Вольфганг Хольбайн - Зеркальное время Страница 8

И за зеркало.

Он ожидал боли от порезов, но так ничего и не почувствовал. Ни ушиба, ни укола, ни царапины. Он просто провалился сквозь стекло, налетел на кого-то и неловко упал на землю, инстинктивно повернувшись к зеркалу.

Но никакого зеркала не увидел.

На его месте в дощатом заборе зиял прямоугольный пролом размером с дверь. За ним виднелся переулок. Тролль, пуская слюни, поспешно ковылял к пролому, затем прыгнул — и ударился о невидимую преграду.

Юлиан услышал звон стекла. В пустоте воздуха воз­никла паутина трещин, и ему почудилось, что реальность раскололась на полдюжины крупных и миллионы мелких осколков, которые погребли под собой тролля.

Затем осколки, тролль и пролом в заборе исчезли. На их месте оказались ветхие доски, с которых улыбался нарисованный клоун.

— Черт бы тебя побрал! — негодовал мужчина, на которого Юлиан налетел. В руке он держал стаканчик мороженого, только содержимое стаканчика находилось теперь на его рубашке и куртке. — Куда ты несешься сломя голову, хулиган! — Тем не менее он переложил стаканчик из правой руки в левую, чтобы помочь Юлиану подняться. — Не ушибся?

Юлиан был так огорошен, что ничего не ответил. Он непонимающе смотрел на нарисованного клоуна, который занял место зеркала. Но ведь так не бывает! Неужто ему все только примерещилось?

— Что с тобой, мальчик? — встревожился мужчина, уже не сердясь на него. — Ты не поранился?

Может, этим все и объясняется? Он упал и был без сознания, и все это привиделось ему...

Он сделал шаг и чуть снова не упал: ноги его в чем-то запутались.

Еще даже не глянув вниз, он уже знал, что там.

Мотоциклетная цепь, которую метнул в него тот па­рень...

Глава вторая ТРИНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ

Час спустя — дело шло к полуночи — он вышел из машины у отеля «Хилтон». Ему было не так просто найти такси. Шоферы отказывались везти четырнадца­тилетнего мальчишку, оборванного и грязного, со ссади­нами на руках и в прожженной куртке. И таксист, который согласился взять его, сделал это через силу. Недовольство его удвоилось, когда перед отелем Юлиан сказал, что у него нет денег. Но шофер не произнес ни слова и про­следовал за ним в вестибюль отеля, не отставая ни на шаг, пока не получил от портье плату с положенными чаевыми. Отец мальчика заранее договорился на этот счет с персоналом отеля, и в этом пункте у Юлиана не было трудностей. Портье вел себя как полагается слу­жащему в отеле такого класса. Он не проронил ни слова по поводу внешнего вида Юлиана, только выписал счет и даже улыбнулся ему на прощанье.

Юлиан направился к лифту, но на полпути остано­вился, заметив знакомое лицо. Нельзя сказать, что такая встреча обрадовала его. Совсем наоборот. То был Рефельс.

Молодой репортер тоже заметил Юлиана и вскочил со своего кресла. Лицо его просияло. Но Юлиан резко отвернулся, делая вид, что не заметил его, и зашагал к лифту.

— Юлиан! — окликнул его Рефельс. — Подожди же.

Юлиан ускорил шаг. Но судьба в этот вечер, похоже, отвернулась от него. Не было ни одного свободного лифта, и Рефельс настиг его.

— Куда ты так бежишь? — сказал он с улыбкой и только тут заметил: — Что у тебя за вид?

Юлиан предпочел бы вообще не отвечать, но знал по собственному опыту, что от репортера не отвяжешься даже самым упорным молчанием. А от Рефельса и подавно.

— Я подрался, — сказал он. Во-первых, это не было ложью, а во-вторых, звучало естественно для подростка.

Рефельс наморщил лоб. Взгляд его скользнул вниз, задержавшись на расцарапанных руках, на прожженных дырах куртки и, наконец, на его оттопыренном кармане. Юлиан едва удержался, чтобы не прикрыть рукой карман с мотоциклетной цепью. Единственное вещественное до­казательство его приключения. Можно представить себе, что скажет отец, когда он выложит перед ним промас­ленную цепь, уверяя, что это, собственно говоря, дубинка, которую метнул в него тролль, когда он прыгнул в зеркало...

— Подрался? — переспросил Рефельс — С раскален­ной угольной печкой?

— Нет, — презрительно фыркнул Юлиан. — С одним репортером.

Рефельс моргнул, с секунду растерянно смотрел на него, а потом громко рассмеялся. Юлиан с нетерпением поглядывал на дверь лифта.

— Отчего это у меня такое впечатление, что ты меня терпеть не можешь? — смеясь, спросил Рефельс.

— Действительно, отчего бы это? — ехидно ответил Юлиан. И где там застрял этот проклятый лифт? — Что вам от меня нужно?

— Не «вам», а «тебе», — поправил его Рефельс. — Меня зовут Франк. Можешь спокойно говорить мне «ты». Не настолько уж я и старше тебя.

Юлиан вопросительно взглянул на него, и Рефельс добавил:

— На каких-нибудь десять лет.

— Что вам от меня нужно? — повторил Юлиан свой вопрос.

— Что обычно, — простодушно ответил Рефельс— Ин­формация.

Юлиан негодующе фыркнул, еще раз нажал кнопку лифта и отвернулся. Только теперь он заметил, что Ре­фельс здесь не единственный журналист. За низеньким столиком сидела целая банда этой изолгавшейся братии, они болтали, смеялись и пили пиво и кофе. Один из них тоже узнал Юлиана, отставил кружку пива, взял камеру и поднялся. В этот момент раздался нежный звонок, оповестивший о прибытии лифта.

— У меня только пара вопросов, — заторопился Ре­фельс— Уж скрепя сердце окажи мне эту любезность.

— Ах, вопросы? — возмутился Юлиан. Двери лифта раскрылись, он вошел, нажал кнопку седьмого этажа и повернулся, загородив собой вход. Втолкнуть его и войти следом у Рефельса не хватило дерзости. — Значит, во­просы? Неужто вы думаете, что я отвечу хоть на один ваш вопрос? Даже если вы спросите меня, который час!

Рефельс в недоумении таращился на него.

— Эй! — сказал он. — Но разве ты не знаешь, что...

— Нет! — перебил его Юлиан. — И знать не хочу!

Двери лифта сомкнулись и отсекли от Юлиана как ответ Рефельса, так и взволнованные знаки, которые подавал ему подбегающий репортер. Лифт пополз вверх, и Юлиан облегченно вздохнул. Этот репортерский сброд как блохи: стряхивай их, не стряхивай — не отцепятся. Интересно, кого они здесь опять подстерегают, какую невинную жертву?

Лифт остановился, и Юлиан быстро зашагал по ко­ридору, устланному толстым ковром. Подходя к своему номеру, он заметил что-то неладное. Перед дверью стоял полицейский, сдерживая семь или восемь чрезвычайно взволнованных человек, которые говорили все разом.

Юлиан протиснулся к двери и дождался взгляда по­лицейского.

— Что тебе нужно? — враждебно спросил тот.

— Я здесь живу, — ответил Юлиан. — Это номер моего отца.

Взволнованные голоса разом смолкли, какая-то бело­курая дама повернулась к нему и хотела что-то сказать. Но полицейский, мгновенно сменив гнев на милость, открыл дверь и подтолкнул Юлиана внутрь.

Отец был в гостиной не один. Он сидел за столом, пил кофе и казался очень бледным. Гордон, его агент и менеджер, с мрачным лицом стоял позади его кресла и глядел попеременно на двух мужчин, сидевших напротив отца. Оба они были в дешевых темных костюмах, и в них отчетливо угадывались переодетые полицейские. Кроме них в комнате находился еще один полицейский в форме и директор варьете, в котором отец выступал.

У Юлиана вдруг возникла неприятная догадка, что набег репортеров внизу связан с этой сценой.

Что же здесь происходит?

Отец при его появлении поднял взгляд, мельком кив­нул ему и снова уставился в чашку. Гордон тоже по­здоровался с ним, и один из двух полицейских обернулся к нему и поднял брови:

— А можно узнать, кто...

— Это мой сын, — перебил полицейского отец. — Он не имеет к этому никакого отношения. Он вообще не был сегодня на вечернем представлении.

К чему не имеет отношения? — тревожно подумал Юлиан. Он подошел поближе, и второй полицейский изучающе посмотрел на него, что Юлиану совсем не понравилось.

— Это правда? — спросил полицейский. — Где ты был, мальчик?

— Меня зовут Юлиан, — ответил он с ударением. — Я был... на ярмарке.

Полицейский оглядел его прожженную куртку, сса­дины, разорванные брюки и усмехнулся:

— Неужто на ярмарке?

— Я упал. — Юлиан растерянно посмотрел на Гордона. Тот пытался что-то подсказать ему взглядом, но Юлиан не понимал его. — Оступился.

— Это видно, — сказал полицейский. — Ты...

— Что это значит? — резко перебил его Гордон.

Юлиан хорошо знал этот тон. Гордон был не только агентом и менеджером, но и давним другом его отца, да и самого Юлиана тоже. Может быть, единственным их настоящим другом. Собственно говоря, он был милый человек. Но, когда надо, умел быть жестким и даже суровым. Этого требовала его профессия, как он говорил.

— Мальчик вообще не имеет к делу никакого отно­шения. Оставьте его в покое! — Тон его меньше всего походил на просьбу. — И лучше всего вам сейчас уйти. Обсуждать нам больше нечего.