Ивана Брлич-Мажуранич - Рыбак Палунко Страница 2

Ещё в ушах у Палунко не перестало море шуметь и русалки задорно смеяться, а он уж очутился на прекрасном песке, мелком-мелком песке сплошь из золота.

Огляделся Палунко и воскликнул:

— Вот так чудо-чудное! Вот так диво-дивное! Вся полянка из чистого золота!

Он только так думал, что это поляна, но это была не поляна, а большой зал во дворце Царя Морского. Вокруг зала море стояло как стена из мрамора, над залом море как свод стеклянный. От камня от Алатира голубой свет разливался как голубой свет месяца. Висели над залом ветви жемчужные, стояли в зале столы коралловые.

А в другом конце зала играли свирели и звенели-разливались мелкие бубенчики; там на золотом песке лежал и наслаждался Царь Морской. Растянулся он на золотистом песке, только свою голову воловью поднял — возле него стоял стол коралловый, за спиной у него подвижная изгородь из золота.

Ах, как тонкие свирели весело и нежно играли, а частые бубенчики звонко звенели! Ах, как всё в роскоши и сиянии блистало! — такого счастья и блаженства не думал найти Палунко, не думал, что оно есть где-нибудь на свете!

Помутился ум у Палунко от безрассудной радости, показалось ему, что опьянел он, взыграло сердце его, захлопал он в ладоши, побежал по золотому песку как мальчишка быстроногий, перекувыркнулся два-три раза как шаловливый озорник.

Понравилось это Морскому Царю. У Морского Царя ноги тяжёлые, а ещё тяжелее голова его воловья. Засмеялся громогласно Морской Царь, а так как лежал он на золотом песке, то песок вокруг него заволновался от его смеха.

— Какой ты лёгкий на ногу, — сказал Морской Царь Палунко, сломил у себя над головой жемчужную ветку и подарил Палунко. Приказал затем Морской Царь морским вилам вынести на золотых подносах кушанья отборные и напитки медовые. Ест, наслаждается Палунко вместе с Морским Царём за столом коралловым.

Когда Палунко отобедал, спросил у него Царь Морской:

— Чего ты ещё, мужичок, желаешь?

А разве легко бедняку пожелание высказать, если он никогда хорошей жизнью не живал и хорошей жизни не видал. И так ему с дальней дороги есть хотелось, да и плохо он насытился кушаньями отборными и напитками медовыми, что и скажи Морскому Царю:

Уж если спрашиваешь ты у меня, Царь Морской, то желаю я, чтобы приказал ты подать мне поднос варёной лебеды.

— Удивился этому Царь Морской, задумался, но тотчас вспомнил, засмеялся и сказал Палунко:

— Эх, братец мой, дорогая у нас лебеда, дороже жемчуга и жемчужин: далеко от нас она растёт. Но уж если тебе так захотелось лебеды, пошлю я вилу заморскую, принесёт она лебеды из твоего края. Но за это ты ещё три раза передо мной перекувыркнись.

А когда Палунко весело, ему ничего не трудно сделать. Вскочил он на лёгкие ноги свои, глядь! — а вокруг него собрались и вилы морские и заморские и челядь царская посмотреть на это чудо-чудное.

Разлетелся Палунко по золотому песку, перекувыркнулся раз, перекувыркнулся два, перекувыркнулся три как белка, а Морской Царь и вся его челядь громко смеялись над его проделками.

Но веселее и громче всех смеялся один маленький мальчик: это был царевич, которого завели себе для игр и шалостей вилы морские. Сидит царевич в золотой колыбельке в шёлковой рубашечке. По колыбельке разбросаны жемчужные бубенчики, а в руке у мальчика золотое яблоко.

Когда Палунко перекувыркнулся, а мальчик так весело засмеялся, оглянулся на него Палунко. Посмотрел на царевича — и удивился: это сынок его маленький, Влатко.

Вот тебе и на! Тотчас же всё надоело Палунко. Он даже и подумать не мог, что всё это ему так быстро надоест!

В одно мгновение переменился в лице Палунко — рассердился, но немного спустя, придя в себя, подумал: «Смотри-ка, куда шалунишка-то наш забрался, царит в играх да шалостях, а мать его дома с горя онемела».

Сердится Палунко, не может смотреть ни на себя, ни на сына в этом дворце, но ничего на говорит: боится, как бы его от мальчика не его отогнали. Поэтому стал он слугой у сына своего, Влатко маленького, думая про себя: «Как только останусь с ним наедине, напомню ему об отце и матери, убегу с ним, уведу от злого царя сына своего, вернусь с ним к матери»

Как надумал, да так и сделал. Однажды остался он с мальчиком наедине и шепнул царевичу:

— «Давай, сынок, убежим с тобой из дворца».

Но Влатко был маленьким и уже долго на дне морском жил, отца-то и забыл. Улыбнулся он, царевич маленький, и подумал: «Шутит Палунко», — и ножкой толк его:

— Ты не мой отец, ты шут, кувыркающийся перед Морским Царем.

Поразили эти слова в самое сердце Палунко, от гнева чуть не лишился он сознания. Отошёл в сторону и от большого горя расплакался.

Собралась вокруг него челядь Царя Морского и друг с дружкой начали перешептываться:

— Видно, большим вельможей он на земле был, если от жизни такой расплакался.

— Ей-богу, таким же богатым я был, как и Царь ваш Морской. Был у меня ребёнок, который с бородой моей играл, была жена, чудеса из чудес мне сказывавшая — а лебеды, братья мои, сколько хочешь было, не нужно было за неё ни перед кем кувыркаться! — говорил обиженный Палунко.

Удивилась челядь такому его богатству и оставила его одного печалиться о своём былом счастье.

А Палунко и дальше продолжал быть слугой у царевича. Исполнял все сыновьи желания, думая про себя: «Уговорю я его уж как-нибудь бежать со мной». Но царевич с каждым днём всё озорнее и озорнее становился, и чем дальше дни текли, тем всё больше считал он Палунко шутом.

II

Пока всё это происходило в морском царстве, жена Палунко жила в доме одна-одинёшенька и грустила. В первый вечер огонь в очаге поддерживала и ужин готовила, но так и не дождавшись Палунко, огонь погасила и больше уж не зажигала.

Стоит бедная немая всё время на пороге, ничего не делает, не варит, не убирает, не плачет, не причитает, а терзает себя жалостью да печалью. Даже совета ей не у кого попросить да и не может: ведь немая она. Не может она и по морю за Палунко пойти поискать его: горе да печаль её сковали.

Что же делать бедняжке? И вот однажды собралась она и пошла в далёкое загорье, где мать её в земле лежала. Не успела она встать над могилкой матери, как вдруг появилась перед ней красивая лань.

Заговорила лань на своём языке:

— Не сиди и не грусти, дочка моя, сердце твоё с горя разорвётся, дом твой развалится. Каждый вечер готовь ты для Палунко ужин, а после ужина тонкую кудель трепли. Если не вернётся Палунко, ты на рассвете бери его ужин да эту трёпаную кудель да тонкую свирель двойную и иди в скалистые горы. Там на свирели играй, змеи и змейки к тебе приползут, ужин съедят, а чайки этой куделью гнёзда свои обложат.

Хорошо дочка запомнила, что ей мать наказала, да так и сделала. Каждый вечер ужин готовит, после ужина кудель треплет. Не возвращается Палунко. Тогда на рассвете берёт его жена двойную свирель, несёт в скалы ужин и кудель. Там на двойной свирели играет; если тоненько играет на правой свирели, выползают из скал змеи и змейки. Ужином угощаются, жену Палунко на своём языке благодарят. А когда она на левой свирели играет, прилетают чайки и их детки, кудель в свои гнёзда уносят и жену Палунко на своём языке благодарят.

Каждый день она так делала — вот уж и месяц три раза возвращался, а Палунко всё нет да нет.

Опять тяжёлая скорбь охватила бедняжку и снова пошла она на материну могилку. Вышла и стала перед ней лань, и жена ей на своём немом языке сказала:

— Вот, мама, я всё так делала, как ты мне наказывала, а Палунко всё нет да нет! Не могу больше ждать его. Не броситься ли мне в море или лучше разбиться о скалы?

— Дочка моя, будь верна Палунко. Страшную муку он испытывает. А ты послушай, как ему помочь. В одном далёком море есть чудо-юдо рыба морская, у неё золотой плавник, а на плавнике яблоко золотое. Если изловишь эту рыбу в лунную погоду, облегчишь Палунко его страдания. Но до этого моря можно добраться только через три пещеры заоблачные: в первой пещере змея исполинская живёт, мать всех змей, она море мутит и волны делает; во второй пещере — птица гигантская, мать всех птиц, она бурю выпускает; ну а в третьей — золотая пчела, матка всех пчёл, она молнии посылает. Пойди, дочка, к этому морю, ничего с собой не бери кроме удочки и тоненькой двойной свирели, но если попадёшь в большую беду, оторви свой правый рукав, белый, неподшитый.

Всё запомнила дочка. На другой день в лодку села, поплыла в открытое море и ничего с собой не взяла кроме удочки и двойной свирели. Носило её по морю в лодке туда-сюда, пока не принесло к тому месту, где увидела она три пещеры, покрытые тяжёлыми облаками.

У входа в первую пещеру высунула грозную голову свою змея исполинская, мать всех змей. Страшная голова весь вход загородила, тело в пещере вытянулось, а огромным хвостом себя обмахивала, море мутила и волны делала.