Валентина Чаплина - Удивительное происшествие Страница 10

Лариса забарабанила в стекло.

— Ты что делаешь?

Мальчишка оглянулся, и белобрыска увидела, что вместо лица у него ой… ой… ой. Что же это? Как и в первый раз, брови её полезли вверх, всё выше, выше и выше. Они лезли и никак не могли остановиться. Казалось, что вот-вот брови лихо пробегут по лбу, по волосам и улетят в космос.

Увидя это, мальчишка так стремительно и шумно вылетел из кабины, что дверь шарахнулась в сторону, и, если бы не петли, которые удерживали её, убежала бы со страха, куда глаза глядят.

Лариска ничего не могла понять, что происходит на белом свете. Она в недоумении поискала глазами среди прохожих сумасшедшего мальчишку, но его и след простыл. Задумчиво, медленно вошла в кабину.

Берёза в это время был дома. Он на минуту вернулся с улицы, чтобы надеть очки. В очках-то он скорее Борьку увидит. У Берёзы было плохое зрение, но постоянно носить очки он не любил, надевал их только в крайних случаях. В кино, например, или в театре, или вот, когда надо было искать кого-нибудь.

И только он вошёл в комнату, как подал голос телефон.

— Что? — Берёза чуть не сел мимо стула, услышав, о чём его просит какая-то девчонка. — Тебе зачем знать про урок и что задавали?

— Это не мне, это одному мальчишке.

— Какому мальчишке?

— Не знаю, какому.

— Как не знаешь? Ничего не понимаю.

— И я не понимаю. В общем, он просил, вот я и звоню. Говорит, четверо людей попали в беду. Может, разыгрывает, чтоб издеваться? Может, и ты с ними заодно? Сговорились? Тогда я вас всех презираю! Слышите?

— Погоди, погоди презирать! Я? Заодно? С кем? С ума сошла! А где мальчишка, который просил?

— В крапиве. За забором.

— Что-о-о? Слушай! — Берёза вдруг испугался, что незнакомая девчонка сейчас повесит трубку, и он больше ничего не узнает. — Слушай, ты откуда звонишь?

— Из автомата.

Когда Лариска объяснила, где находится автомат, Петька крикнул:

— Стой! И никуда не уходи! Я сейчас прибегу к тебе! Стой! Может, правда люди в беде! Стой же! — крикнул он ещё громче и, бросив трубку на рычаг, вылетел из комнаты.

— Стою, стою, — ответила девчонка.

— Ты? Это ты звонила? — удивлённо раскрыл рот Берёза, когда подлетел к автомату и увидел Ларису.

— Я, — ещё более удивленно ответила она. — А это разве я звонила тебе?

— Мне, — выдохнул Берёза. — Ну и чудеса-а!

— Чудеса-а… — повторила девчонка.

Из солидарности

Двух копеек у Лёвки не было. Автомат оказался жадиной, не дал монетку. Лёвка, конечно, понимал, что это чужие деньги, но они ему были ужасно нужны, и он разозлился на автомат.

«Жадина-говядина, захапал монеты, набил себе полный живот и трясёшься над каждой! Ничего ты не понимаешь, жадная железяка, — так мысленно Лёвка ругал телефон, а сам бежал по улице, прикрываясь букетом. — Скорей в школу, может быть, Борька там, может, Рыбалычевы очки не помогли, и его уже разоблачили? А чего я по большой улице бегу? Тут же народу — не протолкнёшься».

Лёвка живо свернул в переулок, потом в другой. Здесь пустынно. Правда, так дорога длиннее, но зато безопаснее.

— Тяв-тяв-тяв, — сказал что-то Пылесос за Лёвкиной спиной.

Лёвка обернулся. Щенок, недоумённо подняв уши, перестав вилять хвостом, уже не бежал за хозяином, а стоял около брёвен, сваленных в полуметре от забора.

— Ты что остановился? Бежим!

Но Пылесос почему-то расхотел бежать. Стоял и глядел на то самое место, которое было между брёвнами и забором.

Что он там увидел? Лёвка подошел и тоже заглянул в это самое место.

А там, прямо на земле, на голой земле, лежал мальчишка. Но он не просто лежал (подумаешь — лежит мальчишка, что особенного?). Он — плакал, уткнув лицо в землю. Плечи вздрагивали. Рядом валялся школьный портфель и грустно глядел на облака блестящим замком.

Мальчишка плакал, не девчонка ведь! Какая девчонка на свете не плачет! Все плачут. А у мальчишки, наверно, случилось что-нибудь серьёзное. Лёвка присел на корточки рядом.

— Эй, тебя как зовут?

Плечи продолжали вздрагивать, мальчишка за всхлипываниями, вероятно, не слышал вопроса. Лёвка тронул его за плечо. Оно было худеньким, острым.

— Ты чего ревёшь, а?

Мальчишка вздрогнул, но головы не поднял, наоборот, совсем отвернулся от Лёвки и лёг к нему спиной, согнувшись в крючок.

— А ну, повернись! Ты чего?

— Ничего, — буркнул в землю мальчишка, — уходи! — и брыкнул ногой.

Пылесос встряхнулся, подняв облако пыли, и весело залаял: ему показалось, что ребята начинают друг с другом играть. Лёвка замахнулся на него, дескать, не мешай, тогда пёс подбежал к мальчишке и затявкал над ним призывно и радостно. А мальчишка приподнял голову и уставился на Пылесоса. Смотрел долго-долго, не отрываясь, и Пылесос перестал лаять под его взглядом. А Лёвке показалось, что взгляд этот грустный-прегрустный, хотя лица мальчишкиного он не видел, к нему был обращён затылок.

Вот мальчишка положил руки на лохматую собачью голову, погладил её, обнял пса за шею и потянул к себе. Пылесос вырвался из-под худенькой руки, с любопытством поднял уши и замер в ожидании чего-то очень весёлого. Но ничего весёлого не последовало. Мальчишка опять уткнулся лицом в землю, сжался в комок, подогнув ноги и коснувшись коленками головы. Плечи ещё раза два вздрогнули и замерли. Пылесос грустно опустил уши.

Лёвка словно прирос к земле. Не мог он уйти, ну не мог и всё. Сколько времени прошло в молчанье — неизвестно. Лёвка вздохнул. И мальчишка вздохнул. И Пылесос вздохнул тоже. Но долго молчать Лёвка не умел и снова взялся теребить незнакомого:

— Ты повернёшься, наконец? Сколько мне тут сидеть?

Мальчишка не отвечал и даже не брыкался больше. Чем сильнее Лёвка тянул его за плечо, тем упрямее он отворачивался.

— А ну, рассказывай, тебя отлупил кто-нибудь?

Худенькое плечо под Лёвкиной рукой вдруг перестало пружинить.

— Стану я реветь от лупки! (Он так и сказал «от лупки», смешно и неправильно.) Я ему сегодня ка-ак наподдам!

И плечо опять стало пружинить.

— Кому ему наподдашь?

— Щуке.

— Какой щуке?

— Длинноногой.

— Щукину какому-нибудь, да? Долговязому?

Мальчишкин затылок кивнул.

— А за что наподдашь?

Затылок не шевелился.

— Давай лучше я наподдам. Ты вон какой худенький, а у меня мускулы ого-го!

Лёвка выпустил мальчишкино плечо, сжал кулак, показывая мускулы.

— Худенький, а может, посильнее тебя! — возмутился незнакомец и вдруг сел. — Я сильней всех!

— Ладно, не хвались, расска…

И только теперь Лёвка увидел мальчишкино лицо, а мальчишка его голову. Оба они на мгновение замерли, а потом Лёвка остался на месте, удивлённо глядя на мальчишку, а тот с вытаращенными глазами стал быстро-быстро задом отползать от Лёвки. Наконец, упёрся спиной в брёвна, стукнулся об них затылком и замер.

Тут Лёвка вспомнил, что не загородился букетом, но теперь уже было поздно.

— Чего испугался? Что я, тебя съем?

— А… а… а…

— Что заакал?

— А ты… Это что? А? — и он, заикаясь, показал на мяч.

— Да ничего, это… просто так… Ты на это не обращай внимания.

— А зачем «просто так»? Сними…

Когда мальчишка сказал «сними», Лёвку осенило. И как никто из них до этого не додумался? Ведь можно сказать, что они сами надели себе такие головы, а потом снимут их… когда-нибудь, в общем, когда захотят.

— Не сниму, — весело ответил Лёвка.

— Почему?

— А я… привыкаю так ходить… У нас… это… маскарад будет в школе на Новый год.

— На Новый?

— Ага. Это неважно, что сейчас сентябрь. Мы заранее готовимся, чтобы не опоздать.

— Не опоздать? — мальчишка никак не мог прийти в себя.

— А у тебя это что? — теперь уже Лёвка задал вопрос, показывая на мальчишкино лицо.

Оно было измазано какой-то ядовито-зелёной краской. И на носу, и на лбу, и на щёках, и на подбородке стояли огромные пронзительно-зелёные кляксы. Казалось, что они кричат, орут о себе на весь белый свет. Кроме них, словно на лице больше ничего не было. Какие у мальчишки глаза, чёрные или рыжие, какой нос, длинный или короткий, трудно было сказать, потому что виднелись только они. Зелёные-презелёные кляксины.

— Что это? — повторил Лёвка.

— Зелёнка! Лекарство такое, — ответил тот равнодушно, будто ему никакого дела до этих клякс не было. Видно, не из-за них он ревел.

— А ты больной разве?

— Я не больной. Это Мишка больной.

— Какой Мишка? Щука длинноногая?

— Да нет! — возмущённо замахал руками мальчишка. — Мишка. Товарищ мой. Друг, в общем. Он больной. Я пришёл к нему до школы, а он лежит на кровати весь зелёный. Вот такой, — мальчишка показал на своё лицо. — Ему доктор зелёнку выписал. А он расстроился. Я говорю: «Ты же не девчонка! Это они из-за своей красоты расстраиваются, а ты чего?» А он говорит: «Хорошо тебе, ты не зелёный, а был бы, как я, узнал бы». Сам такой грустный стал, отвернулся к стенке и молчит. Я говорю: «Пожалуйста, хочешь, я тоже зелёный стану, тебе будет веселей?» А он повернулся и говорит: «Конечно, вдвоём веселей». Я и намазался.