Земное тепло - Автор Неизвестен Страница 17

Замолчал Тасман.

— Ладно! — проговорила птичка. — Сейчас мы посмотрим, грешен ли ты. Попробуй-ка из пчелиного роя взять пригоршню мёду. Если возьмёшь, — твоя правда, помогу тебе. Если нет, — разговаривать с тобой не о чём.

Притих Тасман.

Вдруг снова промелькнул лучик солнышка, и перед Тасманом появилось старое дуплистое дерево. Вокруг него роились пчёлы. С опаской подходил к дуплу Тасман.

А пчелиная матка облетела вокруг него, прожужжала над самым ухом и села на соты. Дотронулся Тасман до ноздристых восковых домиков. Притихли пчёлы, заползали, защекотали руки старика. Достал Тасман пригоршню мёду чистого, только хотел обернуться, как слышит голос сзади.

— Твоя правда, старик. Виновата перед тобой я, — прощебетала белогрудая птичка. — Но озорники принесли много горя. А тебе скажу: если ты мою просьбу выполнишь, верну людям богатство тайги. А найти тебе надо сову-ослушницу и привести сюда.

Нечего делать. Заторопился Тасман на тропинку, по которой пришёл. Лось ждал его. Когда Тасман рассказал о сове, лось говорит:

— Далеко это! Шибко далеко. Искать её надо у гор, где солнце совсем не заходит теперь и светит всё время.

И снова быстрее ветра понёс лось старого Тасмана по угрюмой тайге.

Унёс лось Тасмана далеко. И увидел Тасман, как, поклёвывая ягодку, у подножия горы ходит птица.

— Это она, — прошептал лось.

А сова взлетела на выступ скалы и завертела головой из стороны в сторону, громко постукивая крепким клювом. Не пришлось старику долго раздумывать.

Сплёл он петли из трав и припрятал их под каждым кустом. Ждёт. Прошёл день, другой, а сова сядет поодаль, клювом пощёлкает, словно смеётся над стариком. Вдруг от громкого крика вздрогнул Тасман, спохватился, побежал на шум и видит: лось наступил сове копытом на крыло и держит. Орала сова во всё горло, била свободным крылом, клевала ногу лося, но он дождался Тасмана. Взял мешок старик, набросил его на сову, завязал накрепко и пустился в обратный путь.

Был на исходе третий день, когда лось привёз Тасмана в царство Гнева тайги.

— Поймал ослушницу! Спасибо, старик! — прощёлкала белогрудка.

Оказавшись в темноте, сова поползла по земле, распустив крылья,

— Не видать тебе больше солнца! Не будешь летать днём, обижать птиц и зверей маленьких. Ночью на охоту вылетать станешь.

А Тасману сказала:

— Иди домой, старик!

Долго ещё стоял Тасман, но ничего больше не сказала ему птичка.

Лось послужил старику и тут. Повёз Тасмана в родной пауль. [Пауль — селение]

А над ними с шумом пролетела стая уток к озеру.

Много лет прошло с тех пор, но ослушница сова и сейчас боится солнца и охотится только ночью, а люди помнят о Гневе тайги и берегут лесные богатства.

ДОЧЕРИ ОТОРТЕНА

(Мансийская сказка)

Только ветер знает да Чистоп-камень помнит, может, гусям-лебедям матери рассказывали про то время, когда в этих местах молодой охотник Отортен жил.

Первым солнце встречал Отортен, первым ветер ласкал Отортен, первым слышал он громкий плач улетающих птиц.

Как забьют в бубен, позовут на бой, всех туже лук у Отортена, всех острей стрела Отортена. «Ай-я-я! Какой храбрый манси Отортен!» — говорили все.

За рога удержит сохатого, из берлоги достанет медведицу, переставит валун с места на место. «Ой-ой-ой! Какой сильный манси Отортен!» — говорили все.

Если лодки нет — по волнам пробежит через речку любую или озеро... «Её-ё-ё! Ну. и ловкий манси Отортен!» — говорили все.

По следам запорошенным он обгонит зверя, изловит его. Даже птица с высот не приметит Отортена! «Ай-я! Хитрый какой Отортен!» — говорили все.

Одиноко в тайге жил Отортен. Мать, отца схоронил, братьев лёд утащил, а невеста по сердцу не встретилась.

Шёл как-то Отортен берегом говорливой речки Тосемьи да вдруг слышит сзади завывание сердитое. Оглянулся, видит: ветер летит, ветки деревьев к земле гнёт, траву с корнем рвёт.

— Что ты делаешь, ветер Сиверко? — взмолилась река Тосемья. Облила ветру бороду косматую. Долго тряс её ветер, моросил дождём, а сам кричал сколько было сил:

— Неспроста кружу! Неспроста иду-у! Океан послал жениха найти своей дочери. Чтобы храбрый был, чтобы сильный был, чтобы ловкий был, чтобы хитрый был.

Приумолкла река Тосемья, призадумалась, волны спрятала, стала тихою.

А ветер кружит, дрожит, как олень на привязи, ждёт, что скажет река говорливая.

Вдруг всплеснула одна и другая волна. Замутилась река.

Ветер тут как тут.

— Отортен — жених! Лучше не найти, — прошептала река. И давай хлестать волны в разные стороны.

— Что ты делаешь? Неразумная! — проревел Сиверко. А река ревёт, волны пенятся, к берегам летят.

— Подожди! Расскажи! Успокойся! Не расслышал я.

А в ответ, будто человек, простонала река Тосемья да в камнях и спряталась.

Слышал всё это Отортен и с тоской смотрел на сухие каменистые берега. Как травы между собой разговаривали, слышал, видел, как утки в страхе крякали, с гнёзд поднимали птенцов слабокрылых да к озёрам скорей летели.

Чаще стал ходить к сухим берегам Отортен. И увидел раз, как облака с землёй встретились. Закачались деревья, стали землю вершинами бить, а по сухой реке Тосемье ручеёк прозвенел.

Обрадовался Отортен, что река снова в берега входит. Только перед ним вдруг появилась девушка-красавица. Солнце дало ей руки свои, травы дали нежность и стройность, а озёра подарили глаза голубые, бездонные.

— Прячься, Отортен! За тобой летит ветер Сиверко! — громко крикнула девушка и потерялась, а за ней пробежал ручеёк.

— Это ты пришла, Тосемья-река? — крикнул радостно Отортен. — Где ты? Покажись ещё! Пойдём в чум ко мне!

А буран поднялся невиданный. Это хитрый ветер Сиверко услышал имя охотника и задурил, закричал:

— Отортен! Отортен! Отортен!

— Ты иди скорей ко мне! Прячься под берег! Я укрою, засыплю камнями тебя! — слышит Отортен слабый голос девичий.

— Отортен! Отортен! — слышно ветра крик.

А косматые тучи закрыли всё, закружили всё.

— Не отдам тебя в чужую страну! Оставайся со мной, Отортен, храбрый сын народа, сильный сын тайги, ловкий сын лесов! — крикнула каменная Тосемья-девушка.

И рассеялось, потерялось облако тёмное. На том месте меж гор, где стоял Отортен, очутился вдруг большой камень. А Тосемья-река обежала журча его, обласкала водой. И стоит с тех пор камень Отортен. Давным-давно снег не тает, лежит на вершине его.

Чтоб не грустил Отортен, не печалился каждую весну, ему Тосемья-река по ручейку говорливому дарила. Пошумят ручейки и убегут в болота, у подножия Отортена спрячутся. Любовался ими Отортен. Год от году ручейки ширились. В реки полные собираться стали. Отортен стал звать их по имени. Постарше дочь Печорой назвал, помоложе которая — Вишерой.

Раз в весенний день солнечный замолчала, задумалась Печора-дочь. Долго ждал сказок её Отортен, прислушивался. Горсть снега с вершины сбросил, а Печора молчит. Видит Отортен — почернела Печора, нахмурилась дочь Вишера.

— Ты пусти нас, отец, в сторону! — прокричала Отортену Печора-дочь.

Посуровел Отортен. Сбросил камень один, а за ним другой, много камней, заковал дочерей в берега. Замолчал. Год молчит, два молчит. Крепко держит дочерей в утёсах каменных.

Утки с криком летели, гуси крыльями свистели, над вершиной Отортена разговор вели:

— Дорога длинная, нелёгкая. Нет озёр! Нет лесов. Пусто-мёртво всё без воды.

И садились птицы на речную гладь, и купались в Печоре и Вишере. На утёсах крутых перья чистили, в низинах речных гнёзда вили, птенцов выводили. А Отортен всё молчал. Всё думушку думал.

Как-то в тёплый день Отортен послал звонкий чистый ручей к дочерям своим. Испугались они, приутихли, слушают.

— Я раздвину плечи свои, — разнёсся голос Отортена, — открою ходы-выходы, на простор пущу. Пусть в водах ваших рыба водится, пусть по глади вашей птицы плавают, по берегам пусть леса растут.