Владимир Сисикин - Сыщик Страница 10

— Обвал, — сказал Двести двадцать второй, — этс не к добру Вперед, скорее.

Через несколько секунд загремело впереди, и воздушная волна ударила в грудь.

— Всё, — сказал Двести двадцать второй, — мы отрезаны.

Он с упреком посмотрел на Шарика.

— Завал можно разрыть, — сказал Шарик.

— Можно, — ответил Двести двадцать второй.

— А время-то идет… Крот и Крыс похоронили нас в этом тоннеле, а сами продолжают работу. Если они еше догадаются…

Он не договорил и умолк.

— О чем догадаются? — настороженно спросил Шарик.

Двести двадцать второй молчал и к чему-то прислушивался.

В тишине раздалось слабое журчание. Струйка грязной воды выбилась из-под стены и потекла пс тоннелю.

— Вот о чем, — сказал Двести двадцать второй. — Они повредили водопроводную трубу. Теперь нам конец.

Вода показалась под другой стеной. Пенные ручейки бежали навстречу друг другу, неумолимо сливаясь в большие ручьи, ручьи впадали в маленькие озерки, которые превращались в длинное озеро, заполнявшее тоннель.

Уровень воды повышался каждую секунду.

— Мама! — изо всех сил закричал Захар и заплакал. — Ма-а-ама!!!

Солнце обрушилось в подземелье

Наступило воскресное утро.

На волейбольной площадке у подземного хода сидели мама Муркина и Тимофей, ожидая возвращения сыщика.

Воробей Николай, проголодавшийся к утру, порхаг. над цветником и пил сладкий нектар. Вдруг он закричал:

— Бегите скорей, там кто-то на помощь зовет!

Когда все примчались к цветнику, Николай показал на белый граммофончик табака:

— Слушайте!

Голос, слабый, как комариный писк, звал из-за тысячи километров:

— Ма-а-а-а-а-а-а-ма…

— Захарка! — крикнула Муркина. — Захарка! Тимофей выдернул стебель фальшивого цветка, и

из дырочки в земле донеслось уже более явственно:

— Ма-а-а-а-ма!

Теперь все узнали голос Захара.

Муркина бросилась рыть землю.

Иван Иванович схватил огромную лопату, приготовленную для него по специальному заказу для сегодняшнего воскресника, и, копнув один раз, выкинул кубометр земли.

Еще раз!

Еще!

И вот образовалась яма, наполненная черной грязной водой, в которой плавали хомяки и сыщик, поднимающий над собой мокрого до последнего волоска, но все же неистребимо рыжего котенка!

Терпящих бедствие мигом выхватили из противной жижи. Иван Иванович, достав свой платок-простыню, завернул в нее всю чумазую компанию и стал вытирать.

Шарик вырвался из Слоновых объятий:

— Иван Иваныч! Аварийная ситуация! Дом может рухнуть с минуты на минуту! Зовите всех во двор! С лопатами!

— Какой дом? — удивился Слон.

— Ваш!

Иван Иванович покосился на девятиэтажную громаду и сказал:

— Гм-гм…

— Он правду говорит! — завопил Захарка, вырываясь из маминых рук. — Я всё узнал! Я всё разведал! Там подкоп делают Крот и…

Он не успел закончить. Почва под ногами задрожала, и дом медленно накренился.

Загремела мебель, сорвавшаяся с мест. Посыпалась посуда. Раздался вопль:

— Землетрясение!!!

Жильцы толпами хлынули из подъездов.

На балкон высыпали испуганные близнецы.

Муркина, Слон, Тимофей и Шарик растянули за углы платок Ивана Ивановича, и котята попрыгали в него один за другим.

Из окна пулей вылетел Попугай-Амазонский и уселся на турник. Под мышкой артист держал лаковые туфли. Он посмотрел на покосившийся дом и крикнул Ивану Ивановичу:

— За-за-зачем это? Я же ска-ска-сказал, что приду! Если вы бу-будете продолжать в том же ду-духе. мне при-придется менять про-профессию!

Потом артист перевернулся на перекладине вниз головой и снова осмотрел дом.

— Все равно кри-криво! — фыркнул он. Жильцы стояли, окаменев.

Дом едва заметно, но грозно покачивался. Его наклон значительно превосходил крен знаменитой Падающей башни в итальянском городе Пиза. Пизанская башня, как известно, уже несколько столетий находится в угрожающем положении, и только виртуозная кладка старых мастеров не дает разразиться несчастью. Но наши строители, знаменитые своей добросовестностью, далеко превзошли древних. Ну-ка, прими их Пизанская башня такой наклон, как наш дом на улице Дружбы! Старушка, ручаемся, немедленно развалилась бы! Но наш пизанский дом стоял. А сколько таких пизанских домов с наклонными полами, с кривыми потолками есть в Городе! И почему-то стоят!

— Как строят! — с доброй слезой в голосе сказал активный общественник, доставая платок. — На тысячелетия строят!

И Слон высморкался.

От сотрясения атмосферы, учиненного лопоухим общественником, дом крякнул, застонал, заскрипел. От окна пятого этажа оторвалась форточка и со звуком выстрела плоско разбилась об асфальт. В наступившей после этого мертвой тишине стало слышно, как в чьей-то квартире по полу прокатился граненый стакан: тра-та-та-та-та…

— Иван Иванович, — укоризненно сказал Шарик, — вам нужно сморкаться в специально отведенных местах. — И потом свистящим шепотом обратился к жильцам: — Граждане, соблюдайте тишину! Достаточно малейшего…

Он не договорил, потому что это «малейшее», грозящее катастрофой, тотчас и появилось. Это была Бабочка Лелечка из дома № 3. Она была еще совсем маленькая и глупенькая, хотя летать уже умела, как взрослая. Лелечка, часто моргая крылышками, кружила над балконом на девятом этаже, где в деревянном ящике росли кроваво-роскошные розы. Лелечку тянуло к себе всё красное, потому что сама она была бледно-розовенькая, и думала, что от красного она тоже может стать красной, яркой и очень красивой.

— Не садись, — надсадным шепотом закричал зоркий сыщик, углядевший опасность. — Слышишь, улетай отсюда!

Но девятого этажа этот тихий вопль, естественно, не достиг.

— Лозочка какая класненькая, — пролепетала милая, но глупая Лелечка, садясь на мягкую, как бархатная подушка, розу.

Девятиэтажка слегка накренилась.

Толпа во дворе молча шарахнулась.

Честь и слава нашим строителям! Дом, сработанный их честными мозолистыми руками — это надо же! — выдержал вес Бабочки и не развалился!

Шарик приказал:

— Роберт Робертович, Николай! Снимите малышку с балкона!

Попугай-Амазонский и Воробей взмыли в воздух и закружились над перепуганной Лелечкой.

— Лелечка, — ворковал Амазонский, — быстренько снимайся, лети, пожалуйста, к маме.

Колька шипел:

— А ну вали отсюда быстро! Ты дом можешь завалить, поняла?

Бабочка, конечно, не понимала, как это она, глупая, но милая Лелечка, может свалить преогромнейший дом, и плотно прижималась крылышками к своему разлюбезному цветочку.

Садиться на балкон, чтобы снять глупую, но милую Лелечку, было, конечно, нельзя. Хлипкое равновесие было бы мгновенно нарушено, и громадное жилище немедленно превратилось бы в кучу битого кирпича.

И тогда Роберт Робертович Попугай-Амазонский проявил незаурядный ум, который вообще, надо сказать, в высшей степени свойствен благородному племени артистов. Так как глупая, но милая Лелечка слова понимать отказывалась и не было никакой возможности ухватить ее за нежнейшее крылышко — оно немедленно хрустнуло бы, — Роберт Робертович сделал вот что. Зависнув в воздухе на несколько мгновений, он своим мощным клювом осторожно-осторожно надломил шипастый стебель розы и вместе с Ле-лечкой, глупой, но милой, снял цветок с балкона!

И немедленно дом на несколько миллиметров подался к точке более устойчивого равновесия.

Внизу толпа неслышно выдохнула:

— Ура-а-а…

А Тимофей Козел радостно проблеял:

— Туда ее, туда… к ма-аме!

Круто развернувшись над двором, Амазонский стремглав направился к дому № 3. А Лелечка, сидя на розе, всю дорогу пыталась понять, почему это она крылышками не машет, но, тем не менее, летит очень быстро? Пыталась, пыталась, но так и не поняла, потому что была она хоть и очень милая, но глупенькая Бабочка. Ха! Дом чуть не порушила!

Шарик проводил взглядом великолепного Роберта Робертовича, и новая, с оттенкбм гениальности, мысль посетила его сообразительную голову.

— Где ваше бревно знаменитое, Иван Иванович? Активный общественник крупно вздрогнул.

— Ах, Шарик, ради бога, не вспоминайте о той кон-фузии с артистом! Бревно я вышвырнул на свалку и не хочу…

— Придется его найти.

— Ка-ак, снова кого-то будем задерживать?

— В некотором смысле. Но не кого-то, а что-то…

— Шарик, игра вашего ума… гм-гм… Я не поспеваю за ходом вашей мысли… Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?

— Будем. Задерживать. Дом, — четко произнес сыщик.