно улыбнулся, затем поднял черен мертвой колдуньи обеими руками высоко над головой.

— Сим, — воскликнул он, — я провозглашаю основание нашей лиги — и скорое господство над всем миром. Да здравствует Арканум!

— Да здравствует Арканум! — повторили ведьмы.

Они быстро оправились от пережитого ужаса, — в конце концов, смерть и подлость были для них повседневным занятием. Дикий восторг и возбуждение охватили их.

Да здравствует Арканум!

Абакус хохотал. Потом стиснул череп обеими руками так, что тот лопнул, и его осколки, словно рой черных мотыльков, взметнулись к потолку зала.

Проповедник дьявола

Прошло почти четыре недели, прежде чем Деа начала осознавать, что значит быть дочерью и спутницей Готена.

Четыре недели — раньше для нее это были бы пустые слова. В Гибельштайне не знали календарей: их можно было найти только в монастырях да при королевских дворах. Странствующие монахи и другие благочестивые путники извещали деревенских жителей о том, в каком году пребывает сейчас весь мир и сколько лун миновало со дня его сотворения. Большинство гибельштайнцев этим совсем не интересовались: они отмеряли свое бытие по хорошим или плохим урожаям. И только когда стало известно, что наступил год 999 от Рождества Христова, кое-кто начал прислушиваться и проявлять нешуточный интерес к загадочной штуке, называемой «календарь». Но даже тогда не было и речи о неделях или о названиях отдельных дней. Всему этому Деа научил Готен. Он многое ей рассказывал, старался пробудить у нее интерес к учению и любознательность, и эти уроки доставляли Деа огромное удовольствие. Она узнала столько всего о вещах, раньше ей абсолютно чуждых, — именах, странах, диковинных словах. И чем больше отец рассказывал, тем больше хотелось ей узнать, тем любопытнее она становилась.

За эти четыре недели она узнала больше, чем за предыдущие двенадцать лет своей жизни. При этом она почти не сомневалась, что ее мать — Деа все еще продолжала называть так свою кормилицу и не хотела бы изменять этой привычке — также обладала обширными знаниями. Но она утаивала их от Деа, наверное, из опасения, что девочку, как и ее саму, будут считать ведьмой. А на самом деле мать Деа была просто намного умнее всех остальных гибельштайнцев.

В конце четвертой недели, в сильный снегопад, Деа и Готен добрались до одного города. Такого большого поселения Деа никогда в своей жизни не видела. До этого она ни разу не выезжала из Гибельштайна и даже не могла себе представить, что бывают места, где домов гораздо больше, чем тридцать или сорок.

Это был город с огромными домами из камня, высокими зубчатыми стенами и башнями, на которых развевались вымпелы и флаги. На крышах посверкивали белые снежные шапки. У городских ворот стояли часовые в кожаных панцирях, меховых плащах и с мечами; они проверяли каждого входящего в город и выходящего из него. Узнав Готена, воины побледнели и поспешили дать ему дорогу.

В течение прошедших недель отец и дочь проехали множество деревень, но нигде Готен не исполнял своих обязанностей судьи и охотника за ведьмами. Они останавливались в гостиницах, спасались от февральских холодов, греясь у каминов, и спали на тюфяках, набитых соломой, точно так же, как и другие путешественники. Но повсюду люди затихали и робели, узнав, кто сидит здесь, рядом с ними. Однако Готен ни над кем не вершил суд, хотя к нему обращались много разных мужчин и женщин с доносами на своих знакомых. Готен отсылал всех прочь.

Но в этом городе — Деа сразу почувствовала — охотника за ведьмами ждала работа. Казалось, что это не отбросы и открытые клоаки в переулках распространяют дурной запах. Дыхание зла повисло между домами, подобно легкому туману. Явственно пахло смертью и обреченностью.

Виной всему этому были, прежде всего, сами люди. Они довели свой город и свои дома до страшного запустения. Страх перед ожидаемым концом света свирепствовал здесь больше, чем во всех других селениях, через которые проезжали Деа и Готен. Никто больше не заботился о поддержании порядка, чистоты и исправности, ибо все без исключения думали, что не переживут следующий год. Кому в день Страшного суда нужны прекраснейшие и чистейшие улицы, если ты сам будешь сметен с лица Земли Божьим гневом, как и все остальные?!

Повсюду громоздились целые горы отбросов и нечистот. От большинства людей так отвратительно пахло, что невозможно было пройти мимо них. Порванная одежда давно не приводилась в порядок. Болезни распространялись, так как никто не лечился. Все устремились к скорому и неизбежному концу.

Снова и снова на пути возка Готена попадались толпы людей, собиравшихся совершить паломничество в Святую землю. Они покидали родину, надеясь обрести спасение у стен Иерусалима. Фанатичные горлопаны, величавшие сами себя проповедниками, сеяли в народе панику и отчаяние. Почти ежедневно, как узнали Деа и Готен от воинов городской гвардии, все новые потоки пилигримов устремлялись на юг, бросая не только свои дома, но даже семьи.

Дело было плохо, гораздо хуже, чем сам Готен мог себе представить.

— Если не Бог нашлет на нас конец света, то люди сами позаботятся об этом, — ругался Готен и предостерегал Деа, прося ее не поддаваться всеобщему унынию и подавленности.

Но опасался он напрасно. Деа не испытывала ничего, кроме презрения к людям, позволившим так себя одурачить. Презрение, но отчасти и сострадание. Именно «проповедники», стоявшие на каждом углу и жуткими голосами выкрикивавшие свои зловещие предсказания, являлись источником всех бед. Они сеяли панику, они подстрекали людей покидать родные места и уходить на чужбину. Уже давно настала пора положить конец их разрушительным делам.

Как вскоре выяснилось, именно эта причина привела Готена в город. И не его одного. В городской цитадели[2] состоялось собрание судей и охотников на ведьм, на котором они должны были решить, как пресечь зло, исходившее от странствующих проповедников. Могущественнейший из всех гонителей ведьм был приглашен на это собрание, человек, подчинявшийся только Папе. Готен упоминал его имя, но какое, Деа уже забыла.

Да и зачем? Она все равно не собиралась знакомиться с этим ужасным человеком. Вместо этого девочка решила наведаться в город.

Готен высадил ее у подножия цитадели и еще раз напомнил, как следует вести себя в этом городе и чего надо остерегаться. Потом направил своего коня к воротам крепости. Деа осталась одна на площади.

Она внимательно огляделась по сторонам. Городская суета все еще сбивала ее с толку. Сколько же людей! Сколько голосов, звучащих разом!

Снег на площади был затоптанным и грязным. Люди кутались в меха и длинные льняные плащи — по крайней мере те, кто мог себе это позволить. Но были тут и нищие, и больные, лежавшие, как полумертвые, вдоль стены, с посиневшими от холода лицами и отмороженными пальцами.