Кир Булычев - Геркулес и Гидра Страница 9

— Это далеко не самый тяжелый грех, — сказал Томат. — Я не подслушивал, я услышал. Случайно я проходил мимо сарая и услышал ваши голоса. То, о чем вы говорили, было настолько интересно, что я, сознаюсь, остановился и стал слушать дальше.

— Из-за сарая не слышно, — сказал я, но это были лишние слова. Что будешь делать?

Поэтому я протянул ему пластинку и добавил:

— Конверт остался на столе. Я согласен вам заплатить за нее по любому курсу, по государственному или по спекулянтскому, как вы сочтете нужным.

— Очередная грубость, — сказал Томат, но пластинку взял. Он стоял, нависая над нами, очень чистый, спокойный и неотвратимый, как четвертная контрольная по алгебре.

— Пошли, что ли? — сказал я Макару.

— Пошли, — сказал тот.

— Погодите. Значит вы считаете, что машина, которая стоит в вашей экспедиции, восстановить пластинку не сможет?

— Нет, — сказал Макар.

— Помолчи, — сказал я.

— Ваш товарищ прав, — посмотрел на меня Томат. — Он понимает, что дальнейшее укрывательство безнадежно. Если ты неправ, имей мужество в этом сознаться.

— В чем сознаваться?

— В том, что вы воспользовались принадлежащей государству ценной и вернее всего секретной установкой в корыстных целях.

— Так чего в них корыстного? — я даже удивился.

— Избежание наказания. Изготовление предмета стоимостью в несколько рублей. Не надо, мне все ясно.

Я тоже поднялся, я был выше его и от того, что он в два раза меня старше, мне нельзя было применить насилие. Ну вы понимаете в каком смысле. Но вид у меня был грозный.

— Вы что, донести собрались. Давайте, — сказал я.

— Вас жалею.

— Нет, доносите, мне нечего терять.

Вдруг он повернулся и ушел. Сам ушел. И это было совершенно непонятно.

Мы с Макаром буквально обалдели.

Потом я выглянул из-за сарая. Я подумал было, что он отправился в экспедицию. Сообщать. Ничего подобного. Он вошел в дом. Может сделает это позже?

Настроение у нас с Макаром было поганое. Даже обсуждать эту историю не хотелось. Два мальчика, этакие лопоухие, нашкодили, а дяденька их поймал.

Когда Макар уходил, я сказал ему вслед:

— Даже не представляю, как я завтра на раскоп пойду.

— Я тоже, — сказал Макар.

6

Весь вечер я поглядывал на Томата. И когда он в сумерках вышел из дома, я подошел к забору проследить за ним. Но оказалось. Томат пошел к Федотовым, за молоком. Он пьет молоко только от федотовской коровы, говорит, что в нем выше жирность. Иногда за молоком заходит с работы Люси, но в тот день она снова задержалась. Я стоял у забора до тех пор, пока он не вышел с банкой обратно и не отправился к дому. Нет. Ничего не произошло.

Но успокоиться я не мог. Тяжелые предчувствия, как пишут в романах, меня не покидали. Этот Томат должен был что-то натворить. Что-то варилось в его гладкой голове. И разумеется, нам с Макаром будет плохо. Я не строил иллюзий.

Раза два вечером я заглянул к нему в комнату. На проходе. Он сидел за столом, разглядывал свою икону, я даже подумал, не хочет ли он ее восстановить? Но восстанавливать там было нечего. Икона его была как новенькая. Он же мне сам показывал. У меня, как видите, уж тогда возникло подозрение, что такой человек, как Томат, захочет воспользоваться информацией. И может даже решит меня шантажировать. Но у него, насколько я понимал, не было никакой с собой вещи, которую он мог бы восстановить по ее памяти. Не ехать же ему в его Подмосковье. А раз так, то его замысел заключался в чем-то ином. И самое гадкое то, что я не смог догадаться. Даже голова разболелась.

За ужином не было никаких разговоров о пластинке. И мать молчала. Так что Люси даже и не узнала о том, что пластинка оказалась дефектной. Томат говорил о погоде, о ценах на рынке и потом принялся пересказывать какой-то двухсерийный индийский фильм, который видел в Москве.

Со стороны посмотришь — все мирно. Идеальная семья сидит за вечерним чаем. Но все во мне было напряжено.

Надо сказать, что у меня есть одно свойство организма. Может оно иногда бывает полезным, но в тот день оно сыграло надо мной дурную шутку. Если у меня нервный стресс, то я хочу спать. Я однажды на экзамене заснул, потому что не знал билета. А когда тетка умерла, я ее очень любил, то я целые сутки проснуться не мог. Так вот, в тот день после ужина я вдруг почувствовал, что меня тянет в сон. Что мне хочется заснуть сейчас, а утром проснуться, чтобы ничего уже не было, чтобы все обошлось.

Я решил — полежу немного, но спать не буду.

Лег и заснул.

И во сне мне все время снилось, что Геракл борется с гидрой, только гидра эта живая и все ее головы похожи на Томата.

А я — Геракл и рублю, рублю эти проклятые головы, а на их месте вырастают новые и что-то мне доказывают с сокрушенным видом, вроде говорят: «Нехорошо, Костя, отрубать головы человеку, который вдвое тебя старше и обитает в Подмосковье».

И тут я проснулся. От внутренней тревоги, которая пересилила сонливость.

Я был почти убежден — что-то случилось.

Я вскочил, натянул брюки и кеды и на цыпочках прошел к комнате Томата. Дверь в нее была закрыта. Я ее открыл. Томата не было. Я и не ждал, что он спит. Я был уверен, что его нет.

Я вышел из дома, тихо, чтобы никого не разбудить. На улице тоже было тихо. Светила луна. Времени было больше часа ночи. От Луны по морю тянулась длинная прямая дорога.

Я пошел было к школе. Но через несколько шагов остановился.

Я рассудил, что Томат, даже если решил что-то сделать, один к машине не полезет. Он же не знает, как машина работает. Значит, он побежит к Макару. В случае, если решил воспользоваться установкой. А если нет? Чтобы жаловаться на нас, не надо ждать ночи, чтобы чем-нибудь еще заняться… а чем, простите, можно заняться в нашем поселке в час ночи?

И я побежал к Макару.

Окно в его комнату было открыто. Я прислушался. Было слышно как вздыхает, всхрапывает во сне его отец. Но дыхания Макара я не уловил. Я подтянулся, заглянул в комнату. Кровать Макара была разобрана. Самого его — не было. Худшие мои предчувствия оправдались. Значит, пока я безмятежно смотрел сны, здесь побывал Томат, каким-то образом заставил Макара пойти с ним к установке, а теперь они восстанавливают… но что?

Пока я пробежал весь поселок, то запыхался, разбудил всех собак, которые подняли истерику — в Таганроге слышно. Поближе к школе я перешел на шаг — зачем будить экспедицию?

Я отлично представлял себе, что между ними произошло. Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом. Мой Макар приблизился к своей мечте. Он увидел настоящую Машину, он встретил Донина. Ему даже обещали, что возьмут в институт. Макар был как зерно в земле, которое лежит, ждет своего часа, ждет, когда пригреет солнце и потом начинает расти — и его уже ничем не остановишь. И вот к нему приходит этот Томат. Что-то Томату нужно. И Томат ему говорит: если ты не сделаешь того, что я тебе велю, то я тут же сообщаю обо всем Донину. Тебя, голубчик, выгоняют из экспедиции и так далее. А если сделаешь, никто не узнает и все будут друг друга любить… Вообще-то, как потом выяснилось, в своих рассуждениях я был прав. Именно так и случилось.

Томат явился к нему в половине двенадцатого. Макар не спал. В отличие от меня у него сонного комплекса нету. Он читал и переживал от неизвестности. Он ждал этого Томата. Он, как и я, рассудил, что тот ушел не зря. Вернее, Макар не знал точно, кого ждать — Томата или разъяренного Донина. В половине двенадцатого Томат постучал к нему в окно и вызвал на улицу. На улице он сказал, что ему требуется от Макара одна небольшая услуга. Запустить на десять минут машину. Макар, естественно, наотрез отказался. Тогда он напомнил Макару, что прошлой ночью он уже ее запускал. Но ради друга! — пытался сопротивляться Макар. И теперь, сказал Томат, тоже ради друга и ради тебя самого. Ты знаешь, что достаточно рассказать экспедиционному начальству, что вы с Костей натворили, придется вам с экспедицией прощаться навсегда. И еще платить за ущерб. Он, Томат, знал, какое плохое денежное положение у Макара и бил по самым больным местам. Макар все равно сопротивлялся, как спартанец на Фермопилах, но был обречен на гибель. Томат был беспощаден — ему нечего было терять, а приобрести он, как ему казалось, мог много. Я так думаю, что у некоторых людей в жизни такая ситуация бывает — надо выбирать между своей честью и своей любовью. И Макар, как большинство, выбрал любовь. Видно, ему показалось, что все еще обойдется. Тем более, что Томат объяснил ему доступно, что моя судьба тоже в его руках. Вот мой толстый и гениальный Макар покорно поперся к школе.

По дороге возбужденный, трепещущий от предвкушений Томат показал ему свою икону — ну ту самую, что получил от бабуси и теперь таскал с собой. Он сказал, что убежден, что в этой иконе есть внутренний слой, в смысле старая запись. Может быть шестнадцатого века и потому эта икона совершенно бесценная. Он даже при лунном свете показывал Макару эту икону, переворачивал ее обратной стороной и утверждал, что доска очень старая, черная, гнутая. Макар, конечно, ничего в этом не понимал, он шел и проклинал себя. И ничего не мог придумать. И постепенно в Макаре рос гнев. Макар медленно зажигается, но если зажегся — его не остановишь, в этом отношении он как носорог. Томат этого не знал и думал, что он уже победил.