Т Габбе - По дорогам сказки Страница 17

– Из нее выйдет славная хозяйка! – сказал старый тролль лесному царю и чокнулся с ним взглядом: он не хотел больше пить.

Четвертая дочь лесного царя вышла с золотой арфой в руках. Она ударила по одной струне, и каждый из присутствующих невольно поднял ногу, левую, потому что тролли и духи – левши и всегда встают с левой ноги.

Она ударила по другой струне – и все пустились в пляс.

– Опасная особа! – сказал старый тролль.

А молодые тролли взяли да и ушли из залы – им уже надоели все эти фокусы.

– Ну, а следующая что умеет? – спросил старый тролль, зевая.

– Любить все норвежское! – сказала пятая. – Если я выйду замуж, так только за норвежца.

– Это мило, – сказал старый тролль.

Но самая младшая сестрица в это время шепнула ему на ухо:

– Она слышала одну норвежскую песню… Знаете, там еще говорится, что когда придет конец света и все на земле разрушится, то устоят одни норвежские скалы. Вот ей и хочется попасть в Норвегию – она страсть боится погибнуть.

– Эге! – сказал старый тролль. – Вот оно что!.. Ну, а седьмая, последняя, что умеет?

– Перед седьмой есть еще шестая! – сказал старый лесной царь. Он, видимо, хорошо умел считать.

Но шестая даже не хотела показаться гостям.

– Я умею говорить только правду в глаза, – сказала она. – Поэтому я никому не нужна.

Наконец дошла очередь и до седьмой. Что же она умела делать? Рассказывать сказки, когда угодно, о чем угодно и сколько угодно.

– Вот тебе мои пять пальцев! – сказал старик тролль. – Расскажи мне сказку о каждом из них.

Она взяла его руку и принялась рассказывать, а он слушал и смеялся до упаду. Ему и в голову не приходило прежде, что о каждом пальце можно рассказать целую историю, да еще такую забавную и поучительную. Когда же она дошла до безымянного пальца, который называется иногда «златоперстом», потому что на нем носят золотое обручальное кольцо, старик сказал:

– Стой! Держи этот палец покрепче. Он твой, да и вся рука твоя. На тебе женюсь я сам.

Сказочница поблагодарила старого тролля, но напомнила, что он еще не дослушал сказки о «Златоперсте» и о «Петрушке-бездельнике» (так она называла мизинец).

– Прибереги эти сказки, – сказал старый тролль. – В долгие зимние вечера ты докончишь нам сказку о пяти пальцах, а заодно расскажешь и обо всем на свете. У нас в Норвегии никто не умеет плести такие небылицы. Мы будем сидеть у себя в горной пещере при свете смолистых сосновых лучин и пить мед из старинных позолоченных рогов. Эти рога я получил в подарок от речного духа. Он и сам придет к нам в гости и споет тебе все песни, которые слышал у себя на родине от горных пастухов. То-то весело будет у нас! Лососи запрыгают в струях водопада и будут биться о стены нашего дворца. Только не попасть им к нам, сколько ни бейся!.. Эх, хорошо в нашей старой славной Норвегии… А где же мои молодцы?

В самом деле, куда девались сыновья старого тролля? Они бегали по полю и задували блуждающие огоньки, которые так любезно явились участвовать в факельном шествии.

– Что вы носитесь без толку? – сказал старый тролль. – Я за это время нашел для вас мать, и теперь вы можете жениться на любой из ваших теток, какая вам только понравится.

Но сыновья сказали, что им больше по вкусу пить со всеми гостями «на ты» и произносить заздравные речи, а жениться вовсе не хочется.

Спорить с ними было невозможно. Они без конца говорили речи, пили со всеми «на ты», а потом опрокидывали кубок себе на ноготь. Это означало, что на дне не осталось ни капли.

Под конец оба брата сняли с себя кафтаны и растянулись на столе отдыхать – они никого не стеснялись. А старый тролль пустился со своей молодой невестой в пляс и потом поменялся с ней сапогами. Это поновей, чем меняться обручальными кольцами. Да и потерять сапог труднее, чем кольцо.

– Чу, поет петух! – сказала старая ключница. – Пора нам закрыть холм, пока солнце не сожгло нас.

И холм закрылся.

…А по стволу гнилого дерева бегали взад и вперед юркие ящерицы и болтали между собой по-ящеричьи.

– Ах, как нам понравился старый норвежский тролль! Как он нам понравился!..

– А с моей точки зрения – молодые лучше, – еле слышно прошептал дождевой червяк.

Но так как он был слеп, то никто не поверил, что у него есть точка зрения.

Свинья-копилка. Пересказала Т. Габбе

Ну и много же игрушек было в детской – прямо не сосчитать! А высоко над ними, на шкафу, стояла копилка – глиняная свинья. В спине у нее, как и полагается, была прорезана щель для монет. Сначала эта щель была узенькая, но потом ее чуточку расширили перочинным ножиком, чтобы в нее пролезали и крупные серебряные монеты. Две такие монеты уже лежали на дне ее брюшка, а уж про мелочь и говорить нечего. Мелочью свинья была, как говорится, битком набита, так что и брякнуть не могла. Чего же больше? Ни одна свинья с деньгами не могла бы пожелать лучшей участи. К тому же она еще занимала очень высокое положение: стояла на шкафу и смотрела на всех сверху вниз. Она знала, что денег у нее по горло и, стоит только захотеть, она может купить все игрушки, которые лежат и стоят внизу. А сознавать это довольно приятно, уж во всяком случае свинье.

Игрушки знали, чего стоит свинья и что она о себе думает, но не говорили об этом. Да и к чему? Они и без того находили о чем поболтать.

Однажды, когда в детской никого не было, из полуоткрытого ящика выглянула большая кукла. Она была уже не слишком молода, не раз теряла голову, и поэтому шея у нее была подклеена.

Кукла поглядела направо, налево и сказала:

– Давайте играть в людей. От скуки и это не худо!

– Давайте, давайте! – закричали все и засуетились в своих коробках и ящиках.

Даже картины и те закачались на стенах, хотя им и не следовало бы показывать свою оборотную сторону, потому что на ней, как известно, ничего не нарисовано.

Было уже совсем поздно. Пробило двенадцать часов. В окна заглядывал месяц и светил вовсю, не требуя за освещение никакой платы.

В игре приняли участие все игрушки до одной, даже детская коляска, хотя она была такая большая и неуклюжая, что ее считали скорее мебелью, чем игрушкой.

Но коляска на это не обижалась.

– Каждому – свое, – говорила она. – Не всем же быть знатными господами и забавляться с утра до вечера. Надо кому-нибудь и дело делать.

Только одной свинье-копилке послали пригласительный билет. Ее нельзя было просто позвать – она стояла так высоко над всеми, что могла и не расслышать.

Впрочем, и на письменное приглашение свинья не соизволила ответить, придет она или не придет. Да в конце концов так и не пришла. В самом деле, зачем ей спускаться до других? Пусть другие позаботятся, чтоб она все видела, не сходя со своего места.

Делать нечего, пришлось исполнить ее желание. Кукольный театр поставили прямо против шкафа, сценой к свинье.

Праздник решили начать с веселой дружеской беседы, потом предполагалось представление и, наконец, общее чаепитие.

Именно с беседы и началось. Лошадь-качалка высказала несколько мыслей о бегах, скачках и чистоте конской породы, детская коляска – о железных дорогах, о поездах, которые будто бы движутся паром, и о прочих новинках. В самом деле, кто же мог бы об этом судить, если не они… Лошадь – о лошадях, коляска – о поездах!.. Стенные часы рассуждали по поводу политики-тики-тики! Часы думали, что идут впереди своего времени, но злые языки утверждали, что они порядком отстают. Бамбуковая тросточка хвалилась своим серебряным колпачком и железным башмачком. Еще бы! Ведь она могла считать себя щеголихой с головы до ног! По углам дивана молча лежали две пухленькие, расшитые шелками подушечки. Обе были премиленькие и преглупенькие.

Наконец началась кукольная комедия.

Куклы на нитках представляли, а куклы без ниток и другие игрушки должны были смотреть и хлопать в ладоши. Те же, у кого не было ладоней, могли щелкать и стучать чем попало.

Впрочем, один бойкий хлыстик наотрез отказался щелкать, когда на сцену выходят старые, потрепанные куклы, и сказал, что он щелкает только молоденьким нарядным куколкам.

– Нет, по-моему, уж если хлопать, так всем, – заявил пистон.

«А мне бы только свой угол! – думала плевательница. – Лишь бы плевать в меня удобно было».

Одним словом, каждый рассуждал по-своему.

Комедия, если говорить по правде, не стоила и гроша ломаного, но актеры играли превосходно. Они показывались зрителям только лучшей своей стороной, потому что эта сторона была раскрашена. А нитки у них были такие длинные, что каждая кукла могла играть выдающуюся роль, или, как говорится, быть из ряда вон выходящей.

Зрители были очень растроганы. Кукла с подклеенной шеей до того размякла, что опять потеряла голову.

Даже свинья с деньгами и та чуть не прослезилась. Ей захотелось сделать что-нибудь хорошее, доброе, – например, упомянуть в своем завещании лучшего из актеров: пусть его похоронят рядом с ней, когда придет пора…