Владимир Бондаренко - Снежное чудо Страница 18

Но ведь весна-то прошла, — напомнили птицы, — а ты так и не спел ничего.

Другая придет. Много еще весен будет впереди, — говорил Жулан. — Я только еще жить начинаю.

И была еще весна. И опять все птицы пели, а Жулан покачивался на ветке вяза, помаргивал глазками, говорил:

Это разве песни — все то же чили да чили. Вот я запою.

Что ж не поешь ты? — спрашивали птицы.

Думаю, — говорил Жулан. — Вы что же, хотели всеохватную песню не думавши спеть?

— Так ты и в прошлом году думал.

А я думаю серьезно, не на один день.

Так ведь и эта весна на исходе.

Будут и еще весны, — сказал Жулан. — Зато уж сочиню я песню, всем лесом подхватите, хором петь мою песню будете, и не один год — века.

Но проходили весны, а Жулан все не пел и не пел своей песни, качался на ветке вяза да помаргивал глазками. Все качался и качался и прокачался всю жизнь, состарился.

Спрашивают его птицы:

Где же песня твоя всеохватная?

Какая уж теперь песня, — сказал Жулан. — Стар я стал для песен. Песни пусть молодые поют, восходящие. Они поголосистее.

Э-эх, — сказали птицы, — а хвастался «спою, спою», а про нас говорил «чили-чили», а у тебя, оказывается, и песии-то не было. Беспесеиным был ты.

Как это не было у меня песни, — встрепенулся Жулан. — Была, да все как-то, знаете, времени не было спеть ее: то гнездо надо было строить, то птенцов кормить. Неспетой моя песня осталась. Звездой, не вспыхнувшей в небе, прожила во мне.

Так сказал Жулан, но птицы ему не поверили.

Была бы, — говорят, — у тебя песня, ты бы утром пораньше встал, вечером попозже бы лег, но все-таки спел бы свою песню.

ЗАГРОЗИЛ

Страх как любил капризничать медвежонок Ивашка. Добудет мать на деревне ягненка, принесет к берлоге, положит перед ним, скажет:

— Ешь, моя радость, поправляйся.

Сидит косолапая «радость» над ягненком, морщится:

Не хочу ягненка, давай мне гуся.

И идет Медведица гуся добывать. Единственный у нее сыночек Ивашка, и хочется ей, чтобы рос он у нее без нужды и без горя.

Только рос Ивашка, как бельмо в глазу. Помыкал матерью, изгилялся над нею. А однажды такую штуку выкинул. Наловила Медведица раков в речке, несет домой.

Угощайся, соколик мой.

А «соколик» отвернулся, брови сдвинул, и лапой — в сторону:

Я тебя с медом жду, а ты раков принесла.

Как же, — удивилась Медведица. — Ты же вчера сам раков просил.

То было вчера, а сегодня меду давай. Сегодня я меду хочу.

Горько стало Медведице. Целый день она в речке воду меряла, продрогла вся — и не угодила. Схватила она Ивашку за ухо:

Ах ты, кряхтун сиволапый! — и ну из стороны в сторону водить, приговаривать: — Не измывайся над матерью, не капризничай!

А напоследок шлепка дала. Откатился от нее Ивашка кубарем, кричит:

С голоду уморить хочешь, да? Утоплю-усь пойду!

А Медведица и говорит:

Топись, леший косматый, топись, душегубец! Я без тебя хоть вздохну свободно. Совсем ты меня умаял.

Надрал Ивашка лыка, сел под березой, веревку вьет, попугивает :

Ох, мать, в тихой воде омуты глубокие. Гляди — удавку вью.

Вей, вей, сыночек, да покрепче — не оборвалась чтоб.

Свил Ивашка веревку, нашел камень, привязал к шее. Говорит:

Смотри, мать, камень уже привязал.

Привязывай, сынок, привязывай да потуже — не отвязалась чтоб.

Повернулся Ивашка и покосолапил к реке. Веревка длинная, камень по коленкам колотит, а Ивашка шажки все короче, короче делает. Остановился у воды, кричит через правое плечо:

Смотри, мать, пришел. Сейчас топиться буду.

А Медведица сидит у берлоги, приговаривает:

Топись, сынок, топись. Вода-то сегодня теплая, приятная, в такой только и топиться.

Забрел Ивашка по колено в воду, поднял над головой камень:

Смотри, мать, брошу сейчас, и не будет у тебя Ивашки.

Бросай, сынок, бросай, не томи себя.

Осторожно опустил камень Ивашка. Нос под воду спрятал, сам весь снаружи остался. И на мать украдкой поглядывает.

Вскочила тогда Медведица, схватила Ивашку за загривок и ну в речку окунать, приговаривать:

Топись, леший косматый, топись, мучитель.

Да вглубь его, вглубь тащит1

Ой! Тону-у, — взревел Ивашка и — буль-буль! — пустил пузыри.

Вынырнул, кричит суматошливо:

Ой, совсем утонул! — и — буль-буль! — опять пузыри пустил.

А Медведица знай окунает его. И так наокунала, что Ивашка еле до берлоги добрался. И полдня на завалинке икал, приходил в себя.

И что вы думаете? С этого времени всякая охота у него топиться пропала. И капризничать перестал.

КАК ОДУВАНЧИК СТАЛ СОЛНЦЕМ

На пригорке, весь в беленьких парашютиках, подрагивал на ночном ветерке Одуванчик. Над ним среди звезд, сидя на облаках, плыла куда-то Луна. Одуванчик крикнул ей снизу:

Ты куда это собралась, Луна?

В Страну Света, — ответила она ему. — Я хочу стать яркой, как солнце, и такой же теплой. Жди меня, я взойду с востока.

Она опустилась за горизонт, и туда же, за горизонт, потекли с земли сумерки. Небо посветлело, и в нем, светлом, угасли звезды. Вышла из-за горизонта Зорька и сказала:

Сейчас взойдет солнце.

Одуванчик был уверен, что это будет Луна. Она захотела стать солнцем и стала им. Наверное, в Стране Света, куда она ушла, каждый может стать солнцем, если захочет. А почему бы и ему, Одуванчику, не испытать счастья?

И Одуванчик воскликнул, встряхивая пушистой головкой :

Неси меня, Ветер, в Страну Света. Я тоже хочу стать солнцем.

Хорошо, — согласился Ветер. — Только ты закрой глаза, потому что в Стране Света очень ярко и ты можешь ослепнуть.

Одуванчик сделал так, как велел Ветер, и тут же почувствовал, что поднимается кверху. Через минуту он уже думал: «Я, наверное, лечу уже под самым небом. Еще мгновение, и я коснусь его».

Потом он приземлился, уверенный, что Ветер принес его в Страну Света, и стал ждать, когда его начнут Превращать в солнце.

Был дождь. Много дождей. Кто-то ходил поблизости, блеял по-овечьи и щипал пожухлую траву. Кто-то наступил на его семечко-сердце и вдавил в землю. Но даже в эту страшную минуту Одуванчик помнил завет Ветра — не смотреть. И не смотрел.

«Наверное, всегда бывает больно, когда превращаешься в солнце, — подумал Одуванчик и сдержался, не закричал от боли.

Вскоре зима прикрыла его высокими снегами и он уснул. Проснулся Одуванчик уже весной. Проснулся от шороха и бульканья. Прислушался и понял, что это шуршит, оседая, снег, а булькают, пробираясь к оврагу, ручейки. Они спешили, подгоняли друг друга:

Скорее, скорее! Как бы не опоздать...

Снега уходили, солнца становилось больше. Одуванчик отогрелся, пустил в землю корень и стал расти.

«Наверное, теперь мне уже можно смотреть», — подумал он и раскрыл свой глазок. От сердечка его во все стороны брызнули желтые лепестки-лучики.

К Одуванчику бежали ребятишки и кричали:

Смотрите, он похож на солнышко!

Одуванчик смотрел на них снизу вверх и улыбался. Ему хотелось сказать им: «Каждый может стать маленьким солнцем, если отправится в Страну Света...» Но он не знал, как ребятам сказать об этом: они не знали языка цветов, а он не умел разговаривать на их языке. И потому он молча глядел на них и улыбался.

И МЕДВЕДЬ СПИРИДОН УЧИЛСЯ

Не только теперь, в старости, но и смолоду медведь Спиридон и медведь Лаврентий соседями были. У медведя Спиридона, бывало, для всех двери открыты. Всех он, бывало, привечает, всех угощает.

У меня, — говорит, — есть, значит, у всех есть. Последнее отдам. А если у меня нет, то уж не судите: и рад бы последнее отдать, да отдавать нечего — у самого столько же.

Как говорил, так и делал. Добудет что, половину сам . съест, а половину знакомым раздаст. На следующий день опять добывать идет. Смеется, бывало, над ним медведь Лаврентий:

Неэкономный ты какой, Спиридон. Не раздал бы вчера своего барана, он бы тебе сегодня как пригодился: не надо было бы никуда ходить. Лежал бы себе в берлоге, как я вон, да почесывался.

Да, медведь Лаврентий, тот совсем иначе жил. Скуповат был.

Все, что есть у меня, — говорил он, — это мое. Сегодня мне не надо, а завтра, смотришь, и пригодится. Не одним днем живем.

И в другом рознились медведи. Медведь Спиридон, тот ух какой уважительный был. Позовет кто помочь, никогда не откажет. И работает всегда на совесть. А медведь Лаврентий — тот нет, тот зря силу свою не расходовал.

Я лучше, — говорит, — в берлоге полежу или в речке покупаюсь. Моя сила мне самому сгодиться может.

Да, легко жил медведь Лаврентий, ничем не отягощал себя. Медведь Спиридон даже позавидовал ему однажды. Пришел и попросил: