Анна Никольская - Город собак Страница 14

То были дети Акбылу.

Люди забрали щенков с собой. Решительно шагали они к дому Олза, но ненависть, переполнявшая сердца, уже не была столь неистовой.

А Олз не терял времени даром. Лишь толпа показалась у ратуши, он вышел навстречу и высоким голосом воззвал:

— Безназванцы, одумайтесь! Возмутители спокойствия — шарманщик и его собака — внесли разброд и сумятицу в нашу веками устоявшуюся жизнь. Что дали они взамен стабильности, размеренности и покоя? Радость, смех, веселье?! Зачем они нам?! Столетиями наши отцы и деды жили без этих сомнительных благ. Так внимите же голосу разума, верните прежние времена! — всё это звучало очень громко, фальшиво и неискренне.

Люди не стали казнить Олза. Они прогнали его из города, прокляв за убийство Хемса и Акбылу на вечные скитания.

Со временем город Без Названия переименовали в Город Собак. В нём появились театры, школы, библиотеки и даже цирк. А на главной площади на постаменте из чёрного гранита горожане воздвигли памятник Смеху и Улыбке.

Теперь в каждом из сорока четырёх домов слышится весёлый смех и заливистый собачий лай. В каждом из сорока четырёх домов живёт собака рыже-золотистой масти.

А Олз, словно тень, и по сей день скитается по земле. Иногда под покровом ночи ему удаётся проникнуть в очередной город, и тогда он завладевает душами и сердцами его жителей. И лишь от самих людей зависит, поселится ли Олз у них навеки или покинет край, так и не найдя в нём приюта.

Тобик

Зовут меня Тобик. Ростом я невелик, зато белый и пушистый. Нос мой сверкает розовой перламутровой пуговицей, усы в меру кудрявы, а лаять я умею прегромко.

Хозяйка моя Анюта — девочка хорошая: учится на пятёрки и животных любит. Вдвоём нам весело: вместе гуляем во дворе и частенько играем в дочки-матери. Анюта причёсывает мне шерсть, повязывает на шею банты и даже иногда купает. Она вообще всячески обо мне заботится и не любит со мной расставаться. Однажды даже в школу с собой взяла, но мальчишки её засмеяли.

Анюте меня на день рождения подарили. Я тогда сидел в коробке и ужасно переживал: кому же достанусь? Но нервничал я понапрасну. Увидев меня, Анюта от радости рассмеялась, схватила меня на руки и весь вечер не отпускала. Сказала, что всю жизнь о таком мечтала!

Да, мне с хозяйкой необычайно повезло. Ведь нередко с нашим братом как бывает: купят сначала, а через месяц ты им надоешь, и они тебя на улицу… Разные люди бывают.

Но Анюта не такая, она меня очень любит, и я плачу ей тем же. Часто она со мной разговаривает, как с человеком. Она и не догадывается: я-то всё понимаю. Сказала однажды, что я её самый лучший друг.

Говорят, Анюта слишком меня балует — одёжки шьёт, а на ночь берёт с собой в кровать. Обнимет, прижмёт к сердечку покрепче и заплачет тихо. Тут я бессилен помочь — Анюта по маме скучает. Мама Анюту два года назад в наш детский дом отдала. В такие моменты очень хочется её успокоить, сделать для неё что-нибудь хорошее. Но я не могу, я ведь даже лизаться не умею. Пёс-то я не настоящий — плюшевый.

Вадимкины слёзы

Утро дышало свежестью. Над рекой висел прозрачный туман, но солнечные лучи уже золотили тихую гладь. Поднимавшийся берег покрывала изумрудная трава, испещрённая бесчисленными искорками росы. Воздух, насыщенный пряными ароматами диких цветов, застыл. Тихо — лишь в зарослях камыша у самой воды колокольцами звенели комары. Вадимка сидел на берегу и смотрел, как старый тополь роняет белоснежные, кружащиеся в застывшем воздухе пушинки. Тонкое поскуливание нарушило спокойствие утра.

Мальчик вздрогнул — вспомнил, зачем пришёл сюда. Слёзы подкрались к горлу, стали душить, но он сдержался — не заплакал.

Вчера ощенилась Жучка: принесла четверых, от кого — не известно. Да и неважно, сама не из породистых. Мать увидала Жучкин живот и давай причитать на всю деревню: «Не углядел! Сколько раз говорила: не пускай собаку со двора! Что прикажешь с ублюдками делать?»

Виноват Вадимка. И спрос теперь с него. Мать приказала к вечеру от щенят избавиться — утопить. Легко сказать, а вот попробуй исполни. Они, хоть и маленькие, слепые, а живые существа!

Вадимка — добрый малый, животных любит. Особенно свою Жучку. И отпустил-то её из жалости: шибко на волю просилась. На цепи долго не усидишь.

Холщовый мешок, куда мать сложила бедолаг, лежит рядом. Щенята выбрались и белыми комочками ползают в ярко-зелёной, как новый бархат, траве. В поисках маминого горячего живота тыкаются слепыми мордочками друг в дружку, жалобно скулят. Голодные…

Представить, как Жучкиных щенят топить будет, Вадимка не мог. Казалось, чего проще: оставь мешок у воды — река сама сделает своё дело — и гуляй без хлопот и забот.

Вадимка так не сумел бы. Размазывая грязными ладонями выступившие слёзы, утёр лицо, сложил щенят обратно в мешок и решительно направился в деревню.

У сельпо в ожидании утреннего хлеба толпился народ — всё больше женщины. Увидав знакомое лицо, Вадимка подошёл к крылечку.

— Здравствуйте, тётя Маша, — заливаясь краской, обратился он к дородной женщине.

— Здорово! Чего в мешке? — сразу заинтересовалась любопытная тётя Маша.

— Сейчас покажу! — засуетился Вадимка. — Щенки Жучкины. Может, возьмёте?

— Разве это щенки? Крысята какие-то, — сострила женщина. Собравшиеся вокруг прыснули.

— Маленькие ещё, вчера родились…

— Раз вчера, то неси-ка их к мамке. Вона разревелись — жрать хотят.

— Не могу. Мать запретила с ними домой возвращаться. Может, всё-таки возьмёте?

Женщины, потеряв к мешку интерес, одна за другой расходились. Сельпо открыли, и тётя Маша деловито направилась к дверям. Вздохнув, мальчик уныло поплёлся прочь.

— Вадик, постой!

Вадимка обернулся: Николай Егорыч — колхозный ветеринар, давний приятель отца.

— Ты вот что, ступай к деду Борису — охотнику. У него Сильва ощенилась, восемь штук принесла. Авось возьмёт старик твоих-то.

Окрылённый, мчался Вадимка к дому охотника. Не верилось, но очень хотелось надеяться: мучения кончатся скоро!

Очутившись у калитки, Вадимка поостыл. В деревне знали: у деда Бориса нрав суровый. Стало не по себе: вдруг не станет слушать дед, вдруг погонит? С тех пор как померла жена, не любил Борис незваных гостей.

Во дворе неистово заливалась собака.

— Цыц, Сильва! — послышался из-за забора скрипучий голос. — Кого там ещё нелёгкая принесла?

— Здравствуйте, дедушка. Это я — Вадимка, — переминался с ноги на ногу мальчик, не решаясь зайти во двор.

— Какой такой Вадимка? — дед прошаркал к калитке, глянул сквозь штакетник сурово. Открывать не собирался.

— Клавдии Петровны сын…

— Ясно, — ещё больше нахмурился дед. — Зачем пожаловал?

— Дедушка, тут такое дело… — замялся под строгим взглядом Вадимка. — Жучка наша ощенилась, а мать велела от щенков избавиться.

— А я при чём?

— Не могу я их топить. Рука не поднимается! — от волнения Вадимка закричал даже.

Залаяла Сильва, и мальчик вновь сник.

— Может, их того… Сильве?

— Ишь, чего удумал! Ты тоже соображать должен — у ней своих восемь штук, не прокормит! — осерчал дед.

— Что ж делать, дедушка?! — в голосе зазвенело отчаяние.

— Жалко бедолаг… Покажь, сколь их у тебя?

— Четверо! — с готовностью Вадимка развязал мешок.

Подошла Сильва, просунув сквозь дыру в заборе голову, обнюхала притихших щенят.

— Что, мать, взять ли? — дед вопросительно глянул на собаку. Та уже самозабвенно облизывала малышей.

— Возьмите…

— Что с тобой делать? Ладно, двоих, пожалуй, потянем.

— Спасибо! — Вадимка готов был расцеловать деда. Зря в деревне болтают, не страшный он вовсе!

Довольные щенки сосали новую маму, а дед Борис советовал:

— К бригадиру сходи. У него собака вот-вот ощенится, авось и приютит бедолаг.

Но бригадир Вадимку и на порог не пустил. Услыхал, о чём речь — дверь перед носом захлопнул.

Загрустил Вадимка. Сел возле сельской библиотеки на лавочку, прижал к себе щенят, задумался, что дальше делать.

Мимо шла баба Люба.

— Чего не весел, сынок? — известная своей сердобольностью на всю деревню старушка добродушно улыбалась каждой чёрточкой лица, вплоть до морщинок в уголках глаз. Вадимка кивнул на щенков:

— Мать утопить велела.

— Батюшки! — схватилась за сердце баба Люба. — Животинку губить — грех великий. Они, вона, маленькие какие! А ну шагай за мной, — скомандовала она и направилась к своей избушке.

— Вот мы и дома, — баба Люба отворила дверь. — Стешка! Где ты, негодница? Стеша! Вон куда забралась!

На печке среди цветастых подушек лежала пушистая серая кошка. Она кормила трёх уже подросших котят.

— Глянь, кого тебе принесла, — баба Люба взяла одного щенка и подложила Стеше под бок. Кошка зашипела и, отпрыгнув в сторону, выгнула спину дугой.