Астрид Линдгрен - Эмиль из Леннеберги Страница 13

Готфрид не мешкая отправился на бургомистрову кухню и вернулся с тарелкой, полной всякой вкуснятины – сосисок, котлет, пирожков. Готфрид и Эмиль – даром что по разные стороны забора – мигом все съели. Эмиль опять был всем доволен. Но его спокойствие длилось только до тех пор, пока Готфрид не проговорился:

– А сегодня вечером у нас будет фейерверк, какого в Виммербю еще не бывало.

За всю свою разнесчастную жизнь Эмиль не видел ни одного фейерверка,

– жители Леннеберги не позволяли себе таких безумств. И теперь он очень огорчился: ведь ему не придется увидеть великолепный фейерверк, потому что надо засветло отправляться обратно в Каттхульт.

Эмиль вздохнул. Если пораскинуть мозгами, какой все-таки неудачный этот ярмарочный день! Ни коня, ни фейерверка – одни беды да напасти, к тому же дома его ожидает столярка.

Эмиль мрачно попрощался с Готфридом и пошел разыскивать Альфреда, своего друга и утешителя во всех бедах.

Только где теперь найдешь Альфреда на улицах, запруженных толпами крестьян, приехавших на ярмарку, да еще вперемешку с горожанами из Виммербю? Отыскать Альфреда в этой толчее оказалось делом нелегким. Эмиль затратил на поиски своего друга несколько часов и за это время успел немало напроказить. Но эти проделки не попали в синюю тетрадь, так как о них никто никогда не узнал… Альфреда он так и не нашел.

В октябре темнеет рано. Скоро начнет смеркаться, скоро кончится, навсегда канет в вечность этот ярмарочный день. Крестьяне уже собрались разъезжаться, да и горожанам из Виммербю, пожалуй, пора было по домам. Но напоследок всем хотелось еще посмеяться, поболтать, покричать, пошуметь, и на улицах царило веселое оживление. Еще бы, ведь день-то необычный! И ярмарка, и день рождения бургомистра, и кто знает, может, последний день жизни на Земле, если и в самом деле прилетит эта дымящаяся комета. Понятно, что все чувствовали себя не в своей тарелке, толпясь на улицах и не зная, чего ждать – радости или беды. Когда люди одновременно и боятся и радуются, то они утрачивают чувство меры. Поэтому сутолока на улицах не уменьшалась и веселье не стихало, а в домах царили тишина и покой: в них остались лишь кошки да дряхлые старушки, нянчившие внучат.

Если тебе случалось бродить по маленькому городку вроде Виммербю, а может, и в день ярмарки, и в сумерки, ты знаешь, как весело шагать по улочкам, мощенным булыжником, и разглядывать в окнах домиков бабушек, их внучат и кошек. А как бьется сердце, когда крадешься темным переулком, заходишь в чужие ворота, на темный двор, забитый крестьянскими телегами, между которыми толкутся крестьяне и пьют пиво, перед тем как запрячь лошадей и отправиться восвояси по хуторам.

Для Эмиля прогулка была тоже веселой и увлекательной. Скоро он позабыл о своих недавних горестях и уже не сомневался, что рано или поздно найдет Альфреда. Так оно и вышло, только сперва он нашел нечто совсем другое.

Шагая по узенькой окраинной улочке, он неожиданно услыхал невообразимый шум, доносившийся со двора. Кричали и ругались крестьяне, отчаянно ржала лошадь. Эмиль тотчас шмыгнул в ворота, желая узнать, что там происходит. Его глазам представилось зрелище, заставившее его вздрогнуть. Во дворе была старая кузница, и в отблесках пылающего горна, в толпе злющих-презлющих крестьян Эмиль узнал своего буланого конька. Крестьяне, все как один, были вне себя от злости. Угадай, почему они злились? Да потому, что молодой буланый конь ни за что не давал себя подковать. Как только коваль пытался поднять его ногу, конь вставал на дыбы, бешено бил копытами и лягался так, что крестьяне рассыпались в разные стороны. Коваль просто не знал, что делать.

– Много лошадей довелось мне подковать на своем веку, но такого коня я еще не встречал.

Ты, может, не знаешь, кто такой коваль? Это кузнец, который обувает лошадей. Да, да, потому что коню, так же как и тебе, нужна обувка, а не то он в кровь сотрет копыта и будет спотыкаться и скользить по обледенелой дороге. Обувь эта не обычная – это железные скобы, которые накрепко прибивают гвоздями к копытам. И называют их подковами; тебе, может, случалось их видеть.

Однако молодой буланый конь, верно, решил, что обувка ему ни к чему. Он стоял смирно и кротко до тех пор, пока не дотрагивались до его задних ног. Но стоило кузнецу приблизиться к коню и чуть коснуться его ноги, как снова начинался настоящий цирк – конь лягался и отпрыгивал в сторону, хотя полдюжины крестьян висели на нем, пытаясь удержать на месте. Барышник из Молиллы, купивший коня, постепенно приходил в ярость.

– Дай-ка я сам, – сказал он и злобно схватил заднюю ногу жеребца.

Но конь так лягнул его, что барышник шлепнулся прямо в лужу.

– Эхе-хе, хе-хе, вот так-то, – сказал старый крестьянин, долго наблюдавший за происходящим. – Нет уж, поверьте мне, этого коня не подковать! Ведь дома в Туне его пытались подковать раз двадцать, не меньше.

Тут барышник смекнул, что с конем его надули, и еще пуще рассвирепел.

– Бери, кто хочет, этого подлого конягу! – завопил он. – Пусть убирается с глаз долой!

И кто, вы думаете, вышел из толпы? Конечно, Эмиль.

– Давай возьму! – сказал он.

Барышник расхохотался:

– Тоже мне выискался, клоп эдакий!

Всерьез он и не думал отдавать коня, но раз уж столько людей слышали его слова, ему надо было как-то вывернуться. И он сказал:

– Ладно, так и быть, получишь коня, если удержишь его, пока подкуют.

При этих словах все, кто там стоял, рассмеялись, потому что, сколько они ни пытались удержать жеребца, этого никому не удалось.

Не подумай, что Эмиль был простачком. Он разбирался в лошадях лучше всех в Леннеберге и даже во всем Смоланде. Когда буланый конек взвился на дыбы, захрапел и начал лягаться, Эмиль подумал: «Ну точь-в-точь как Лина, когда ее щекочут! « Так оно и было на самом деле, и, кроме Эмиля, никто об этом не догадался. Конек просто-напросто боялся щекотки. Поэтому он фыркал и брыкался – совсем как Лина, когда, бывало, к ней чуть прикоснешься, а она так и закатывается от смеха. Да ты ведь и сам знаешь, что бывает, когда щекочут.

Эмиль подошел к коню и сжал его морду своими крепкими кулачками.

– Эй, ты, послушай! – сказал он. – Сейчас я тебя подкую, а ты не брыкайся, я обещаю тебя не щекотать.

Угадай, что потом сделал Эмиль? Подойдя к коню сзади, он неожиданно схватил его прямо за заднее копыто и поднял ногу. Конь повернул голову и добродушно покосился на Эмиля, словно желая понять, что он там делает. Видишь ли, копыта у лошадей так же нечувствительны, как твои ногти, и если лошадь взять за копыто, ей нисколько не щекотно.

– Пожалуйста, – сказал Эмиль кузнецу, – давай подковывай, я подержу!

Гул пронесся в толпе и не смолкал, пока Эмиль помогал кузнецу подковать коня на все четыре ноги.

Когда дело было сделано, барышник стал изворачиваться. Он хорошо помнил, что обещал, но не хотелось ему отдавать коня. Вытащив из кошелька пять крон, он протянул их Эмилю.

– С тебя хватит, – сказал он.

Крестьяне, стоявшие в кузнице, разозлились не на шутку. Они знали цену слову и умели его держать.

– Ты это брось! – сказали они. – Теперь конь – мальчишкин!

И вышло так, как они сказали. Барышник был богат, все это знали, и, чтобы избежать позора, пришлось ему сдержать слово.

– Ладно, триста крон – еще не все золото на свете, – сказал он. – Забирай своего подлого конягу и дуй отсюда!

Угадай, обрадовался ли Эмиль? Он вскочил на своего только что подкованного коня и выехал из ворот, будто важный какой генерал.

Крестьяне прокричали «ура», а кузнец сказал:

– И каких только чудес не бывает на ярмарке в Виммербю!

Сияя от счастья, радостный и гордый, скакал Эмиль напрямик через ярмарочную толпу, а навстречу ему по улице Стургатан в страшной давке пробирался не кто иной, как Альфред.

Увидев Эмиля, он остановился как вкопанный и широко раскрыл глаза.

– Что за наваждение! – воскликнул он. – Чей это у тебя конь?

– Мой! – крикнул Эмиль. – Его зовут Лукас, и, подумать только, он боится щекотки, точь-в-точь как Лина.

Тут как раз подоспела Лина и дернула Альфреда за рукав.

– Пора ехать домой, понял? – сказала она. – Хозяин уже запрягает лошадей.

Вот и настал конец веселью, пора было хуторянам возвращаться домой в Леннебергу. Но Эмилю обязательно хотелось показать коня Готфриду.

– Скажи папе, что через пять минут я вернусь, – крикнул Эмиль и так понесся к усадьбе бургомистра, что только искры посыпались из-под копыт.

Осенние сумерки опустились над садом бургомистра, но в доме празднично светились окна, и оттуда доносились смех и говор. Пир был в самом разгаре.

А в саду разгуливал Готфрид, который терпеть не мог званых обедов, пирушек и охотнее ковылял на своих ходулях. Увидя Эмиля, гарцующего на коне, он снова кубарем полетел в куст сирени.

– Чей конь? – крикнул он, как только ему удалось высунуть нос из куста.