Николай Хайтов - Змей Страница 19

— Эй вы! — крикнул Панакуди крестьянам. — Надо подманить змея! Блейте по-овечьему или мычите, да погромче, слышите?

Кто заблеял, кто замычал, а следом заревел и привязанный к пню осел. Это раздразнило змея, он разинул пасть, и бедняга исчез в его утробе.

— Слава небесам! — закричал Панакуди. — Не видать тебе девушки, как своих ушей! — И старик вдруг пустился в пляс. Он взмахивал руками, подпрыгивал и пел:

Слава небесам! Слава!Слава молодцу! Слава!

Нет его в мире смелее!Нет его в мире умнее!

Он хитрецов обхитрил —корнем их всех накормил!

В замок боярский пробралсяи невредимым остался!

С грозной стены крепостнойспрыгнул, и вот он — живой!

Девицу сам — уж поверьте —спас он от лютой смерти!

Но из затей затея —трутом напичкать змея!

Трутом моченым,трутом сушеным,трутом горящим,трутом палящим!

Панакуди пел и плясал, но все смотрели не на него, а на змея. Проглотив осла, чудище облизнулось и повернуло назад, к пещере. Скрежет чешуи постепенно затих вдали.

Но недолго длилась тишина. У крепостных ворот послышался скрип железных цепей: кто-то собирался опустить подъемный мост.

Сабота бросился к воротам.

— Несите скорей бревна! — крикнул он односельчанам. — Надо заложить ворота, а не то боярские псы разорвут всех в клочья! Они пострашней змея! Скорей тащите бревна!

Крестьяне бросились подпирать ворота и мост. Но тут раздался такой грохот, что земля заходила ходуном под ногами. Все в ужасе попадали ниц, только Сабота остался стоять. И Панакуди.

— Началось! — радостно воскликнул старик и проворно вскарабкался на глинобитную ограду. Он сразу увидел змея.

Сабота последовал за ним и хорошо сделал, потому что такое можно увидеть раз в тысячу лет: змей — может, последний змей на земле — метался, издыхал в страшных муках. Темные клубы дыма валили из его ноздрей, чудище изрыгало желто-зеленые языки пламени, и все вокруг — трава, кусты, деревья — занималось огнем. Змей метался по ущелью в поисках воды, но воды не было ни капли — не зря Сабота велел Козлу отвести речку в другое русло. Огонь меж тем разгорался все сильнее. Змей карабкался вверх по склону, поджигая деревья, кусты и с грохотом срывался вниз, на каменистое дно ущелья. Он неистово бил хвостом, и от этих ударов и дикого предсмертного рева тряс ласы земля, раскалывались скалы.

Змей, наконец, почуял, где вода, и, не переставая реветь, потащился по высохшему руслу. Он не полз, а словно подскакивал, на ходу разбивая хвостом камни и скалы. Крестьяне попрятались кто куда. Панакуди уже не смеялся: если разъяренный змей дотащится до деревни, он испепелит ее, сравняет с землей.

— О небеса! — взмолился старик. — Смилуйтесь над нами!

Змей приблизился к крепости и ринулся ко рву, по которому текла мутная вода. В ту же самую минуту под ударом хвоста крепостные стены пошатнулись, накренились и рухнули, доверху завалив оборонительный ров.

Змей дернулся в каком-то отчаянном прыжке, но тут же брякнулся оземь и лопнул, разлетевшись на тысячу кусков!

Все, кто наблюдали за этим зрелищем, онемели.

Долго еще сыпались с неба чешуя, камни, комья земли. Когда же небо, наконец, очистилось, под развалинами загремело:

— Да здравствует свобода!

То-то радости было в Петухах. Не стало ни змея, ни боярина, ни старейшин, ни главного прорицателя! У кого были волынки и свирели — заиграли плясовую, кого бог голосом наградил — запели, а кто не умел ни петь, ни играть — заплясали, ногами затопали. Шум стоял до небес.

Панакуди отыскивал в толпе Саботу, но его нигде не было...

Глава девятнадцатая

РАДОСТЬ В ПЕТУХАХ

Куда же подевался Сабота? Может, пошел к Джонде? Нет! Сабота хотел было пойти к ней, да не посмел. Что он скажет девушке? Да и как показаться в таком виде? Усы длиннющие, а бороды нет. Волосы всклокочены. Весь в синяках и ссадинах. На плечах плащ, зато ноги — одна обутая, другая босая. Нет! Надо либо найти второй царвул, либо и этот скинуть... И плащ тоже скинуть, потому что воинский плащ хорош при сапогах... Но тогда будет видно, какая у него мятая и грязная рубаха, вся в саже и крови... Как быть?

Вот о чем размышлял Сабота, пока последние останки змея сыпались с неба. А когда грянула музыка и крестьяне закружились в хороводе, он решил, что надо первым делом умыться, в воду на себя поглядеть, а тогда уж решить, как быть дальше...

Перепрыгивая через дымящиеся балки, камни и змееву чешую, Сабота спустился в буковую рощу, где протекал прозрачный родничок. Наклонился над водой. А как увидел свое отражение, шарахнулся назад. «Как мог Панакуди выкинуть такую штуку? Сделать мне черные усы при русых волосах!»

Он снова глянул в воду. Так и есть — усы были черные, как вороново крыло!

Вдруг рядом с его головой в водяной ряби отразилось лицо деда Панакуди.

— Ты что тут делаешь? — спросил старик, еле переводя дух от быстрой ходьбы.

— Водицы пришел испить.

— А отчего нос повесил?

— Зачем ты сделал мне такие ужасные усы, дедушка? — воскликнул Сабота, а сам чуть не плачет. — Черные! Торчат! Ни пригладить их, ни закрутить!

— Так вот в чем беда! — удивился Панакуди. — Не желаешь черные — вымоем ореховым отваром, и станут в точности, как твои волосы. Не хочешь, чтобы торчали — мазну разок блошиной мазью и станут, как шелковые. Коли нет у тебя другой заботы, то напейся поскорее воды и пойдем! Джонда хочет видеть своего избавителя...

— Как я пойду? Босиком?

— Зачем босиком? Я, когда еще в женихах ходил, сшил себе сапоги — кожаные, с красным кантом да бубенчиками, а надеть ни разу не довелось: Калота запретил крестьянским сыновьям сапоги носить. Вот они и стоят новехонькие, ненадеванные, тебя дожидаются.

— Ах, дедушка! Да я.... — Сабота не знал, как ему благодарить старика. Только Панакуди и слушать не стал.

— А еще, — говорит, — боярский сын из Глиганицы подарил мне вместе с золотыми монетами кафтан верблюжьей шерсти, с широким поясом. Сдается, он тебе как раз впору будет.

— Я... — порывался Сабота сказать слова благодарности, но Панакуди снова прервал его:

— Не за что меня благодарить. Дай вот тебя обнять за то, что спас нас от двух чудищ разом!

— Пойдем, дедушка, пойдем, а то, небось, нас люди ждут...

— Ох, вижу я, не мешало б тебе самому отведать тех корешков, — ухмыльнулся дед и покачал своей седой головой. — Говоришь «люди», а думаешь о Джонде. Так ведь?

— Так... — ответил Сабота.

Смотрит Панакуди — опять о чем-то задумался парень.

— Ты о чем? — спрашивает.

— Да о кореньях твоих. Думаю — хватит ли на земле этих корешков, чтобы все люди отныне всегда говорили одну только правду?

— Раз больше нет на свете ни боярской крепости, ни самого боярина, ни его псов, палачей и слуг, народ и без всяких кореньев будет всегда говорить правду, сынок. Нет больше в них нужды. Пошли, милый. Джонда, поди, ждет не дождется.

Старик взял Саботу за руку, и они зашагали к деревне, где все веселились, плясали и пели.