Евгений Велтистов - Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди» Страница 9

Бывший купеческий двухэтажный дом был переполнен семьями, в кухне горели с десяток керосинок с разнобокими кастрюлями, великой интуиции требовал поход в туалет. Время и пространство нашей жизни были расписаны точно и скупо наперед.

Я и сейчас, среди великолепия жизни, сказал бы отцу, если б случайно встретил его на улице: «Мама ждет тебя. Она на кухне».

Но отца нет. Нет и той общественной кухни.

Есть новые дома, квартиры, гостиные, спальни, кабинеты.

Я оглядел двор, улицу, небо. Все было пустынно. Ребята не торопились возвращаться из своего загадочного полета.

Радость поет, как весенний скворец...

— Нет, вы не правы, товарищ писатель! Когда их родители уезжали на отдых, ни о какой собаке и речи не шло. Каждый должен иметь свою прописку. Собака незаконна в этих стенах.

И разгневанная тетка Алены, Ветра и Кира указала квадратным пальцем на сидевшего на паркете подсудимого — задумчивого умного Гаврика. Гаврик и ухом не повел. Он ведать не ведал, что находится без прописки в квартире своих друзей.

— Тогда переселим собаку ко мне, — сказал я.

— Не против. — Тетя Лена уперлась мощным оранжевым затылком в спинку кресла, вытянула толстые ноги, закурила сигарету. — Вы один в квартире, а у меня муж-доцент. Он не переносит лишних звуков.

— Кир, — сказал я, стараясь быть спокойным, — бери Гаврика и мигом переселяйся.

— Есть! — Кир схватил с пола сеттера. Ветер, бросив хмурый взгляд на тетку, встал рядом с ним.

— И я с вами! — Алена распахнула дверь. — Идем, ребята!

Они достали мячики на резинках из карманов и постукали о свою дверь: мол, прощай...

— Американские? — спросила, выглядывая из-за двери любопытная тетя Лена.

— Нет, наши. — Алена изо всех сил ударила мячиком о стену. — Вот он купил. — Она метнула взгляд в мою сторону.

И тут мяч разлетелся. Из него посыпалось что-то желтое.

— Я знала, что этим кончится, — произнесла тетя Лена, взяла щепотку опилок, понюхала. — Странно пахнет...

— За мной! — скомандовал я ребятам.

Мы спустились в вечерний двор. Трудно покидать его так сразу, ни с того ни с сего, трудно менять свои привычки, налаженную жизнь. Даже из-за Гаврика. Но что делать? Однажды приходится совершать неожиданные даже для себя самого шаги...

Я сказал:

— Приглашаю всех на танцы. Алена так и подпрыгнула на месте.

— Вот это человек! Я всегда верила в тебя, писатель!

Я лихорадочно заработал мозгами и произнес:

— Поселок Пушкино, 1 июня 1947 года... — Нет, поправился я, — Ярославский вокзал.

— А что делать с ним? — Ветер указал на сеттера, которого гладил Кир.

— Кир, помести его пока в тот самый ящик, — посоветовал я. — Гаврик, мы потанцуем, проветримся и вернемся.

Определив Гаврика, мы построились привычной колонной у забора с надписью о ремонтных работах. Как вдруг дверь парадного распахнулась, кто-то, тяжело дыша, нагнал нас и у самого забора вцепился мне в спину.

Мы стояли на хорошо освещенной площади трех вокзалов, у необъятной стены Ярославского вокзала, на которой висело расписание электричек. Я сверил часы с расписанием и помчался во главе команды на уходящую через минуту электричку. Едва мы плюхнулись на свободную скамью, как электричка свистнула и тронулась с места, плавно набирая скорость.

Напротив нас уселась рыжая толстая девица, разглядывавшая нас с превеликим нахальством и одновременно с удивлением.

— Дети, — сказала баском девица, — вы куда собрались, на ночь глядя? — Потом она вгляделась в меня, всплеснула руками: — Ой, писатель, неужели это ты?

— Ленка, — узнал я подружку юности, которую давно потерял из вида. — Откуда и куда ты, Лена-полено?

— Я с вами, — отвечала, зардевшись, Лена-полено. — С Аленой, Киром, Ветром. И с тобой.

Ребята таращили на нее глаза, ничего не понимая. Я вспомнил, что кто-то крепко вцепился мне в спину в самый последний момент.

— Это же ваша тетя Лена, — пояснил я. — Мы когда-то жили в одном дачном поселке. А теперь едем туда на танцы.

Племянники с визгом повисли на шее у внезапно помолодевшей тетки.

— Была тетя Лена, — отшутилась рыженькая, — а сейчас Лена-полено. — Она легко расшвыряла ребят, потребовала: — Зеркало!

Алена протянула ей круглое зеркальце.

Лицо нашей спутницы зарумянилось от волнения. Лена ощупала свой сарафан, толстые руки и ноги, призналась с удовлетворением:

— Да, это я. В восьмом классе. И ты, писатель, окончил только что восьмой. Вон у тебя на руке отцовский подарок. Я помню, все помню! — И радостно захохотала баском.

Я так и подскочил, уставившись на здоровенные, будто компас, часы на запястье. Точно! Кировские, первого выпуска! Ходят безупречно. В самые трудные минуты, когда чужаки били наших, я снимал их с руки и пускал в ход. И они не останавливались, шли!

— Мы в самом деле на танцы? — уточнила Лена-полено.

— Да. Только ты, Ленка, никого не поучай, не вздумай рассказывать, как ты шикарно живешь и что у тебя муж-доцент. А то мигом отправим обратно.

— Не надо, ребятки, — взмолилась Лена. Я буду умницей.

Она преобразилась, стала куда симпатичнее злющей тетки Лены.

Ветер снял крышку с моих часов, стал изучать механизм. Крупные шестеренки крутили секунды, минуты, часы лета 1947 года. Начался второй послевоенный год.

— «Я никогда не имел часов, — процитировал я вслух слова знаменитого писателя, — не покупал их, и никогда мне их не дарили! Я иногда говорю красивые слова о том, что мои часы на башнях».

— Кто это? — спросила Алена.

— Юрий Олеша. «Ни дня без строчки».

— А дальше?

— «Правда, — продолжил я по памяти, — какое чудо эти башенные часы! Посмотрите на часы Спасской башни. Кажется, что кто-то плывет в лодке, взмахивая золотыми веслами».

— Здорово! — просияла, зазолотилась Алена. — Писатель, когда вернемся домой, скорее снимай гипс. Мы полетим, и ты нам покажешь золотые весла времени.

— Куда это полетим? — заворчала Лена. — Хватит баловства, а то...

— Не командуй! — остановил я ее. — Ты еще не тетка. Посмотри лучше в окно, вспомни.

Мы проезжали станцию Лосиноостровская.

— Ой, дом твоей бабушки! — всполошилась Ленка. — Все как прежде...

Бревенчатый дом стоял на своем месте в яблоневом саду. По воскресеньям в нем собиралась вся отцовская родня. Пели, шутили, дурачились, читали стихи, фотографировались, танцевали, а дядя Валя, как самый младший, мыл посуду. Через несколько лет бабушка умрет, и дом постепенно опустеет, яблоки собирать будет некому. Теперь на этом месте огромные дома, окраина Москвы.

Я напомнил Лене, как осенью сорок первого наши семьи уезжали в эвакуацию. Тогда Ленка была тоненькая, гибкая, смешливая, это она потом внезапно растолстела, забасила. Наш состав остановился как раз напротив бабкиного дома, и моя мать, выпрыгнув из теплушки, помчалась через сад. Она вернулась с бабушкой и сундуком, и в вагоне с нарами сразу стало уютнее. В селе Долматово Курганской области моя мать и ее подруга — мать Лены — определились в колхозники, мы имели скупой, но достаточный по тем временам харч. А те, кто твердил, что война скоро кончится, и жил на привезенные с собой тряпки, вскоре почувствовал всю суровость уральской зимы.

— А помнишь, как дезертир спалил сельсовет и бабы бежали за ним по снегу с вилами? — спросила Лена.

Я рассказал, как поймали и судили дезертира — из кулаков был он, мстил Советской власти.

Та далекая морозная зима была радостной: немцев разбили под Москвой, погнали прочь, мы могли вернуться в свой двор.

Из тамбура вошел слепой с аккордеоном. Громко пропел, аккомпанируя себе, песню о девушке, которая провожала на позицию бойца. В протянутую кепку посыпалась мелочь. Ребята приутихли, разглядывая шедшего по проходу исполнителя. Война для него не кончилась. Он будет повторять песню в каждом вагоне, пересаживаясь с поезда на поезд.

И замелькали знакомые, радостные станции, где мы снимали дачи до войны: Тарасовская, Клязьма, Мамонтовская. Какая же разноцветная была у нас жизнь — с майскими жуками на цветущих кустах шиповника, притягательной силой спелой чужой малины, юркими головастиками в прозрачной воде. Вот и Акулова гора, у которой Маяковский повстречался с солнцем, и холоднющая родниковая Уча, и необъятная пойма луга. Приехали: Пушкино!

Прошли несколько дачных улиц и сразу — к нашей поляне, окруженной серебристыми в лунном свете соснами. Оттуда летела знакомая мелодия, задушевный голос Клавдии Шульженко:

Синенький скромный платочекПадал с опущенных плеч.Ты говорила, что не забудешьЛасковых радостных встреч.

Нас приветствовали знакомые. Семейство Гусевых — одиннадцать человек братьев и сестер во главе с длинной Наташкой. Светка и Виталий Еремины. Другие дачники.