Амалдан Кукуллу - Истории мудрого странника Страница 2

Итак, в чем же заключается национальная специфика джугурских сказок? Вопрос этот может рассматриваться в комплексе признаков: история и судьба народа; обычай, нравы и бытовые реалии; политические и религиозные воззрения; окружающая обстановка и соприкосновение с ней; влияние и преемственность культуры соседних народов; логика и здравый смысл мышления народа; родство и наличие в сказках других видов устного народного творчества, достоверные факты и образы действующих лиц; своеобразие языка и художественные средства; типизация образов и композиции; персонажи и их взаимосвязь; идейно-тематическая направленность и содержание произведения; ассортимент сюжетов и манера рассказчика повествовать; географические и природные условия; архитектурные сооружения и многие другие факторы.

Уместно здесь будет заявить о широком бытовании среди горских евреев Кавказа, так называемых «библейских сказаний». Известно, например, что многие «библейские сказания» – «агадие» (дается в горско-еврейском произношении – прим. сост.) вошли в фольклорный репертуар тех народов, которые находили в Библии пишу для своего воображения. Не были исключением и горские евреи Кавказа. Оно и понятно: мораль отвечала духовной потребности простого обездоленного человека. Относительно использования библейского материала горскими евреями Кавказа в устной повествовательной форме: почти такое же, как и у других народов Востока, т.е. все эти сказания настолько видоизменены, согласно «климатическим и географическим условиям», настолько перенаряжены, что могут жить самостоятельно, как и все сказки вообще.

Еще хочется сказать несколько слов о том, как с детства пришлось мне слушать и полюбить сказки моего народа, а позднее навсегда связать свою жизнь с его фольклором. Сказать и о том, какие трудности встречались мной при записях и при переводе на русский язык.

Военные дни были пришибленные, неразговорчивые, мрачные, как и сами люди в ту пору. Матушку я видел только по вечерам. Утром, когда я просыпался, ее уже не было дома: она уходила на работу незаметно, без шума, словно на крылышках. Поешь, бывало, оставленную на столе кукурузную кашу, макухи погрызешь, кое-как накормишь этой кашей вечно плачущую сестренку, а затем посадишь на подоконник ее да и сам взберешься и останешься сидеть до прихода пугающей темноты в страхе и с дрожью в теле, затаив дыхание, пока мама не вернется и не озарит собой и керосиновой лампой саклю.

Так было до тех пор пока к нам не приехал из другого города двоюродный дедушка (по отцу) с женой. Дедушка любил играть на комузе, и сочинять ерламаго – частушки, а я молчал и слушал. А вскоре в нашу низкую, присевшую на корточки саклю (мне почему-то казалось тогда, что все дома, ушедшие по самые наличники окон в землю, сидят на корточках, а высокие с чердаками – стоят во весь рост), в гости к дедушке Шиколаю стал ходить все чаще и чаще сосед – дедушка Маштанай, у которого под огромной лохматой папахой «рождались и жили забавные истории – сказки». Бывало, войдет он с холода, заберет в себя дорогое, нелегко добытое моей матерью тепло и, сев на тахту, ближе к печке, лукавя пепельными глазами, скажет мне: «А ну, отцовский сын, достань из моей папахи овсунего – сказки!»

Мне было странно и непонятно, как же под его засаленной от пота папахой рождаются и живут сказки: ведь я их никогда не мог достать. Но всегда делал это с огромным желанием, часто выворачивая папаху наизнанку и встряхивая ее. Тогда дедушка Маштанай смеялся и, поглаживая свою зеркальную лысину, говорил: «О, отцовский сын, сказка уже здесь, под этой лысиной. Садись и слушай!»

Я влезал на печку, сажал рядом сестренку, и старик начинал рассказывать про смелых дядек, которые сражались со злыми и страшными Дэвами и Аждага, Гари-Неме и Азраилами. Мне казалось, что богатыри – это мой отец и отцы соседских девочек и мальчиков.

Так детство мое, омраченное и прерванное войной, уходило в мир сказки, в мир древний и таинственный, о котором рассказывал до глубокой ночи дедушка Маштанай. Много сказок приходилось слышать мне и из уст моей матери...

Были в моей практике разные случаи... По рекомендательному письму отца я приехал в родной мне с детства город Хасавюрт и, наполненный радостью предстоящей встречи и воспоминаниями, направился к дому популярного в городе сказителя Бирорле Назарова, моего далекого родственника и родного племянника дедушки Маштаная. Прочитав письмо, этот статный, но уже слабый здоровьем, преклонных лет человек, вскинул свои густые черные с рыжеватым оттенком брови и выдохнул: «Вааллах – «О, Худо!», сказать правду времени нет: дел много всяких, да и силы не те, что раньше. Стар стал...». Он встал в паузе, нацелил на меня вызнающий мысли собеседника взгляд и остался стоять так минуты две. В безмолвии стоял и я, чувствуя всем телом, как плотная, свинцовая масса обиды выдавливала из меня раннюю радость, которую я с трепетом ощущал в себе всю дорогу сюда и которая заполняла собой каждую мою клетку. Выразительнее всего обида выдавала себя на лице моем, и, особенно – в глазах, застывших в прищуре, в холодном сумраке, словно сосульки на морозе к закату бессолнечного дня. «Шутка ли, приехать из другого города, в данном случае из Москвы, с остановкой в Махачкале в доме моих родителей и вернуться «порожняком», – думал я с грустью и обидой.

Видимо, хозяину дома от холода глаз моих стало неловко, морозно; он вычитал в них мою обиду на него и поэтому вдруг сказал: «Ладно, ради отца твоего и уважения к тебе, сынок, из сотни сказок две-три расскажу!.. Сначала садись... покушай!.. С дороги отдохни!..» Он распорядился подать на стол суфле – ужин.

Только поздно вечером, когда в доме горели уже лампочки, добрый и гостеприимный хозяин стал сказывать сказки. Желающих послушать собралось немало: жена его, внуки, зять с женой, невестка и несколько соседей, и даже племянница с мужем тоже мастером сочинять всевозможные небылицы или экспромтом предать осмеянию кого-нибудь из общих знакомых.

Вначале рассказ у Бирорле Назарова не клеился: он забывался, останавливался, смотрел то на одного из слушателей, то на другого, словно старался прочесть их взгляд. Но постепенно, одухотворенный эмоциональной реакцией аудитории, он увлекся и стал рассказывать интересно, то повышая, то понижая голос, часто меняясь в лице в соответствие с разворачивающимися действиями в сказке...

Более двухсот сказок записано мною из уст горских евреев Кавказа, его народных мудрецов. В моих дорожных тетрадях и магнитофонных лентах значатся и другие записи – это частушки, пословицы и поговорки, детский фольклор, анекдоты и – просто забавные истории, ценные воспоминания. Фольклор моего народа мало изучен, он как забытый, заброшенный пустырь, который нужно вспахать, дать взрасти на пользу людям, фольклористике, нравственному и духовно-историческому единению людей в назидательной мудрости.

Немало трудностей встречалось и при переводе на русский язык. Первое, с чем пришлось столкнуться на этом этапе работы – обилие диалектизмов, вульгаризмов, штампов; чрезмерное присутствие в сказках рассказчика, его отступлений и ремарок, часто не несущих никакой нагрузки в произведениях, а напротив, разрушающих динамику повествования; полемика рассказчика со слушателями, его собственная реакция, выражающаяся, например, в возгласах: «Гочу хуби» – «Так ему и надо», когда отрицательные персонажи наказываются; или: «Хать! Хать!» – возглас, выражающий радость, торжество самого рассказчика по поводу того, как герой сказки разделывается с противником и т.п.

Главное, что сохранено при переводе, – это литературная сторона: сюжет, композиция, завязка, такие особенности, как ритм и стиль, фразеологические и идиоматические выражения, пословицы и поговорки, проклятия и пожелания. Сохранены характерность и типичность образов, мудрость, красота слова, меткость образных выражений, присущих горско-еврейским сказкам. При переводе важно было дать посильное представление о строе джугурской речи, понимая при этом, что нельзя механически пересаживать на почву русского языка всю джугурскую фразу, но сохраняя перспективу и пропорцию джугурского предложения.

Некоторые сказки заканчиваются выражением: «Во галам, во салам!» В переводе это значит: «И перо (в руки) и привет (от рассказчика)!» Это выражение я с превеликим удовольствием заимствую у своего народа и адресую вам, дорогие мои читатели.

Амалдан Кукуллу

поэт, сказочник, фольклорист

Бессмертный Немюрюм

Жили в одном древнем городе страны гор два преданных друга. Так они привыкли друг к другу, что и дня не могли прожить, чтобы не повидаться.

И вот случилось так, что один из друзей по имени Дердохош заболел и слег в постель. Каких только лекарей и знахарей не приглашали родители Дердохоша, чтобы вылечить сына от постигшего его недуга. Но никто и никак помочь ему не мог. С каждым днем он, подобно горящей свече, таял, худел, уходил в беспамятство. Но был у Дердохоша друг по имени Немюрюм, что значит «бессмертный». Он ни на минуту не отходил от постели больного. День сменялся ночью, ночь – днем, но он и глаз не смыкал: все сидел у изголовья друга, стараясь хоть как-то разделить его участь и тем самым утешить, облегчить недуг.