Ирина Краева - Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки» Страница 13

Страх защекотал в ноздрях Обби, и она от души чихнула.

— Тс-с-с, — Тим приложил палец к губам. — Слышишь?

Обби примолкла и стала медленно поворачивать голову на выпрямленной шейке — вылитая подводная лодка с перископом.

— Слышишь? — Одними губами спросил Тим.

Обби едва качнула зелёными волосиками. Теперь и она услышала торопливое шуршание и пыхтение. На них надвигалась большая куча прошлогодней листвы и мусора. Куча шевелилась, как будто кто-то месил её изнутри. Листья остановились, уткнувшись в ноги Тима. Из них, разгребая маленькими ручками сор, как воду, появились два серых существа, похожих на сусликов, когда они стоят на задних лапах. Это были лесавки. Их маленькие глазки возбуждённо блестели, движения были мелкими, суетливыми и, как подумала Обби, «лебезливыми».

— Тим, Обида, насилу вас догнали! Как приятно помочь настоящим героям, о которых в лесу столько шума! Неслучайно говорят: герой без помощников — не герой! Но кто потом вспоминает о его помощниках! Так уж вы, Тим и Обида, не забудьте наших стараний! Мы первыми вас предупредили! — Лесавки раскланивались и шаркали босыми лапками с крохотными пальчиками. — Вас ищет Кикимора. Не нам рассказывать, как подла эта девчонка! И сама-то не толще соломинки, и откуда в ней столько вредности помещается?! Как она зла и беспощадна! Вы только посмотрите, что она с нашими курочками сотворила, треклятая! Раз, говорит, вы не выгнали их из леса, то будет вам наказание! — И лесавки извлекли из грязной копны четырех упитанных, но абсолютно голых куриц. Птицы ёжились на ветру, а на Тима с Обидой даже не смотрели от смущёния. Ни одна из них даже не кудахтнула.

— Лютует Ний, лютует Кикимора! Учует ваш след длинным носом, всю армию нечисти наведёт! Не только кур, медведя общипают!

— Всё ясно, — сказал Тим. — Давно от Ния «привет» ждём. Вы курочек-то быстрее в листья верните, а не то воспаленье лёгких подхватят! По какой же дороге нам к Зничу идти, так чтобы не догнали ни Кикимора, ни Ний? Что посоветуете?

— Через болото, милые, через болото, — зашелестели лесавки, неопределенно размахивая лапками в разные стороны и залезая вместе с курами в листву. — Мы бы показали вам тропку верную в болоте, да нам некогда. Нам зайчика поймать надо. А не то опять Кикимора пристанет, да за нас примется — и уши мохнатыми не оставит. А мы зайчонком откупимся. Пусть им позабавится. А нас в покое оставит.

— А зайчик-то белый и пушистый? — Грозно спросила Обби.

Лесавки торопливо закивали.

— И глаза у него влажные и добрые, как ягоды смородины? — Ещё более грозно спросила Обида.

Лесавки закивали.

— Можете быть уверенными, я вас НЕ ЗАБУДУ!!! — Крякнула Обби и зашипела, раздувая листья из кучи.

— Уж не забудьте, дорогие, не забудьте! Без вас нам как прославиться? На вас, родимых, вся надежда!!!!!!! — Радостно крикнули лесавки, натянули на себя листву, как одеяло, и куча зашелестела в чащу.

Тим покачал головой им вслед, посадил лебедь в рюкзак и поспешил к болоту. Он уже давно заприметил во влажном мху красные ягоды клюквы. По ним к болоту и вышел.

Болото было гнилым: только ступишь неосторожно на кислую твердь, она чавкнет — и нет человека, будто и не было никогда. И лягушка не квакнет, не полюбопытствует: кто пришёл. Вот кто выйдет отсюда — на этого посмотреть стоит. Долгоногий кулик крикнет грустно, окликая пропащую в этих местах душу, и вновь разольётся скучная тишина под тухлым туманом. Лишь старые, бесполезные для стаи волки приходили сюда по своей воле — умирать. Вонючая жижа всасывала в себя их сухие кости, жадно жирея и от такой малости. Лес вокруг болота качается хилый, безжизненный, все силы из него трясина выпила. Редко-редко где козляк на тонкой ножке стоит, чуть от ветра не гнётся — грибу ли пристало такие поклоны класть… Травки вечно чем-то смущённые, без интереса в землю смотрят. Вкривь и вкось торчат в кочках малодушные деревца, про которые и не сказать — берёза то, или рябинка.

Повздыхал Тим, но делать нечего: по другой дороге пойдёшь — опоздаешь, а по болоту рискнёшь — вдруг повезёт. Он поднял с земли гладкую длинную жердь — для того, чтобы путь прощупывать. Но куда ни тыкал мальчик, палка пронзала податливый мох, далеко уходила в жидкое обманчивое дно. Нельзя было ступать. Шагнёшь — смерть пристынет неотвязной хваткой, не скинешь с ноги, на дно утянет.

Только через час осторожных поисков мальчик нащупал в болоте более или менее крепкую тропинку. Шагнул — и небо, облепленное тучами, закачалось. Присело — поднялось, присело — поднялось, присело. Вздрогнуло болото, не понравилось ему, что побеспокоили. Хлюпнуло брезгливо. Чихнуло гнилым запахом, тухлыми яйцами запахло. Заколыхалось разволнованное. Тим едва на ногах устоял. Но дальше двинулся. Обби прижалась к мальчику, засунула клюв ему за ухо, глаза от страха закрыла.

Шаг за шагом забирался все дальше в болото уставший, взмокший, перемазанный грязью Тим. Казалось гиблое это болото бескрайним.

Час шел, второй — не кончается.

И вдруг снова проткнул мох палкой, и она без сопротивления вниз ушла — кончилась тропинка, завела в самое глубокое место и оборвалась.

Тим оглянулся. Во всех его следах вода блестит. А на кочки, ещё недавно выступающие над водой, залезла грязным животом болотная жижа, утопила их. Одни хилые деревца стоят — косенькие. Значит, нет пути назад. И пути вперёд тоже нет. Хоть помирай…

Кругом покачивалась, тускло блистая, вонючая жижа.

И вдруг крик — сверху, тоненький. Кувыркаясь, мелькая красной грудкой, падала малиновка. Хлюпнула в вязкую топь, стала вытягивать крылышки — не вытягиваются, прилипла жижа.

— Обби, помоги!

— Нам бы кто помог, — проворчала по обыкновению лебедь, но поспешно оторвалась от Тима, низко полетела над болтом, и ухватила фиолетовым клювом раненую птицу. Ноша для Обби была не по силам, и она опустилась на пень, переводя дыхание. Малиновка едва дышала.

— Чего брры боррлотрро перрремутилррли?

Тим не сразу и понял, что к ним обращается никто иной, как тот самый пень. Его физиономию покрывала грубая древесная кора. На морщинистый лоб падали пряди выцветшей травы, глаза из-под век, обросших мхом, блестели так же, как бурая жижа. Говорил болотный уродец не очень разборчиво, потому что его рот, тоже обросший мхом, заливала вода — то ли говорил, то ли горло полоскал.

— Нам бы на твёрдую землю выбраться, — подала голос Обида, вполглаза поглядывая на страшилище. — Не стоять же нам тут всю жизнь!

— Отчего же брру-брру и не постоять бру! — Усмехнулся пень. — Я вот, напруимеррруу, отсюда никуда идти не собируууаюсь. Нрууавится мне в моём борррлотрре!

— Ага, ага! — Закивала головой Обида, уже оказавшаяся на плече Тима и успевшая заботливо спрятать малиновку в его карман. — Всяк кулик своё болото хвалит. Просто у вас, дяденька, одно болото, а у нас другое.

Трясина заволновалась, забулькала, и из неё поднялись ещё две древесных головы, одна чуть поменьше первого пня, другая — чуть поменьше второго, вот и всё различие. — Кто вы такие? — Вскрикнула Обби и испуганно уткнулась клювом в ухо Тима.

— Мы бруууатья, — пояснил старший пень.

— Древесняки, — добавил средний пень и выплюнул какую-то травинку, которую только что с удовольствием обсасывал. — Фу, гадость какая.

А младший только улыбнулся очень обаятельной улыбкой, хотя и деревянной. В седых бороздках его древесной кожи сверкали сотни капелек, делая лицо, можно сказать, даже весёлым.

— Как вы живёте в этой дыре? — Вырвался не очень-то вежливый крик из клюва Обида.

— Нам никудрра не хочется идти отсюдрра. Ни в Разбитую коленку… — сказал средний Древесняк. — …ни в Вывихнутую челюсть… — добавил старший.

— …ни в Сломанную руку… — поддержал его средний.

— …ни во Вздувшийся живот… — уточнил старший.-… ни в Оглохшее ухо… — заявил средний. — …ни в Перебитый нос… — многозначительно заметил старший.

— …и уж тем более ни в Гнилой зуб! — Буркнул средний.

— Не обижайтесь на нас. Каждая новая душа в этих краях — прекрасный повод пошутить. У насррр есть свои прирриичины оставаться, быр-быр, здесь, — подытожил младший Древесняк.

— Какие причины? — Хором спросили Тим и Обби, несколько обиженные перечислением каких-то не совсем здоровых названий населённых пунктов.

Три древесные головы подплыли к нашим путникам поближе. По всему было видно, что они крайне довольны возможностью поговорить с незнакомцами.

— Когда-то мырр жиррли не в болоте, а в Городе, — сказал старший.

— Мфы бфырли щамыми обрыкновеннырми житерррлями Виздении, — сказал средний, опять что-то пережёвывая, и поэтому понять его слова было совершенно невозможно.

— Мы ходиррли в школу. Имели ророродителей, — сказал младший и улыбнулся.