Константин Арбенин - Иван, Кощеев сын Страница 14

— Во-первых, ты с ним не справишься. А во-вторых, это ж действительно редкий экземпляр, возможно, последний из своего вида, могикант! Природу, Ваня, беречь надо. Попробуем с ним договориться.

Змей услышал, что Иван с мужиком шепчется, перевёл взгляд на Горшеню.

— А это что за загвоздок? — спрашивает.

— Я не загвоздок, — радостно отвечает Горшеня. И вид у него такой, будто он очень доволен, что государь лесной на него наконец-то своё внимание обратил. — Я Горшеня, мужик.

— И чего же ты, мужик, лыбишься? — спрашивает змей.

— От радости, — отвечает Горшеня.

— Чему ж ты рад? — не понимает Тигран Горыныч.

— А я судьбе своей рад, твоё лесничество. Вчера ещё кто я был? Неизвестно чей обед. А сегодня я кто есть? Царский завтрак! Эвон как меня фортуна лизнула!

Иван на Горшеню смотрит удивлённо. Не может понять, юродствует он или искренне такую чушь несёт. Может, тоже лишнего нюхнул? А Горшеня на Ивана не глядит, а продолжает бодрым голосом со змеем разговаривать.

— И тебе я, твоё лесничество, сильно за такое повышение благодарен, даже и мечтать о подобном не смел. С превеликим, как говорится, удовольствием к тебе в глотку завтра залезу, и товарища своего захвачу — ты на этот счёт не волнуйся, считай, что мы уже у тебя в желудке варимся. Как говорится, от стола стола не ищут! А ещё говорят: еда едока видит издалека, а едок еду чует и за версту.

— Такие слова мне по нраву, — говорит Тигран Горыныч, и пасть его в жабью улыбку кренится. — Ну говори ещё, перебивать не буду. Хороший мужик — правильная еда.

— Говорю ещё, — соглашается Горшеня. — Ещё хочу тебе, твоё лесное величество, высказать свою обеспокоенность. Дело в том, что у меня правая нога не шибко вкусная, некачественная, с брачком, право слово. Начинка в ней имеется свинцового характеру. Боюсь, как бы ты, родимый, зубов не повредил.

— Это ты не бойся, — отвечает змей. — Свинец — металл мягкий, легкопереваримый; и не такое едали, бывало, и ордена попадали, и памятные медали. А то и запасные детали! И ничего, как видишь.

— Ну слава тебе, Господи! — радуется Горшеня. — Раз так, тогда я за тебя, твоё лесничество, спокоен. Как говорится, еда за едока ответственности не несёт.

Сказал — и вроде как назад отступил, вроде как речь свою закончил. А Тиграну Горынычу почему-то с Горшеней очень даже понравилось разговор вести, это тебе не то что с Иваном, вражьим отпрыском! Царь мужика когтём подзывает, просит ещё что-нибудь обсказать.

— Продолжай, — говорит, — мужик. До завтрака ещё времени много, целый вечерок и полная ночка.

— А чего продолжать-то! — разводит руками Горшеня. — Хотя… Оно, конечно, можно и продолжить. Тем более что у меня к тебе, твоё лесничество, сугубо личный разговор наметился.

— Когда же это он у тебя успел наметиться, мужик?! — дивится змей.

— А прямо сейчас, твоё лесничество. Так говорить, али ты передумал? Я, конечно, могу и помолчать до завтрака, но уж больно разговор этот полезный.

— Для кого — полезный? — не понимает Тигран Горыныч.

— Для твоей преважной персоны — сугубо личный, оздоровительный разговор. В таком вот масштабе.

Тигран Горыныч насупился, башку свою громадную к самому Горшениному носу поднёс, а Горшеня стоит как вкопанный, ни ухом не поведёт, ни усом не дёрнет.

— Да ты, что ли, лекарь? — спрашивает змей с осторожностью.

— Бывало и лекарь, бывало — фельдшер, а больше — ветелинар. По животной, стало быть, части дока, заморский звериный парикмахер и вошкодав.

— Постой-погоди, — заинтересовался Тигран Горыныч, глазами в разные стороны позыркал. — Что ты там насчёт вошек говоришь?

— Не я говорю, факты говорят, — отвечает Горшеня спокойно и с достоинством. — Говорят, что как укротитель блох я совсем даже неплох, а как заклинатель вшей — дык ешшо хорошей.

Тигран Горыныч аж закашлялся. Горшеня ему пальцем показывает, чтобы он ухо своё к его мужицкой голове подвёл, глазом подмигивает и на окрестное зверьё косится. Змей его намерения понял, ухо прямо к месту подкатил — на, мол, говори.

— Да ты, твоё лесничество, не бойся ничего, — говорит Горшеня приватно. — Я ж все твои промблемы насквозь вижу. Сейчас я тебе всё расскажу, а там уж ты сам решай, что тебе делать.

— Ну? Говори, ветелинар, — кивает Тигран Горыныч. — Только в самое ухо говори, блюди мою врачебную тайну. Мало ли там кто чего услышит — а я ведь персона царственная, мне промблемы напоказ выставлять не след.

— Ага, — кивает Горшеня и говорит тихо, так что, кроме змея, только Иван речь его слышит: — Так вот что я тебе, твоё лесничество, скажу. В целом ты зверь здоровый, но в частностях наблюдаются некоторые ньюансы. Сердце, например, у тебя доброе, голова — та, которая налицо, — светлая. А вся твоя злобность, хищность и кровожадие есть результат внутреннего твоего расстройства и личной твоей, так сказать, обделённости по мужеской части.

Горшеня сделал паузу, потом взял ухо змеиное за края и, морщась от запаха, голову свою в него углубил.

— Попросту говоря, — шепчет, — пара тебе нужна, твоё лесничество. Мужик без парочки — что нуль без палочки. Понимаешь?

Тигран Горыныч рёвом взревел — головой мотнул, Горшеню вбок метнул, сосну лбом боднул. Иван встревожился, в боевую стойку встал, кулаки приготовил. Только видит: змей обратно голову к Горшене воротил и шепчет теперь ему в ухо:

— Ну и глазаст ты, мужик! Ветелинар, одно слово! В самую душу мою заглянул, самую больную мою тоску словом выразил! Уууу-ух!

И замотал головой, лапой землю боронит, хвостом озерцо мутит. Видать, действительно зацепил Горшеня змея за самую нарывную занозу. Чуть успокоившись, Тигран Горыныч снова к Горшене обращается:

— Ну а что же мне делать-то, ветелинар?

Горшеня загривок почесал, губой шваркнул.

— Тут, — говорит, — рецепта простая. Найди себе невесту — да ступай под венец. Или как там это у вас, лесных жителей, делается?

— Э-э-э! — осклабил пасть Тигран Горыныч. — Сказала кума, что корь — не чума! Да я бы давно, мужик, подругой-то обзавёлся б, давно бы уже от одиночества огнём не пыхтел, да только кто ж мне в жёны-то сгодится! Где ж я такую пару найду, чтобы и по размеру подошла и по характеру? Нет на белом свете таких рептилиев, избылись все, я последний мужской экземпляр остался — бобыль бобылём! А стало быть, нет мне в жизни счастья, и удел мой — одинокая лесная старость!

— Погоди о старости говорить, твоё лесничество, — щурится Горшеня. — Ты змей в самом расцветном соку — орёл, а не змей! Да что там орёл — буревестник! Чтоб такому горячему молодцу да невесту не сыскать!

Тигран Горыныч глянул на Горшеню строго — чуть не задавил взглядом.

— Ты со мной не шути, ветелинар. Я ведь и слизнуть могу, не дожидаясь завтрака!

— Не шучу я, твоё лесничество, — продолжает Горшеня. — Откровенно тебе говорю как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.

— Чего ты тянешь-то, ветелинар! — воет Тигран Горыныч. — Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!

Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:

— Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом — не невест опекать, а врага допекать, право слово.

Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени — как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы, как в лупу, рассматривает.

— Опять же блохи у тебя — что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов — хоть сейчас на пастбища.

— А ты и от блох рецепты знаешь? — всё более пристрастно вопрошает Тигран Горыныч.

— А как же не знать! И от блох, и от вшей. Мы с ними старые приятели, на фронтах вместе держались.

Сказал — и в прежнюю независимую позу. На соснячок глядит, сорок считает. Тигран Горыныч забеспокоился, хребтом заводил, жабры раздувает, что кузнечные меха, — есть, похоже, у него в Горшене великая необходимость.

— Послушай, ветелинар, — начинает он как бы издалека, — у нас до завтрака ещё уйма времени остаётся. Может, нам того… баньку организовать? Угодил бы мне, царю, побанил бы по-научному, а я б тебе назавтра поблажку — жевать бы не сильно стал, вползуба.

— Выгодное дело, — примеряет Горшеня. — Да мы за выгодой не гонимся, не стяжалы чай. Я тебя, твоё лесничество, и без поблажек обработаю по полной банной программе, если есть на то твоя воля.

Иван Горшеню железным локтём в бок тычет — ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.