Владимир Аренев - Порох из драконьих костей Страница 9

Единственное, в чём Гиппель был непреклонен: дружба дружбой, а бизнес бизнесом. Поэтому к себе в фирму он отца брать не желал. «И вообще, — говорил, — не для того мы с тобой из самого пекла выбрались, чтобы загонять себя на кладбище раньше срока. Будем считать, Раймонд, что я вкалываю там за нас двоих».

Многие звали его Вралём — не со зла, уважительно: никто не умел с таким азартом травить байки. И вместе с тем Гиппель мог быть чертовски серьёзным, едва дело доходило до по-настоящему важных вещей.

— Ну, — сказал он, когда первая волна тостов схлынула, — а теперь вот что я хочу сказать. Ты, Раймонд, тогда меня не послушал, я с твоим решением не был согласен, но ничего поделать не смог. Кто из нас был прав? Не знаю. Да и какая разница? Главное: ты всё-таки вернулся, вопреки всему. И я хочу выпить за то, чтобы так было всегда: чтоб тебе было к кому и ради чего возвращаться.

Отец молча отсалютовал ему стопкой, но пить не стал, только пригубил. Ел он тоже без аппетита — так, поковырялся вилкой и отодвинул тарелку. Дядя Патрик принялся его расспрашивать о чём-то, а Элиза тем временем кивнула тёте Мадлен и вышла на кухню.

Гиппель обернулся, снял со столика отцовский кувшин и задумчиво вертел в руках.

— А что, — спросил у дяди Патрика, — как у вас там в Истомле обстоит дело с пшеницей?

— С чем? — не понял дядя. Он как раз оставил отца в покое и докладывал себе грибочков.

— Озимые. — Гиппель всё вертел и вертел кувшин, как будто не мог сообразить, для чего тот вообще нужен. — Говорят, их на зиму-то и не собираются оставлять. Пустят на солому, — Гиппель рубанул ладонью, — и в столицу. У нас, по крайней мере, я слышал, именно к этому идёт, на днях начнут.

Дядя Патрик подвигал мохнатыми бровями. Наколол грибочек, оглядел его цепким взглядом знатока.

— Ну да, — сказал он наконец. — В Истомле уже и начали. И правильно, по-моему. В нынешних-то условиях.

Гиппель отставил кувшин и явно оживился.

— Интересно-то как! Ну а что тогда с хлебом? Я, конечно, понимаю: сезонный разлив, можно сделать запасы, но это ж всё… ну хорошо, на неделю, от силы — полторы, при хороших холодильниках. А после?

Дядя Патрик жевал, чуть прикрыв глаза. Улыбался по-мальчишечьи задорно, словно именно этого вопроса давным-давно ожидал.

— А что «после»? — сказал он, смакуя каждое слово. — Возьмём и закупим зерно на вырученное золото. Элементарно, да? И давно надо было додуматься, долго они тянули. Играли в поддавки со всеми этими тридесятыми. А давай-ка их же методами. Это и выгодней, в конце концов. — Дядя откинулся на стуле и побарабанил пальцами по скатерти. — Я на прошлой неделе как раз смотрел передачу, там эксперты, с цифрами в руках, — всё же очевидно. Чего стоит заготовка соломы? Гроши! Гроши! Ну, перевезти в столицу, конечно… но деньги, в сущности, небольшие. И никаких там особых потерь, кстати: никто не разворует, а начнёт она подгнивать — разницы нет. Что гнилая, что сухая — в золото её он превращает одинаково. А золото это золото. С золотом все тридесятые у нас вот здесь будут!

Дядя Патрик по-доброму, почти нежно сжал кулак и потряс им над столом. Как будто схватил за шкирку котёнка-сорванца.

— Звучит волшебно, — кивнул Гиппель. — Но слушайте, а что ваши фермеры? Не возмущаются? На соломе много не заработаешь.

Марту, изрядно уже заскучавшую, вдруг словно током шибануло. Как это «на днях начнут»?! Там же ещё вот такенный кусок челюсти! Конечно, если Губатый не врёт, ему нашли фрагмент покруче, но Марта в это верила слабо, скорее всего случилась ошибка. (И ох — не завидовала она тем, кто так ошибся!..)

Она прикинула: раньше субботы никак не выбраться, да и в субботу… пришлось бы снова отпрашиваться, а дважды за одну неделю даже Штоц не отпустит. Вот ведь чёрт!

— Ну да ладно, — легко махнул рукой Гиппель, — там видно будет. От нас тут всё равно ничего не зависит, крути не крути. Слушай, Раймонд, у меня к тебе просьба. Сам знаешь какая, верно?

Отец всё это время сидел, откинувшись на спинку дивана. И если сам не шевелился, то пальцы его ни на мгновение не останавливались. Левой рукой он перебирал фиолетовые бусины чёток, правой выстукивал какой-то мотивчик, что ли. В ответ на слова Гиппеля — только покачал головой.

— Ну здрасьте. Что, даже самую простую не сыграешь? Ту нашу, «Чужая вода в ладонях». Сто лет её не слышал.

— Извини, — сказал отец. Он поднялся, диван под ним раскатисто скрипнул. — В другой раз. Пойду-ка пройдусь, подышу свежим воздухом.

— А как же?.. — Но дядя Патрик аккуратно положил ладонь на плечо Гиппелю и кивнул, пусть, мол.

Воспользовавшись заминкой, Марта тоже встала:

— И я пойду, мне уроки…

— Уроки — это правильно, — пробасил дядя Патрик. — Одобряю! Всегда тебя ставлю своим обормотам в пример: смотрите, говорю, вон как вкалывает, а вы только и знаете, что перед компом задницы просиживать да на киношку деньги клянчить.

Марта вежливо покивала и сбежала в ванну, помыть руки.

Ну ладно, вообще-то не только за этим. Просто ей было интересно, что так долго можно делать на кухне.

— …да, хорошо, — говорила Элиза отцу. — И хлеба купи, раз уж всё равно выходишь.

А когда закрылась дверь, добавила, совсем другим тоном:

— Вот так оно и было. Все последние годы. Понимаешь?

Тётя Мадлен промолчала — видимо, просто кивнула.

— Когда я выходила за него замуж… Господи, он же был совсем другим! Ты ведь помнишь… Что с ним случилось? Что с ним случилось, Мадлен, а?

— Ты это не застала, — тихо произнесла тётя. — Это после гор. Наверное, не стоит мне так говорить, но… но это правда. Гиппель ведь тоже изменился. Знаешь, когда-то давно, в прошлой жизни… ну, я ведь готова была выйти за Элоиза.

Марта стояла, вода текла, из крана текла и по лицу тоже.

Это всё было неожиданно. Как будто предательство родного человека.

Нет, подумала она, не как будто, это и есть предательство. Но почему? Почему тётя такое говорит?

— …все соки из меня выпил. Не ругался, не скандалил. Просто молчал. Чуть что не так — ходил и молчал, понимаешь? И вот теперь ещё это.

— Ну, ничего. Что мы можем? Надо как-то пережить, Элиза. У других вон… хуже, намного хуже.

Мачеха рассмеялась сухим смехом, сняла с плиты чайник.

— Тебе с сахаром? «Хуже»… Я не знаю, как у других, Мадлен. Если честно, на других мне плевать. А я ведь надеялась, представляешь. Думала, он вернётся другим. Клин клином, как говорится.

Она снова лязгнула чайником, помолчала.

— Ладно, — сказала тётя, — что есть — то есть. Мой тоже, знаешь, не подарок. Давай разбираться: что они тебе сказали? С какими там документами проблемы, чем аргументируют?

Марта вытерла лицо, закрутила краны и вышла из ванной, даже не глянув в сторону кухни.

— Ну хорошо, — закинув руку на спинку стула, возражал дядя Патрик, — а вот, допустим, мы закроем на это глаза. Допустим, махнём: живите как хотите, не наше дело. Так? Так да не так! Поскольку, в конечном счёте, всё в мире взаимосвязано, и если мы вспомним историю — да вот взять хотя бы тех же драконов!..

Гиппель уже пересел на диван; с рассеянной улыбкой, царапая ногтем какое-то пятнышко на покрывале, где спинка, он слушал и невпопад поддакивал.

Марту эти двое даже не заметили — к её величайшему облегчению. Вряд ли они обратили бы внимание на покрасневшие глаза, но могли ведь начать обычные расспросы — про школу, про кем мечтаешь стать.

А она сейчас мечтала стать настоящей ведьмой. Такой, чтобы превращала в жаб и уховёрток одним только взглядом.

Захлопнув дверь, Марта присела на кровати и крепко впилась пальцами в матрас. Её трясло, от ярости и бессилия, и от страха перед чем-то, чему она сама ещё не могла найти названия. Она смотрела на постер с Джимом «Пернатым Псом», висевший на двери, на несколько детских рисунков, подаренных ей воспитанниками Инкубатора, на паззл в рамке: принцесса Мельюсина принимает клятву верности у вассалов, репродукция древней фрески. Вся комната казалась ей сейчас чужой, не комната — музей. Облупившаяся фреска, анахронизм, паззл из прошлой жизни.

Из жизни, в которую ей никогда, никогда не вернуться.

Она упала навзничь и закрыла глаза, заставила себя расслабиться, дышать носом. Думать о чём-нибудь, блин, хорошем. О чём-нибудь, чтоб вы все сдохли, позитивном. Светлом, ага. Добром.

И тут прямо у неё над ухом мобильный врубил на полную «Марш негодяев»: «Эй, красотка, мир будет нашим, всё будет так, как мы скажем!..»

— Чистюля?

— Марта, привет! Ты там одна?

— Слушай, извини, я забыла. Да и не вышло бы сегодня: у нас тут гости и всё такое. Тебе совсем срочно их перемолоть?

— Чего? — удивился Чистюля. — А, ты про кости! Да нет, это ладно, день-другой подождёт.

— Вот и класс. Ну так а звонишь тогда зачем?

— Насчёт костей.