Братья Бондаренко - Горицвет Страница 2

Сам был веселым и других веселил. Иной раз утро выдастся пасмурное, серое. Не глядел бы на небо. А поднимется над озером Жаворонок, пронесет над ним свою песню, и зашевелятся все:

   — Подумаешь — пасмурное. А мы его сейчас песнями расцветим, и будет оно веселым.

И тоже летят в небо.

Хорошо жилось Жаворонку у Белого озера, легко пелось. Но поселился возле него Кулик. Прилетел и; свил себе гнездо на кочке.

   — Здесь, — говорит, — жить буду.

   — Живи, — сказал Жаворонок, — я всегда рад; соседа иметь!

И на следующий день встал пораньше. Думает: «Спою сейчас Кулику свою песню, пусть послушает. И утро ясное выдалось, как раз для песни. А Кулик, наверное, спит еще.

Смотрит, а Кулик уже на кочке сидит, на воду глядит. Крикнул ему Жаворонок:

   — С добрым утром, сосед.

Поглядел Кулик на него и хмуро так говорит:

   — Какое ж оно доброе?

   — Как же! Ни одного облачка.

   — Вот это и плохо, что ни одного. Хотя бы одно — лучше было бы.

«А что, — думает Жаворонок, — прав Кулик: не хватает сегодня небу облачка». И уж стало казаться ему утро скучным, совсем не для песни. И не пронес он в этот раз над озером свой звоночек. Сидел на краешке гнездышка и говорил самому себе:

   — Прав Кулик, очень прав: никак нельзя в такое утро песни петь.

А спеть хотелось, и поэтому проснулся он на следующее утро до света. Смотрит, а утро и ясное и с облачком. «Эх, — думает, — и спою сейчас!»

Смотрит, а уж Кулик на своей кочке сидит, на воду смотрит. Крикнул ему Жаворонок:

   — С добрым утром, сосед!

   — Какое ж оно доброе, — отозвался Кулик хмуро.

   — Как же, — говорит Жаворонок:— и ясное, и с облачком.

   — Так если б оно вчера было, это облачко, а сегодня оно совсем и не к месту.

Смотрит Жаворонок — прав Кулик, совсем не «к лицу сегодня небу облачко. Мешает оно сегодня небу. И пропала у него охота петь в такое неудачное утро. Сидел он опять весь день на краешке своего гнездышка и говорил самому себе:

   — Прав Кулик, очень прав: никак нельзя в такое

утро песни петь.

А петь хотелось, и поэтому проснулся Жаворонок на следующее утро до зари. Думает: «Встану пораньше и разбужу Кулика песней».

Но Кулик уже сидел на своей кочке и смотрел на «оду. И вид у него был такой горький, такой печальный, что, глядя на него, можно было подумать: шла беда вдоль озера, ко всем понемногу шла, а досталась вся ему одному.

   — Что с тобой? — спросил его Жаворонок.

А Кулик махнул крылом и сказал грустно:

   — А...

Всего одно «а» сказал, а достало оно до самого сердца Жаворонка. И почувствовал Жаворонок, что не может он и сегодня песню петь; не запевается она, и все тут.

Сегодня так, и завтра так: попеть Жаворонку хочется, а песня не складывается. Глянет на Кулика — опять он хмурый, опять длинноносый сидит на своей кочке и на воду смотрит.

   — Что с тобой, сосед? — спросит Жаворонок.

А Кулик махнет крылом и вздохнет горько:

   — Как что? Не видишь разве — заря сегодня какая. Я ее всю ночь ждал, а она вон бледная, чахлая, чуть тлеется.

Скажет так, и начинает казаться Жаворонку: и в самом деле непесенное выдалось утро, хотя он только что радовался ему и собирался лететь в небо. Присядет он тоже на кочку и сидит, как Кулик, на воду смотрит.

Сегодня — так, завтра — так: сам не поет Кулик и Жаворонку настроение портит видом своим хмурым. Ну как ты будешь петь, когда сосед твой сидит на

кочке и вздыхает так, что достает до самого сердца.

   — Нет, с таким соседом песни не споешь, — сказал Жаворонок и перебрался жить в другое место.

И опять висит он с раннего утра в небе и звенит, звенит своим серебряным звоночком, будит всех в округе:

   — Вставайте, вставайте! Ночь окончилась. Новый день загорается.

ВОДЯНОЙ

Бежит щенок Федотка мимо, колодца и думает: «Дай погляжу, что в нем». Вспрыгнул на сруб, смотрит: далеко внизу — вода, а из нее глядит на федотку щенок какой-то, сам маленький, а уши длинные.

   — Здорово! — кричит ему Федотка.

   — ... орово! — отозвался щенок из колодца и головой мотнул, а вода как была спокойная, так и не шелохнулась даже.

Удивило это Федотку.

Свесился он пониже, чтобы получше к щенку присмотреться. И тут — то ли подтолкнул его сзади кто, то ли еще почему, — только шагнул Федотка вперед и — эх, Федотушка, будь здоров! — полетел в колодец. Три раза перевернулся, пока летел.

Но не разбился. Дыхание только перехватило от страха. Взобрался кое-как на доску в углу, сел. Вода с него ручьями льется. Уши отвисли.

Смотрит Федотка: с четырех сторон нависают над ним холодные прозеленевшие доски сруба, внизу — вода ледяная, а вверху далеко-далеко — голубым квадратиком небо.

   — Эх, угодил куда, — вздохнул Федотка и стал думать, как же ему из колодца выбраться.

Немного погодя слышит — бадейка сверху спускается. Бабушка Степанида за водой пришла. Обрадовался Федотка. «Ну, — думает, — теперь я спасен».

Подтащил к. себе бадейку, сел в нее и поехал наверх. Едет, посмеивается: будет о чем собакам на селе рассказать.

До самого верха доехал Федотка. «Сейчас, — думает, — выпрыгну и побегу сушиться». Но тут. глянула бабушка Степанида, а он — сидит.

Так и дрогнуло у бабушки старенькое сердце.

- Водяной! — вскрикнула она и — откуда только сила взялась — побежала прочь от колодца.

А Федотка поехал в бадье вниз и — буль! — искупался еще раз.

Примостился опять на доске и сидит, ребрышками подрагивает. Слышит: дед Григорий к колодцу пришел. Прикрылся ладонями, долго вниз глядел. Прижался Федотка в уголке и дышать даже перестал. И когда поехала бадья вверх, не сел в нее: дед не бабка — испугаться не испугается, а за уши оттреплет.

Слышал Федотка, как сказал дед наверху:

— И придумает же старая: водяной в колодце. Сама ты водяной в юбке.

Перелил воду в ведро и пошел домой, а Федотка в колодце остался. Сидит, ночи дожидается. Днем далеко видно. Увидят, что сидит он в бадье, испугаются и убегут, а он опять купайся. А день-то еще только начался,- до вечера сколько раз съездить можно. Пожалуй, однажды вниз-то уедешь, а наверх уж и ехать не придется: доездишься, шею сломаешь.

Вечером по глубоким сумеркам пришла к колодцу тетка Лукерья, и Федотка сел в бадью. Погрузился в темную, холодную, жуткую воду. Один нос снаружи оставил, а когда подъехал кверху, и его спрятал.

Смело вытащила тетка Лукерья бадью из колодца. Поставила на сруб, а Федотка тут — будь! — и появился,

Фу! — фукнул в самое лицо тетки Лукерьи.

Решительная была тетка Лукерья, ничего не боялась. А тут охнула побежала от колодца. А ночь была лунная, и хорошо было видно, как мокрый Федотка удирает в противоположную сторону, только уши всплескиваются кверху.

После этого недели две ходила бабушка Степанида по селу и говорила всем:

   — Водяной у нас в колодце объявился. Умереть.

мне на этом месте, если вру. Вытащила я бадью, а он— сидит.

И тетка Лукерья, не верившая до этого ни в какую нечистую силу, в водяного уверовала. И тоже ходит по селу и говорит всем:

   — Точно, есть в нашем колодце водяной. Я его собственными глазами видела. Вот только поближе не успела разглядеть, какой он из себя. Помню только, что он умеет фыркать и что у него есть уши

ЭХ ТЫ...

Нашел Бельчонок ежовую иголку в лесу. Острую, крепкую. За-ме-ча-тель-ную. Попробовал — ого! —как колется. И побежал к березовому пню на котором, любил медведь Спиридон на солнышке греться. Воткнул иголку в пень, спрятался за ореховый куст. Выглядывает, посмеивается: придет сейчас медведь, сядет и,„ подпрыгнет.

Пришел медведь. Сел. И глаза сразу большими у него сделались, и рот открылся. Приподнялся он, вытащил из пня иголку. А Бельчонок — хи-хи! -г- за кустом. Посмотрел на него медведь и покачал головой:

   — Эх, ты...

Сказал и ушел к себе в берлогу. И Бельчонку стало стыдно немного. А потом подумал: «Медведь-то уж старенький, а я над ним такую шутку...» — и совсем застыдился.

Прибежал вечером к медведю, встал перед ним, зашмыгал носом:

   — Прости меня, дядя Спиридон.

   — За что это?

   — Да что я иголку в пенек воткнул, — сказал Бельчонок. — Старенький ты, а я такую шутку... Прости, не сердись на меня.

   — А я и не сержусь вовсе, с чего это ты взял?

                           — Как же ведь ты же головой покачал и «Эх, ты сказал мне.

                           — И засмеялся тогда медведь Спиридон.

   — Вон что, — говорит. — Но ведь я почему тебе сказал так? Сел я и чувствую: иголка подо мной, а не колется. Глянул и покачал головой. Эх, ты, говорю, дескать, кто ж так иголки втыкает: острым концом в пень. Кверху острие править надо, тогда бы я, знаешь, как вскочил. Ого! Сам делал когда-то, знаю.