Мария Грипе - Дети стеклодува Страница 17

Она решила напасть во время урока пения. Тогда Нана бывала особенно в ударе. Отдохнувшая и опасная, потому что пение — её конёк — всегда придавало ей силы.

Может показаться странным, что вместо этого Крылатая не выбрала минуту слабости Наны. Но это было немыслимо. Крылатая хотела, чтобы они были на равных. Если один обманывает другого, это не значит, что они меряются силами. Да и у Наны не было случая подготовиться. И предоставить его ей было невозможно, как бы этого ни хотелось, потому что у Наны не было ни малейшего понятия о честной игре. Она была совершенно бессовестная, хитрая бестия, наносящая удар в спину и преисполненная коварства.

Но, несмотря на всё, они были сестрами; Нана, как и она сама, была дитя природы, порождение сил природы, — они не были полностью людьми, и обе они об этом знали.

Единоборство между ними должно было происходить по законам дикого леса: сильнейший победит. Победит Добро или Зло.

Поэтому несправедливо было бы атаковать Нану в минуту её слабости. Чтобы искоренить Зло до основания, надо предоставить ему все возможности защиты. Обмануть его нельзя. Не следовало обманывать и Нану.

Крылатая знала это и по-своему подготовилась.

И касалось это не только Наны.

Прежде всего она попросила Властителя и Властительницу прийти сегодня к детям на урок пения.

Им этого не хотелось — что им там делать? Но, увидев, как серьёзна гостья, Властительница быстро сдалась, а затем сдался и Властитель. Они подумали о счастливой сегодняшней прогулке за город и обещали прийти. Потому что по какому-то смутному наитию чувствовали, что без старухи тут не обошлось, хотя она только и делала, что сидела в коляске и, похоже, пальцем не шевельнула.

Затем Крылатая поспешно поднялась наверх, в башню, и перемолвилась с Разумником. Они о чём-то договорились. И она погрузилась в тихое раздумье. Отворив все окна в башне, она просидела там некоторое время, обдуваемая летними ветрами. Вот так собиралась она с силами перед встречей с Наной…

Когда урок пения начался, Крылатая отправилась с Разумником, парящим на сильных крыльях у неё над головой, вниз, в зал, где находились Нана и дети. В руках она держала две чаши работы Альберта-стеклодува. И, встретив Властителя и Властительницу, протянула каждому по чаше и попросила держать их всё время, пока длится урок. И не выпускать из рук.

Властительница испуганно посмотрела на чаши.

— Они похожи на слёзы, — сказала она.

— Это и есть слёзы, — мрачно ответила Крылатая.

Они удивлённо помотрели на неё и не поняли, куда она собирается пойти, но не смели не последовать за ней, когда она быстрыми шагами направилась к Нане.

Урок был в полном разгаре.

Ни Нана, ни дети не заметили троих, вошедших в зал. Гостья сделала знак Властителю и Властительнице — остановиться и молча слушать.

Зелёный свет просачивался в зал. Окна были покрыты густыми зарослями вьющихся растений, шторы были зелёными, как и стены.

Стоя посреди зала, Нана пела.

Клас и Клара, прижатые к стене, словно окаменев, не спускали с неё глаз. В клетке, свисавшей с балдахина, сидел Мими.

Кончив петь, Нана вперила свой взгляд в детей; в комнате на один-единственный, исполненный страха и трепета миг, настала тишина.

После того как тишина сделала свое дело, она пронзительно, поднимая с каждым словом голос, сказала:

— А теперь, дети, послушаем, не наступил ли вам на ухо медведь! Пойте! Пойте! ПОЙТЕ!

Из уст Класа и Клары послышался их обычный хриплый испуганный писк.

Тут Нану начало трясти от ярости, и, сжав кулаки, она медленно, крадучись, стала подступать к детям.

Но тут случилось такое, на что она не рассчитывала. Клас и Клара заметили Разумника, который манил их, призывая к бегству. Нана не видела Разумника, но чуть не сошла с ума от бешенства. Несколько ужасающих прыжков — и она нагнала детей, схватила своими гигантскими руками и вцепилась им в уши.

— Вы что думали — такие немузыкальные уши избегнут НАКАЗАНИЯ, — шипела она. — Ах вы трусы, горшки вы этакие?! Стойте смирно, трусливые МЕЛКИЕ ГОРШКИ![1]

В этот миг вперёд выступила Крылатая.

Она была пряма, напряжена, как стальная пружина; плащ с пелериной колыхался, от озарившего зал солнечного луча заблестели крылья бабочек на шляпе…

… Нана видит её, отступает, но по-прежнему держа за уши детей. Её лицо расплывается в невыразимо торжествующую и злобную улыбку, рот искривлен, а глаза сверкают, как острие игл.

Похоже, она не боится, она едва ли изумлена, она всего лишь преисполнена презрения. Она держится столь уверенно, столь внушительно, столь бесстрашно, что сестра рядом с ней становится почти незаметной. Всякий, видя их теперь, ничуть не сомневается, кто здесь сильнейшая, кто победит.

Властитель и Властительница цепенеют, они едва осмеливаются перевести дух. Но Крылатая стоит к ним спиной. Они не видят её глаза. Да и не надо им их видеть, так как ни единому смертному человеческому существу не выдержать такого взгляда. Словами их не описать.

Нана дрожит, но ещё не отступает. Взгляд её тоже страшен, но всё-таки он лишь злобен, гадок, жесток. Меж тем как взгляд её сестры — ураган, огнедышащий вулкан, землетрясение; но, что бы ни таил в себе этот взгляд, он остаётся по-прежнему синим и безмятежным, словно летнее ночное небо. Взгляд, который никогда не угасает.

И вот слышится её голос — древний, ужасающе-спокойный голос:

— Нана, дети становятся теми, в кого их превращают. Взгляни на свои трусливые мелкие горшки.

Нана пытается выдержать взгляд Крылатой, но тут веки её начинают дёргаться, она ещё глядит в упор, но мало-помалу уступает. Она смотрит вниз и замечает детей.

Нана быстро отскакивает назад, злоба в её глазах сменяется ужасом.

Властитель и Властительница стоят, словно окаменев. Они видят всё это.

Нана держит за ушки два глиняных горшка, Класа и Клары больше не видно. Они — исчезли.

В этот миг кричит Мими. Крик какаду громче и кошмарнее, чем когда-либо. На этот раз — это крик бодрствующей птицы, и в нём слышится такая боль, какую едва ли встретишь в этом мире.

Когда крик птицы замирает, слышится звон разбивающегося стекла. Повсюду в Доме стекло разлетается на осколки. Таким режуще-пронзительным был этот крик, что все зеркала дают трещины, все оконные стёкла разбиваются вдребезги.

С руками, полными осколков, стоят Властитель и Властительница. Чаши лопнули прямо у них в руках.

Властительница тихо плачет.

На миг всё замирает. Возникает тишина, не вмещающая ничего, кроме опустошённости. Кажется, будто никогда больше не вернётся сюда жизнь. Будто всё кончается после крика Мими.

Но вот взлетает ворон Разумник и скользит в тишине под потолком зала, вот он уже возле клетки Мими, он открывает её клювом.

Мими вылетает из клетки. Какаду летит прямо к свету, льющемуся сквозь заросли вьющихся растений, он вылетает из окна, стёкла которого недавно лопнули. За окном, на воле, на свежем ветру, он, ликуя, поднимается ввысь, высоко-высоко в небо. Какаду ни разу не оглядывается, а лишь исчезает — ликование Мими — беспредельно!

Разумник по-прежнему сидит в окне и смотрит вслед птице, когда же она исчезает, он объясняет:

— В стародавние времена мы — молодые — были вместе, мы — понимаем друг друга…

Его слова вызывают необычайное волнение… Властитель и Властительница в замешательстве смотрят друг на друга, и Властитель берёт её за руку.

Нана, похоже, совершенно потеряла рассудок, она мечется как безумная по залу, тащит отовсюду свои пожитки, бормоча себе под нос какие-то непонятные слова. Затем в страшной панике покидает зал, но через секунду возвращается. Взгляд её блуждает вокруг и останавливается на Крылатой. Она подходит к ней, их взгляды встречаются, но в них нет уже злобы. Могучая сила покинула Нану, она — сдалась.

И, как нечто само собой разумеющееся, говорит она Крылатой:

— Мы увидимся, сестра.

И та рассеянно кивает:

— Да, мы увидимся…

Тогда Нана уходит.

Однако Властительница, прижавшись к Властителю, не перестаёт плакать. Он гладит её по волосам, но у него самого грустный вид. Он не сердится. И не может вынести вида глиняных горшков, которые Крылатая как раз поднимает и суёт под мышки.

— Я виноват, — повторяет он, — я виноват, я виноват… Кто может простить…

— Бедные маленькие дети, — всхлипывает Властительница. — Неужели они никогда больше не оживут? Теперь они навечно останутся горшками, мамзель?

Прежде чем уйти, Крылатая останавливается перед ними. Её редкостные глаза преисполнены сострадания.

— Нет, не навечно, — говорит она. — Только до тех пор, пока дети останутся здесь, в Доме, они никогда не станут ничем иным.

— Ну а если вернутся домой? — боязливо спрашивает Властитель.

— Да, тогда они снова станут детьми.

И тогда Властитель произносит такое, о чём он прежде и подумать не мог: