Владимир Бондаренко - Внук старого Грома Страница 2

Пришла в рощу, насобирала грибов, шагает по просеке, цветам улыбается, солнышку. И вдруг слышит — зовёт её кто-то:

— Бабушка, а бабушка…

Оборачивается и глазам не верит: по просеке, покачиваясь, будто несёт его кто, шагает к ней лукошко — то самое, что она у мельницы выронила. Охнула бабушка Василиса, бросила грибы — и домой.

Мчится по просеке, ног под собой не чует. А сердце — тук-тук, тук-тук… Дышать нечем бабушке. Остановиться хотела, оглянулась и видит: бегут за ней оба лукошка и кричат:

— Бабушка, обожди! Бабушка, обожди!

Взвизгнула бабушка Василиса — и про старость забыла.

Прибежала в деревню, разевает рот, машет руками, а сказать ничего не может.

А вечером вышла на крыльцо и видит: стоят её оба лукошка на нижней ступеньке. Одно — с ягодами, другое — с грибами.

«Нечистая сила донимает», — решила бабушка Василиса. Перекрестила она трижды оба лукошка и закопала в огороде под старой осиной.

А на мельнице Громёнок говорил деду:

— Ну вот, дедушка, понёс бабушке лукошко, а она испугалась и второе бросила. Я догонял, догонял — не догнал. Отнёс и на крылечко поставил. Теперь, наверное, уже в избу внесли, грибы жарят.

Гур-гур

Захотелось Голубёнку на нервах у отца поиграть. Да не вовремя. Занят был старый Голубь. Сидел он на берёзе и стишок о весне сочинял. А Голубёнку что? Подполз он к краю гнезда, свесился вниз и кричит:

— Ой, падаю! Падаю!

Бросился к нему старый Голубь, оттащил от края. А сам снова уселся на берёзе, задумался. Вроде и простое это занятие — стишки сочинять, а тоже задуматься надо.

А где же тут глубоко задумаешься, если Голубёнок подполз опять к краю гнезда и кричит:

— Ой, падаю! Падаю, опять падаю!

Оттащил его отец во второй раз, возвратился на берёзу, сел. Сидит, крылышком полегоньку помахивает, сочиняет. Наконец самая малость осталась: слово придумать — и стишок готов. Вдруг как закричит Голубёнок:

— Ой, падаю! Падаю, совсем падаю!

И — шух! — по воздуху. Шлёп! — на землю.

Ахнул старый Голубь — и к сыну. А он сидит под кустом, сизенький такой, и улыбается:

— Я, папа, уже летать умею.

Оттрепал Голубь сына как следует.

— Не пугай отца! Не отрывай его от дела!

Потом помог ему в гнездо забраться и возвратился на берёзу.

А пока со всем этим возился, стишок из головы выскочил. Только одна строчка и осталась: «Гур-гур!» — и всё. Стал Голубь вспоминать. Долго вспоминал, но так и не вспомнил.

Потому-то у всех птиц большие песни о весне, а у Голубя одна только строчка:

«Гур-гур!» — и всё.

Беседа под кустиком

Май был. Жара была. Сидели два зайца под кустиком, беседу вели. У одного усы были рыжие, у другого — чёрные. Рыжеусый говорил:

— Хорошо быть смелым! Идёшь ты по лесу — собаки кругом, охотники, а ты идёшь и вытопываешь: ать-два! ать-два!

— Да, — вздохнул Черноусый, — смелый — он как воробей: ему везде дорога.

— Вот и я об этом говорю. Встретился ты на просеке с лисой…

— Так уж и с лисой!

— Ну я к примеру говорю. Встретился ты с лисой. Щёлк, щёлк она зубами — и к тебе, а ты ни с места. Вот и подумает тут лиса, есть тебя или нет.

— Да уж, подумает! — подбоченился Черноусый.

А заяц с рыжими усами продолжал:

— И вообще, если правильно рассудить — некого бояться. Взять волка хотя бы. Такой же он, как и мы. Только ростом повыше да хвост подлиннее.

— Конечно, — подтвердил Черноусый. — Он даже трус. Как увидит охотника — так в кусты.

— Вот и я об этом говорю. Нужно быть смелым. Смелость — это… это красота! Смелость — это сила!

Но тут за кустом зашуршало. Рыжие усы дрогнули, чёрные опустились книзу — и зайцев не стало.

А из-под кустика выкатился маленький ёжик, посмотрел вокруг, понюхал воздух и сказал:

— Жарко!

Загрозил

Страх как любил капризничать медвежонок Ивашка. Уворует мать на деревне ягнёнка, принесёт к берлоге, положит перед ним, скажет:

— Ешь, моя радость, поправляйся.

Сидит косолапая «радость» над ягнёнком, морщится.

— Не хочу, — говорит, — ягнёнка, давай мне гуся!

Идёт медведица гуся добывать. Единственный у неё сыночек Ивашка, и хочется ей, чтобы рос он у неё без нужды и без горя.

Только рос Ивашка, как бельмо в глазу. Помыкал матерью. А дня три назад такую шутку выкинул.

Наловила мать раков в речке, несёт домой.

— Угощайся, — говорит, — соколик мой.

А «соколик» отвернулся, брови сдвинул:

— Я тебя с мёдом жду, а ты с раками пришла!

— Как же? — удивилась Медведица. — Ты же вчера сам раков просил!

— То было вчера, а сегодня мёду давай.

Горько стало Медведице. Целый день она в речке воду меряла, продрогла вся — и не угодила.

Схватила она Ивашку за ухо — и ну из стороны в сторону водить, приговаривать:

— Не измывайся над матерью, не капризничай!

А напоследок шлепка дала. Отскочил от неё Ивашка, кричит:

— С голоду уморить хочешь? Утоплюу-усь!

А Медведица отвечает:

— Топись, леший косматый, топись! Я без тебя хоть вздохну свободно.

Надрал Ивашка лыка, сел под берёзой, верёвку вьёт, говорит:

— Мать, верёвку вью.

А Медведица отвечает:

— Вей, вей, да покрепче — не оборвалась чтоб.

Свил Ивашка верёвку, нашёл камень, привязал к шее, говорит:

— Смотри, мать, камень привязал.

— Привязывай, сынок, привязывай, да потуже — не отвязался чтоб.

Повернулся Ивашка и покосолапил к реке. Верёвка длинная, камень по коленкам колотит, а Ивашка шажки всё короче, короче делает. Остановился у воды, кричит через правое плечо:

— Смотри, мать, пришёл! Топиться буду!

А Медведица сидит у берлоги, приговаривает:

— Топись, сынок, топись. Вода-то сегодня тёплая, приятная.

Забрёл Ивашка по колени в воду, поднял над головой камень, кричит:

— Смотри, мать, брошу камень — и не будет у тебя Ивашки.

А Медведица отвечает:

— Бросай, сынок, бросай, не томи себя.

Осторожно опустил камень Ивашка. Нос под воду спрятал, сам весь снаружи. И на мать украдкой поглядывает.

Вскочила тогда Медведица, схватила Ивашку за загривок и ну в речку окунать, приговаривать:

— Топись, леший косматый, топись!

Да вглубь его, вглубь тащит.

— Ой! Тону-у! — взревел Ивашка и — буль-буль-буль — пузыри пустил.

Вынырнул, кричит:

— Ой, совсем утонул! — И — буль-буль-буль — опять пустил пузыри.

А Медведица знай окунает его. И так наокунала, что Ивашка еле до берлоги добрался.

И что вы думаете? С этого времени всякая охота у него топиться пропала и капризничать перестал.

Лень

Шла как-то вечером Лень по деревне, снежком похрупывала, на руки дула. Легко одета была — мёрзла.

Шла Лень и видит — огонёк желтеется. «Дай, — думает, — зайду, обогреюсь».

Вошла Лень в избу — тихо. Принюхалась — тыквой пареной пахнет. Посмотрела на печку — а там Колька Грек у трубы сидит, уроки учит. Потопталась Лень у порога и говорит:

— Пусти погреться, пожалуйста.

— Залезай, — говорит Грек, а сам всё читает, старается.

Сбросила Лень пиджачишко с плеч, ботинки сняла дырявые, вскарабкалась на печку, греется, на Кольку поглядывает.

— Вот ведь, — говорит, — молодец ты какой: учишься. Ну учись, учись, а я тебе за это песенку спою.

Устроилась Лень поудобнее и запела. Глядел, глядел на неё Грек, отложил в сторону книжку и давай подпевать.

Так и сидели они рядышком, покачивались под песню, пели. А потом соскочили на пол, плясать начали. Лень крендель ножкой выпишет — и Грек за нею. Лень вприсядку пойдёт — и Грек тоже.

Вдруг — ку-ка-ре-ку! — пропел петух во дворе.

— Эх! — остановился Грек. — А уроки-то?

А Лень хлопнула его по плечу и говорит:

— Нашёл о чём тужить! Уроки и утром выучишь. Встанешь пораньше и выучишь.

Так Грек и сделал. Рано-раненько проснулся, хотел вставать — смотрит: Лень рядышком лежит — тёпленькая, хорошая и губами во сне причмокивает: чмок-чмок…

Жалко стало Греку Лень будить, пригрелся он у неё под боком, опять задремал.

И пошёл на этот раз Грек в школу неподготовленный. И дрожал весь день, не спросили чтоб. И ничего — отсиделся.

Возвратился домой — и за книжку скорее. Только страницу нужную нашёл, слышит — зовёт его кто-то. Оглянулся, а это Лень свесилась с печки, пальчиком манит: