Сказки центральной Индии - Автор Неизвестен Страница 10

— Бабушка,— говорит,— что ты несешь? Поставь на землю. А не поставишь, я тебя так укушу, что ты упадешь и я тебя всю истопчу.

Старуха испугалась и поставила корзинку — в ней она завтрак носила — на землю. Шакал сожрал почти весь рис с чечевичной подливой, что для Ануа был приготовлен, а остатки старуха понесла сыну. Ануа и съел, что осталось,— где ему знать, что это шакальи объедки. Он это сделал не ведая1.А шакал с той поры взял в обычай стращать старуху.

Вот раз сын и спрашивает:

— Матушка, почему ты мне нынче приносишь жалкие крохи, да и те вроде нечистые? Готовить ты разучилась?

— Нет, сынок,— отвечает старуха.— Еду я несу тебе из дому хорошую. Только, как выйду я из деревни, подбегает шакал, заслонит мне дорогу и говорит: «Бабушка, ставь наземь, что несешь. А не поставишь, я тебя так укушу, что ты упадешь и я всю тебя истопчу». Я его боюсь. Я ставлю корзинку на землю. Он ест, пока не останется совсем немного. Это я тебе и несу. Мне боязно было, что ты меня заругаешь, вот я тебе ничего и не рассказывала.

Парень говорит:

— Ладно, матушка, завтра ты отведешь волов на поле, а завтрак я сам понесу.

— Хорошо, сынок, хорошо,— говорит мать.— Завтра ты положи соху на ярмо 2, а я повяжу повязку на бедра, как у тебя 3, и отведу волов в поле.

— Так, так,— говорит парень.— Последи там за ними, пока я приду.

— Хорошо, сынок, хорошо,— сказала старуха.— Как прокричат петухи, ты иди запрягать волов, а я состряпаю завтрак. Ты и понесешь его, когда придет время.

— Хорошо,— сказал сын.

Вот запряг он быков, как договорено было, и старуха погнала их в поле, а сам Ануа оделся по-женски — повязал один кусок ткани вокруг поясницы, а другим грудь прикрыл — и сложил еду в корзинку. Пришло время завтрак нести, он поставил корзинку на голову 4 и пошел. Идет, на палку опирается, словно старуха.

Вдруг откуда ни возьмись шакал.

— Поставь еду наземь, бабушка,— говорит,— а то я тебя так укушу, что тут и свалишься.

Парень корзинку с головы снял, шакал — за еду. Тут Ануа возьми да огрей его своей палкой, так что тот кувырком полетел. Вскочил шакал на ноги и наутек. Кричит на бегу:

— Ой-ой! Это ведь Ануа! — Потом начал браниться:— Погоди, Ануа, погоди, такой-сякой. Раз ты, негодник, меня побил, я обгажу твой плуг и оботру зад об его рукоять.

Обругал его шакал такими словами и убежал.

А парень пришел в поле к матери и рассказал ей все, как было. Посмеялись они оба досыта и погнали волов домой. На другой день Ануа привязал на рукоять сохи бритву.

Раз ночью шакал прибежал и обгадил соху. Начал тереться задом об рукоять да и порезал себе ягодицы.

— Ой-ой! — кричит.— Это все Ануа. Это из-за него я порезал себе ягодицы. Ну погоди, Ануа, негодник, я за это у тебя бобы съем.

Ануа взял и вокруг кольев, по которым бобы вились, натыкал побольше всяких колючекs. Шакал ночью пришел, полез за бобами и угодил мордой прямо в колючки.

— Ой-ой! — кричит.— Ну и кусаются бобы у этого Ануа!

Он так ничего и не съел и на прощанье сказал:

— Ну, Ануа, ну, негодник, здорово у тебя, такого-сякого, бобы кусаются. Зато кур твоих, негодник, я всех поем. Погоди только до завтра — всех передушу.

На другой день Ануа взял серп и спрятался с ним в птичьем углу6. Ночью явился шакал. Вошел в хижину — и прямиком в птичий угол. Потянулся он мордой к курам, а Ануа его острием серпа тук — словно клюнул. Шакал отскочил. Полез снова — и снова на серп. Так и пришлось ему идти восвояси. Вылез он во двор и сказал:

— Ну, негодные куры этого Ануа, вы меня совсем заклевали, а Ануа сам так подстроил, что я порезал себе ягодицы. Что ж, Ануа, такой-сякой, теперь ты у меня сдохнешь, да — сдохнешь.

С такой бранью он и ушел прочь.

Тогда, говорят, Ануа притворился, будто он помер. На другой день его старая мать принялась горевать — это она делала вид, будто горюет,— и пошла с плачем в лес и там причитала. Выскочил к ней шакал.

— Эй, бабушка,— спрашивает,— ты чего плачешь?

— Это ты проклял моего сына,— отвечает старуха.— Вот Ануа у меня и помер.

Тогда шакал говорит:

— Поделом тебе, поделом, негодник Ануа. Ты меня бил очень больно. Не помри вовремя, ты бы еще пожалел. Ну, бабушка, поминки-то когда будут? 7

— Нынче,— отвечает старуха.— Нынче вечером я хочу справить поминки. Вот я и пришла тебе сказать. «Ох,— говорю я себе,— я ведь кормила его, словно сына, значит, надо мне его позвать на поминки». Вот, сынок, я так подумала и пришла дать тебе знать. Я сварю рису, сготовлю острой подливы, лепешек напеку. А кому я все это подам, прежде чем самой есть? Раньше, когда он был живой, я сперва кормила его, а после уж ела сама. Теперь, как не стало его, мне не найти места от горя.

— Не горюй, бабушка,— говорит шакал.— Я тебе буду вместо него. Теперь будешь давать еду первому мне.

Ладно,— отвечает старуха.— Ну идем.

— Может, мне лучше попозже, поближе к вечеру — спрашивает шакал.

— Хорошо. Только приходи обязательно, не обмани,— говорит та.

— Будь спокойна, не обману.

Старуха домой, а шакал пошел рыскать по лесу — созывать своих соплеменников. Собралась их целая стая. Под вечер пришли все к дому Ануа.

Старуха выходит к ним к говорит:

— Садитесь, сынки, садитесь.

Сели они, а старуха как начнет причитать:

— Ой-ой! Помер мой сынок Ануа! Ой-ой! Помер мой сынок Ануа!

Так, говорят, она причитала. Тут шакал говорит:

— Не плачь, бабушка. Успокойся, кончай. Хватит плакать. Кто умер, того не воротишь. Кончай плакать. Лучше сготовь нам поесть.

Ну, она ополоснула горшки, в хижину их унесла, стала огонь разводить. А шакал ее просит:

— Бабушка, ты бы нас пока привязала, а то мы, неровен час, передеремся.

— Верно, сынок,— отвечает старуха.— Ты правильно говоришь. Дай-ка я сперва вас всех привяжу.

Взяла она веревки — чем волов запрягают — и привязала всех шакалов, а того нахального шакала связала крепко-накрепко.

— Сперва, сынки,— говорит,— я напеку лепешек, и мы сразу их поедим. А рис варится долго, я сготовлю его потом.

— Ладно! Хорошо! — закричали шакалы.— Только не медли с лепешками.

Старуха поставила на огонь сковородку и, когда та хорошенько нагрелась, начала на нее водой брызгать. Вода зашипит, а шакал приговаривает:

— Слышите, ребята, как там вкусно шипит. Ох как нас сейчас угостят!

Этот нахальный шакал даже подскакивал от нетерпения.

А Ануа до той поры лежал в бхитаре. Тут он встал потихоньку, отыскал палку, сжал ее покрепче в руке да как выскочит наружу, как примется бить шакалов — только успевай поворачиваться. Шакалы погрызли веревки и разбежались. Один этот нахальный шакал не смог справиться со своими веревками, и Ануа исколотил его до беспамятства, а потом так и оставил валяться во дворе всю ночь до зари.

Под утро Ануа стащил его вниз к реке на гхат и привязал там к колу, а рядом положил хорошую палку. Тут и пошло: как придет женщина за водой, первым делом угощает шакала палкой. Исколошматили его так, что он весь распух.

Ночью пришли напиться другие шакалы. Попили и спрашивают:

— Слушай, ты. Чем это ты кормишься, что так разжирел? На чем можно так раскормиться? Мы вот ничуть не жиреем.

— Я кормлюсь рисом,— говорит им шакал.— Кто ни придет сюда за водой, всяк несет мне горстку риса.

— А нам тоже дадут, если нас к колу привязать? — спрашивает один.

— Дадут, как не дать,— отвечает шакал.— Станут ли всех вас кормить, не скажу, а одному-то непременно дадут. Если не веришь, отвяжи меня, а я привяжу тебя на свое место этой же самой веревкой. Будь спокоен, завтра, едва рассветет, тебя кое-чем угостят.

Тот шакал обрадовался.

— Хорошо,— говорит.— Я попробую сделать, как ты говоришь.

И вправду, сказал он так и отвязал нахального шакала, а сам встал на его место. Наутро, только заря загорелась, он видит: пять женщин спускаются за водой. «Ну,— говорит он сам себе,— пять человек сюда идут. Уж пять-то горстей они принесут. Эх и поем я!» Только успел так подумать, женщины подошли и горшки на землю поставили8. Одна взяла палку да и вытянула его по спине. А за ней все остальные по очереди. Шакалу это пришлось совсем не по вкусу. Начал он прыгать, стал рваться изо всех сил — лишь бы освободиться. А тут подошло еще несколько женщин. Видят, шакал скачет, и принялись бить его снова и снова, пока не забили до смерти.