Александра Созонова - Красная ворона Страница 13

Спустя недолгое время пустота и небытие наскучили. Захотелось определенности, проявленности (Дня Брамы). Потянуло к своей комнате, к компу с мерцающим монитором, к чашке шоколада перед сном и постельному белью в синий цветочек с запахом ириса. Пожалуй, поиграли — и хватит!

В первую очередь я решила вернуть брата: по большому счету, он являлся главной ценностью моего бытия. Зажмурившись, представила как можно отчетливее вздыбленные рыжие пряди, ассиметричные уши, светлые брови щеточкой, подвижные губы с вечно кривящей их усмешкой. Не забыла и одежду: салатного цвета рубашку с дюжиной карманчиков и заклепок и черные джинсы. Звонко воскликнула: «Появись!», широко и красиво взмахнув правой дланью.

Но никого и ничего не появилось! Та же молочная пустота и полное одиночество.

Решив, что неправильно подобрала «волшебное» слово, принялась варьировать: «Возникни!», «Пробудись!», «Воскресни!», «Проявись!», «Будь!», дойдя до слезливой мольбы: «Ну приди же, ну оживи, ну не будь такой сволочью, ну пожа-алуйста…»

Нулевой эффект. Чтобы не поддаться панике, принялась представлять всех подряд: маму, папу, Тинки-Винки, учителей. От людей перешла к предметам: тахта, монитор, ролики, плюшевая обезьянка у меня на подушке… Но и это не срабатывало.

И тут я по-настоящему испугалась. До состояния соляного столба, в котором бухает огромное сердце, и это звук — единственный на всю вселенную.

Из остолбенения бросилась в иную крайность: исщипала себе руку, надеясь, что наваждение пройдет, как сон. Обратившись к гипотетическим небесам (задрав голову, хотя «небеса» вполне могли оказаться и под ногами), торжественно поклялась НИКОГДА больше не участвовать в авантюрах моего сумасшедшего брата — если только выберусь из этой.

«Что я буду делать, совсем одна? Умру от жажды, от голода? От жажды быстрее, но мучительнее… А там, куда я всех отправила, наверняка есть и еда, и горячий шоколад, и мое любимое одеяло. Там есть всё — кроме меня… А что если попробовать стереть себя? Я проявлюсь там, где весь остальной мир, или уничтожусь? Соединюсь со всеми, либо стану никем и ничем. Ох, жутковато…»

В последний раз попытавшись представить (нашу кошку Мару) и убедившись, что ничего не выходит, я решилась. Хуже того, что есть, не будет, ведь так?

Зажмурившись, я провела ладонями вдоль лица и тела.

— Исчезни!!!

Накрапывал мелкий, холодный, занудливый весенний дождик. Он мгновенно изгнал из меня тепло. Под ногами была красная черепица, а рядом восседал, скрестив длинные ноги в тупоносых ботинках, Рин.

— Долго же ты.

— Почему ты не сказал, что так получится?! Знаешь, как я испугалась, когда твердила как заведенная: «Появись!», и ни черта не появлялось?..

— Получится что? Ты и впрямь решила, что уничтожила мир? Такое даже мне не под силу.

— Тогда что это было?!

— Ты вывернула всё наизнанку. Точнее, я вывернул — с твоей небольшой помощью. И побыла одна на невывернутой стороне. Знаешь, что теперь всё поменялось местами и правое стало левым, а левое правым? Только никто этого не заметит: ведь всех людей с их мозгами тоже вывернули. Правда, забавно?

— Ну, ты и козел! — с чувством выплеснула я. — Потрясающе забавно, ну просто: ха-ха-ха-ха!.. Знал бы кто, как я перепугалась. Всё, больше никаких экспериментов, никаких чудес! Знаю, что ты врешь, и ничего на самом деле не выворачивал, но все равно — сыта по горло. Клянусь!

— Поздравляю: уже через несколько дней ты станешь клятвопреступницей.

— Ни за что! Я дала клятву небесам, между прочим. Там, в пустоте.

— Ты умудрилась отыскать небеса в пустоте?!

Рин зашелся в хохоте, стуча кулаками и подошвами по черепице, и едва не скатился с крыши.

Больные сны

Решение, что, закончив школу, Рин поедет учиться в Штаты, было принято давно. На так называемом «семейном совете». Куда была приглашена и я, но, разумеется, в виде манекена без права голоса. Родители надеялись, спровадив сына в Гарвард, подышать спокойно. Ему же, казалось, было безразлично, где обитать и чем заниматься — в свободное от основного, таинственного и непонятного никому бытия, время.

Расстраивал его отъезд лишь меня. Если, конечно, не брать в расчет влюбленных и готовых на все девушек, зачастивших в наш дом, лишь только брат решил, что пришла пора стать мужчиной. Они так часто менялись, что воспринимать их всерьез было нелепо. Через постель Рина прошла даже Тинки-Винки, резко похудевшая и похорошевшая к пятнадцати годам. (После случившегося я долго не могла с ней разговаривать, но она, кажется, не сильно расстраивалась по этому поводу.)

Я переживала и мучилась заранее, стараясь делать это незаметно для окружающих и самого объекта мучений. Казалось, мой мир умрет с отъездом Рина. Я так привыкла к необычностям и чудесам, что нормальная жизнь виделась бесцветной, пресной, а главное — лишенной смысла. Я не влюблялась, подобно сверстницам — ни в киноактеров, ни в одноклассников. Была малоэмоциональной и даже аутичной (как определила бы теперь), но это совершенно не касалось брата. Что будет, когда его не станет рядом? Верно, спрячусь, как улитка, в свой домик и перестану реагировать на внешние раздражители. Подобная перспектива не радовала…

После Нового года, когда до отъезда Рина оставалось меньше шести месяцев, мое вдумчивое и глубокое горевание стало выплескиваться из берегов. Скрывать эмоции было все труднее. Я плохо ела, шмыгала носом в подушку, смотрела на брата глазами брошенного пса. Рин, естественно, все замечал и злился. Однажды выдал мне с яростью:

— Я еще не умер, а ты меня не только похоронила, но и всю могилу усыпала цветами и залила потоками горючих слез! Противно, честное слово.

Я не ответила и даже почти не обиделась. Старалась быть рядом при каждом удобном случае — напитаться им, как верблюд водой, впрок. Верно, смахивала на восторженную фанатку рядом со своим кумиром. Его быстро меняющиеся подружки терпеть меня не могли и подчеркивали это при каждом удобном случае. Рина тоже раздражало мое постоянное пребывание под боком, но почему-то он меня не гнал. Ни до, ни после тех дней не проводили мы столько времени вместе — хотя хамил и ехидничал он с не меньшей силой.

— Скажи, зачем я тебе вообще нужна? Зачем ты со мной общаешься? — спросила я как-то, не выдержав, после очередного спича на тему моей неприметности и обыкновенности. — Родственные чувства тебе неведомы, интереса к моей личности ты не испытываешь — тогда какой смысл?..

— Видишь ли, Рэна, — он скорчил многозначительную мину, — ты для меня вроде катализатора. Знаешь, что такое катализатор, из химии?

Я хмуро кивнула.

— Ну да, ты же отличница. Я заметил этот феномен давно, в деревне, когда ты скулила от страха — помнишь? И у меня получилось придумать тех забавненьких существ. Как их там…

— Дожки.

— Дожки… Это было начало. Не знаю, отчего так происходит, но я не могу пока быть таким с другими. И наедине с собой не могу. Уверен, это дело времени, когда-нибудь обязательно научусь. Но пока могу творить самые интересные штуки лишь в твоем обществе.

— А что будет потом? Когда ты научишься, я стану тебе не нужна?

— Видимо, да. Нафиг ты нужна, если я смогу сам? — Он едко и весело подмигнул. Отчаянье на моем лице было столь явным, что каменное сердце смягчилось. — А может, ты всегда будешь мне нужна. Не для одного, так для другого. Как знать? Давай не будем загадывать.

Весна в том году выдалась поздней и нервной. У нее не хватало сил справиться с холодом, и короткие оттепели сменялись надоевшими заморозками и снегопадами. В конце марта на реках и озерах еще стоял крепкий лед, и на выходных Рин со своей очередной пассией решили выбраться за город — покататься на коньках по глади лесного озера. (Подозреваю, то была идея Рина, а пассия послушно подчинилась.) Я напросилась с ними.

Дорога в лес прошла в траурном молчании. Пышноволосая красавица, старше брата года на три, демонстративно меня игнорировала. Понять ее было можно: мое присутствие для девушки оказалось неприятным (и нелогичным) сюрпризом. Как же поцелуи на заднем сидении и все то, ради чего была затеяна прогулка? (Лесное озеро ей хотелось считать предлогом, не слишком удачным.) Вдобавок, как я подозревала, ее обижало полное невнимание Рина к ее тачке — новенькому серебристому ситроену, которым она управляла весьма ловко. Девушка, верно, не успела еще узнать, что Рин терпеть не мог автомобили. (Когда наш отец заикнулся о том, что, если он получит аттестат зрелости без троек, станет владельцем престижной тачки, брат громко взмолился: «Лучше деньгами!»)

Рин устроился на заднем сидении и рассматривал заснеженные виды, ткнувшись носом в тонированное стекло. В тот день брат был излишне сдержан и немногословен — даже для своего фонового состояния, не отличавшегося избытком болтливости. Светской беседы не поддержал, и девушке после двух-трех попыток что-то мелодично промяукать, пришлось заткнуться, покусывая накрашенные лиловым губы и сдувая с лица шаловливую прядь.