Туве Янссон - В конце ноября Страница 14

Мюмла с любопытством уставилась на Филифьонку.

— Иногда ты меня удивляешь. Недурно сказано. А потом исчезают один за другим, и под конец остается лишь один кот, что сидит и умывает лапой рот на их могиле!

Филифьонка вздрогнула:

— Вода, должно быть, уже согрелась. А кота у нас нет.

— Его нетрудно раздобыть, — сказала, ухмыльнувшись, Мюмла. — Стоит только пофантазировать немного, и будет тебе кот. — Она сняла кастрюлю с огня и открыла дверь локтем. — Спокойной ночи, — сказала она, — и не забудь уложить волосы. Хемуль сказал, что ты сумеешь украсить кухню, что у тебя артистический вкус. — Тут Мюмла ушла, проворно закрыв дверь ногой.

Сердце Филифьонки сильно стучало. У нее хороший вкус, хемуль сказал, что у нее артистический вкус. Какое прекрасное слово! Она повторила его много раз про себя.

Филифьонка взяла керосиновую лампу и отправилась в ночной тишине искать украшения в стенном шкафу над маминым гардеробом. Картонки с бумажными фонариками и лентами стояли на своем обычном месте на самом верху, в правом углу. Они были нагромождены одна на другую и закапаны стеарином. Пасхальные украшения, старые поздравительные открытки «С днем рождения!». На них сохранились надписи: «Моему любимому папе», «Дорогой Хемуль, поздравляю тебя с днем рождения», «Мы крепко любим свою дорогую крошку Мю», «Сердечно желаем тебе, Гафса, успехов в жизни». Видно, Гафсу они не так сильно любили, как Мю. А вот и бумажные гирлянды. Филифьонка снесла их вниз в кухню и разложила на столике для мытья посуды. Она смочила волосы, накрутила их на бигуди. При этом она все время насвистывала один мотив, очень точно и правильно, о чем сама не подозревала.

Хомса Тофт слышал, как они говорили о празднике, который хемуль называл вечеринкой. Он знал, что каждый должен будет выступить, и догадывался, что на вечеринке нужно быть общительным и приятным для всей компании. Он себя приятным не считал и хотел одного — чтобы его оставили в покое. Он пытался понять, отчего так разозлился тогда за воскресным обедом. Тофта пугало, что в нем жил какой-то совсем другой хомса, вовсе ему незнакомый, который может в один прекрасный день снова появиться и осрамить его перед всеми. После того воскресенья хемуль один строил свой дом на дереве. Он больше не кричал на хомсу. И обоим им было неловко.

«Как это я мог так сильно разозлиться на него? — рассуждал Тофт. — Злиться было вовсе не за что. Ведь раньше я ничего подобного за собой не замечал. А тут злость поднялась во мне до краев и обрушилась водопадом. А ведь я всегда был таким добрым».

И добрый хомса отправился к реке за водой. Он наполнил ведро и поставил его у палатки. В палатке сидел Снусмумрик и мастерил деревянную ложку, а может, и ничего не делал, просто молчал с умным видом. Все, что Снусмумрик делал и говорил, казалось умным и рассудительным. Наедине с собой Тофт признавал, что ему не всегда понятно сказанное Снусмумриком, но идти к нему и спрашивать о чем-нибудь не решался. Ведь Снусмумрик иной раз вовсе не отвечает на вопрос, знай, говорит себе про чай да про погоду. А то прикусит трубку и издаст неприятный неопределенный звук, и тебе начинает казаться, что ты сморозил какую-нибудь глупость.

«Не пойму, почему это они им восхищаются, — думал хомса, направляясь в сад. — Конечно, то, что он курит трубку, выглядит внушительно. А может, на них производит впечатление, что он уходит, не говоря ни слова, и запирается в своей палатке. Но я ведь тоже ухожу и запираюсь, а это ни на кого не производит впечатления. Видно потому, что я такой маленький. — Хомса долго бродил по саду в раздумьях. — Мне не нужны друзья, которые приветливы, хотя им нет до тебя дела, и они просто боятся выглядеть нелюбезными. И трусливые друзья мне не нужны. Я хочу быть с тем, кто никогда ничего не боится, с тем, кто бы меня любил, я хочу, чтобы у меня была мама!»

Он не заметил, как подошел к большим воротам. Осенью они казались мрачными, здесь можно было спрятаться и ждать. Но хомса чувствовал, что зверька здесь больше не было. Он ушел своей дорогой. Поскрипел своими новыми зубами и ушел. А ведь это хомса Тофт дал зверьку зубы. Когда хомса проходил мимо Онкельскрута, тот проснулся и крикнул:

— У нас будет праздник! Большой праздник в мою честь!

Хомса попробовал было проскользнуть мимо, но Онкельскрут поймал его своей клюкой.

— Послушай-ка меня, — сказал он. — Я сказал хемулю, что предок — мой лучший друг, что он не был на празднике целых сто лет и что его обязательно нужно пригласить! В качестве почетного гостя! Хемуль обещал. Но я говорю вам всем, что мне без предка праздника не надо! Тебе ясно?

— Да, — промямлил хомса. — Ясно. — Но сам думал о своем зверьке.

На веранде, освещенной слабыми солнечными лучами, сидела Мюмла и расчесывала свои волосы.

— Привет, хомсочка, — сказала она, — ты приготовил свой номер?

— Я ничего не умею, — уклончиво ответил хомса.

— Иди-ка сюда, — подозвала его Мюмла, — тебя нужно причесать.

Хомса послушно приблизился, и Мюмла принялась расчесывать его спутанные волосы.

— Если бы ты причесывался хотя бы десять минут в день, волосы у тебя были бы совсем неплохие. Они послушные, и цвет у них приятный. Так ты утверждаешь, что ничего не умеешь? Однако разозлиться ты сумел. Только потом залез под стол и все испортил.

Хомса стоял не двигаясь, ему нравилось, что его причесывают.

— Мюмла, — робко спросил он, — куда бы ты отправилась, если бы ты была большим злым зверем?

Мюмла тут же ответила:

— Подальше от моря. В тот реденький лесок позади кухни. Они всегда ходили туда, когда были не в духе.

— Ты хочешь сказать, когда ты не в духе? — спросил он.

— Нет, я говорю про семью муми-троллей. Когда кто-нибудь из них злился или был в плохом настроении, то, чтобы его оставили в покое, отправлялся в этот лесок.

Хомса сделал шаг назад и закричал:

— Это неправда! Они никогда не злились!

— Стой спокойно! — сказала Мюмла. — Ты думаешь, я могу причесывать тебя, когда ты вот так прыгаешь? А еще я скажу тебе, что иной раз и папа, и мама, и Муми-тролль ужасно надоедали друг другу. Ну иди же сюда.

— Не пойду! — воскликнул хомса. — Мама вовсе не такая! Она всегда добрая и хорошая! — И выбежал, громко хлопнув дверью.

Мюмла просто дразнит его. Она ничего не знает про маму. Не знает, что мама никогда не бывает злой.

Филифьонка повесила последнюю гирлянду — синюю — и оглядела свою кухню. Это была самая закопченная, самая грязная на свете кухня, зато художественно украшенная. Сегодня они будут ужинать на веранде раньше обычного. Сначала она подаст горячую уху, а в семь часов — горячие сандвичи с сыром и яблочный сок. Вино она отыскала в папином шкафу, а банку с сырными корочками — на верхней полке в кладовке. На банке была наклейка: «Для лесных мышей».

Тихонько насвистывая, Филифьонка изящными движениями разложила салфетки, — каждая салфетка была сложена в виде лебедя (Снусмумрику она, разумеется, салфетку не положила, он ими не пользовался). На ее лоб падали крутые завитки, и было заметно, что брови у нее накрашены. Ничего не скреблось за обоями, ничто не скреблось за плинтусами, и таинственные часы перестали тикать. Сейчас ей было не до них, ей надо было думать о своей программе. Она устроит театр теней «Возвращение семейства муми-троллей». «Это будет очень интересно и всем понравится», — подумала она. Она закрыла дверь в гостиную, а кухонную дверь заперла на задвижку. Потом положила лист картона на кухонный стол и стала рисовать. Она нарисовала лодку, в которой сидело четверо: двое взрослых, один подросток, а третий совсем малыш. Самый маленький сидел у руля. Рисунок вышел не совсем такой, какой хотелось бы Филифьонке, но переделывать она не стала. Все равно идея была ясна. Закончив рисунок, она вырезала его и прикрепила гвоздиками к палке от метлы. Филифьонка работала быстро и уверенно и при этом все время насвистывала, причем не песенки Снусмумрика, а свои собственные мотивы. Между прочим, она насвистывала гораздо лучше, чем рисовала или прибивала свои рисунки к палке.

Наступили сумерки, и она зажгла лампу. Сегодня ей не было грустно, она была полна приятных ожиданий. Лампа бросала на стену слабый свет, Филифьонка подняла метлу с силуэтом семьи муми-троллей, сидящих в лодке, и на обоях появилась тень. А теперь нужно прикрепить на стену простыню — белый экран, на котором силуэт поплывет по морю.

— Открой дверь! — закричал Онкельскрут за дверью гостиной.

Филифьонка чуть приоткрыла дверь и сказал в щелочку:

— Еще слишком рано!

— У меня важное дело! — прошептал Онкельскрут. — Я пригласил его, положил приглашение в шкаф. А это нужно поставить возле почетного места. — Он сунул в дверь большой мокрый букет — цветы в сочетании с листьями и мхом.

Филифьонка глянула на увядшие растения и сделала гримасу.