Михаил Каришнев-Лубоцкий - Каникулы Уморушки Страница 16

– Тихо ты! Не реви! – прошипела Уморушка. – Ивана Иваныча заглушишь!

Но Брыклина будто прорвало:

– Я места себе не нахожу!.. Во мне снова кто-то сидит и шепчет: «Из-за тебя все!.. Такой человек погибнуть может!.. Альтер Эго!.. В расцвете лет!.. Не вкусив… не вкусив этих самых»…

– …прелестей жизни, – подсказала Маришка.

– Их самых! Прелестей! – обрадовался Брыклин. – А я что могу? Колдовать-то я не умею! И она теперь не умеет! – кивнул он в сторону Уморушки.

– Колдовать я умею получше вашего, – обиделась юная лесовичка. – Просто я пока права колдовать не имею, до следующих каникул.

– Только приедь еще! Только поколдуй! – зарычал Брыклин.

– Тихо!.. Тихо вы!.. – замахала на поссорившихся приятелей Маришка. – Не спорить нужно, а Костю спасать!

– А как? – удивилась Уморушка. – До следующих каникул…

– Без колдовства обойдемся. Хватит колдовать! – перебила ее Маришка. – Найдем Костю, уговорим его не ехать в Москву…

– Он уже уехал, – вмешался Петя. – Записку-то он вчера написал.

– Значит, и мы поедем. У тебя есть в копилке деньги? – обратилась Маришка к Брыклину.

– Рублей пятнадцать было… – нехотя ответил тот.

– Жалко, да? – ехидно спросила, прищуривая изумрудный глаз, Уморушка.

И хотя сейчас Пете было жальче расставаться с деньгами, чем неделю назад, он сказал: «Нет, не жалко».

– Вот и хорошо, – подытожила Маришка, – и у меня семнадцать рублей есть. Да еще мама с папой тридцать рублей на жизнь оставили.

– На чью жизнь? – удивилась Уморушка.

– На мою. Но потратим на Костину. – Маришка подумала о чем-то еще и сказала: – Ждать Ивана Ивановича не будем. Времени нет, да и какой от него толк сейчас? Еще потеряется в Москве.

– Мы ему записку оставим, – предложил Петя Брыклин. – Чтоб не волновался он.

– Ага., – поддержала его Уморушка. – Напишем еще, что окно в спальню открыто. Пусть через окно в квартиру лазит, дверь-то ему не открыть.

Так и решили.

Маришка быстро написала записку, вложила ее вместе с Костиным посланием в его же конверт и попросила одноклассника Пузырькова передать все это Коту в сапогах. В награду за услугу Пузырьков получил право закрыть занавес после того, как закончится спектакль. Пузырьков охотно согласился и, пряча за пазуху конверт, стал на рабочее место.

– Идите, раз вам так некогда, – милостиво разрешил он, – сделаю все в лучшем виде, будьте спокойны.

Бросив прощальный взгляд на сцену, на Ивана Ивановича, с жаром уговаривающего Людоеда превратиться в льва, друзья поспешили на улицу.

– Деньги-то я выну из копилки, – хмуро бормотал Петя, стараясь не отстать от быстроногих спутниц, – а вот с бабушкой как?

– А что с бабушкой? – не поняла Уморушка. – Бабушку с собой брать не надо.

– А кто ее брать собирается? – удивился Брыклин. – Я, например, не собираюсь! Меня не отпустит – вот чего боюсь!

– Для доброго дела? – снова удивилась Уморушка. – Для доброго дела меня мой дедушка куда хошь отпустит!

– Не «хошь», а «хочешь», – поправила Маришка. – Это во-первых. А во-вторых, объяснять Виолетте Потаповне наше «доброе дело» никак нельзя! У нее, может быть, сердце слабое.

– Ну, не будем объяснять, – пошла на уступки Уморушка. – Напишем записку, как Ивану Ивановичу, и в поход!

– Вот это правильно, – поддержала ее Маришка. – Напишем, что срочно в турпоход ушли, на денек-другой. А предупредить не успели: Виолетта Потаповна в магазин за продуктами ушла. Ну как? – обратилась она к Пете.

Но Брыклин вдруг заупрямился.

– Нет, – сказал он грустно и чуть обреченно, – обманывать бабушку я не стану.

– Для доброго дела!!! – простонала, сердясь на упрямца, Уморушка.

– И для доброго дела не стану. Все: хватит. Иначе… иначе он меня загрызет.

– Кто? – удивилась Маришка.

– Кто?! – поразилась Уморушка.

– Он… Альтер Эго… – И Петя Брыклин несколько раз ударил себя кулаками в грудь. – Еще один завелся мучитель… Я теперь снова его слышу… Вредный такой… Со свету сживает, из-за Костьки… И из-за бабушки. Просто проходу не дает. «Не жалеешь ты ее», говорит.

После некоторых колебаний Маришка решила:

– Придется тебя оставить, ничего не поделаешь. В Москву мы и вдвоем с Уморушкой съездим. А вот в Муромскую Чащу все вместе отправимся, если Костя с учеными дров не наломает. А в Муромской Чаще Калина Калиныч решение примет!

– А бабушка? – снова напомнил Брыклин. – Она туда вовсе меня не отпустит.

– А мы Виолетту Потаповну тогда с собой возьмем. Свежий воздух полезен пожилым людям.

– Калина Калиныч враз мои чары развеет, – посулила Уморушка Пете. – И будет все, как прежде. А может, и по-другому, уж дедушке лучше знать.

– Ну что: по рукам? – спросила Маришка Петю.

– По рукам… – нехотя согласился Брыклин.

– Тогда за деньгами – и на чугунку! – весело скомандовала Уморушка. И добавила: – Давненько я по чугунке не ездила – поди, неделю! А в Москве, так сроду не была. Вот оказия!

И, тряхнув золотисто-зелено-каштановыми кудряшками, Уморушка взяла за руки Петю и Маришку и потащила их к подъезду дома, где жили Брыклины.

Глава вторая,

в которой Иван Иванович съедает мышку и дает интервью корреспонденту местного радио

А покинутый своими друзьями Гвоздиков, не подозревая о случившемся, играл роль Кота в сапогах так, как не играл ни одной из своих ролей в жизни. Когда поддавшийся на его уговоры Людоед превратился в льва, Иван Иванович с шипеньем и фырканьем забился под стол и уже оттуда, сверкая позеленевшими очами и тщетно пытаясь утихомирить вставшую на спине дыбом шерсть, попросил, а точнее, умолил Людоеда превратиться в мышь. И лев исчез, а на его месте возникла маленькая серая мышь, сделанная из папье-маше и других подручных материалов в кружке «Юный дизайнер». И Гвоздиков увидел мышь – и этот момент был вершиной его перевоплощения.

Великий реформатор сцены Константин Сергеевич Станиславский непременно уронил бы слезу восторга и восхищения при виде поклонника своей системы, сигаюшего из-под стола на беззащитную жертву театрального искусства. Тихий треск, легкое шуршание – и Людоед исчез в пасти вероломного слуги маркиза Карабаса. Людоеду пришел конец, а вместе с его концом пришел конец и спектаклю.

Пять раз Пузырьков закрывал и открывал занавес, и все пять раз подряд под шумные крики «браво!» и гремящие аплодисменты выходили участники спектакля на поклоны к зрителям. «Скорей бы они раскланялись! – подумал он, облизывая пересохшие губы. – В буфете лимонадом торгуют, вот бы напиться сбегать!»

И его мечта сбылась: после пятого выхода на поклоны Игорь Игоревич сказал: «Довольно, братцы! Больше не выходим».

Зрители, похлопав еще немного, успокоились и пошли по домам. А Пузырьков кинулся в буфет и с аппетитом опустошил целую бутылку лимонада. Отдышавшись, он хотел было, как и все, идти домой и тут вдруг вспомнил о втором поручении Маришки Королевой.

– А письмо-то я не отдал Иван Иванычу!.. – хлопнул он себя ладонью по лбу. – Хорошо, хоть вовремя вспомнил!

И Пузырьков ринулся снова в актовый зал. На счастье, Иван Иванович еще не ушел: он стоял неразгримированный и не переодевшийся в нормальный костюм и давал интервью корреспонденту областного радио.[4]

– В каждом ребенке есть какой-нибудь талант. Иногда этот талант сидит в ребенке тихо, как мышка, и задача педагогов откопать его, вынуть из этой мышеловки, которую многие называют апатией и ленью, – услышал Пузырьков последние слова старого учителя.

Корреспондент поблагодарил Ивана Ивановича, еще раз поздравил с победой в смотре, выключил диктофон и, попрощавшись, ушел.

– Вам записка, Иван Иваныч, – протянул Пузырьков конверт Гвоздикову. – Маришка просила передать.

– А где она сама? – удивился тот. – Где ее подружка?

Не получив ответа, Иван Иванович решил прочитать послание. Записок было две, и когда Гвоздиков их прочел, то по одному его виду Пузырьков понял, что дела у почетного педагога плохи.

– Что-нибудь случилось? – участливо спросил он пригорюнившегося артиста. – Может быть, вам помочь?

– Нет-нет, мальчик, спасибо, – торопливо поблагодарил Гвоздиков. – Я сам. – Он не стал объяснять, что сделает «сам», и, попрощавшись с Пузырьковым, быстро пошел прочь, на ходу пряча в ботфорты сапог злополучные письма Маришки и Кости.

– А переодеваться не будете? – крикнул ему вслед заботливый Пузырьков. – Так и пойдете в кошачьем костюме?

– Дома, дома переоденусь! – уже в дверях откликнулся Гвоздиков и исчез в пустынных школьных коридорах.

Так закончился городской смотр драмкружков, но не наша правдивая повесть.

Глава третья,

в которой говорится о том, что голод не тетка, а также о том, что кроме чувства голода есть еще и чувство собственного достоинства

Если Маришке и Уморушке для того, чтобы сесть в поезд и ехать в Москву было достаточно одного – купить билеты, то для Гвоздикова этого было маловато. Ему еще нужна была справка из ветеринарной лечебницы о том, что он совершенно здоровый и незаразный кот. Конечно, Иван Иванович мог бы сбегать в ветлечебницу и выпросить там такую справку, но по здравому рассуждению он не стал этого делать.