Ф. Энсти - Медный кувшин Страница 20

— Если бы я рассказал вам правду, — медленно произнес Гораций, — никто бы из вас не поверил мне.

— Значит, вы признаете, что до сих пор вы не говорили правды? — вставил профессор.

— Не такую чистую, как я бы хотел, — сознался Гораций.

— Я это подозревал. В таком случае, если вы не можете быть совершенно чистосердечны, вы едва ли удивитесь нашей просьбе считать вашу помолвку нарушенной.

— Нарушенной! — повторил Гораций. — Сильвия, вы не покинете меня! Вы же знаете, что я не могу сделать ничего, недостойного вас!

— Я уверена, что вы не можете сделать ничего, что заставило бы меня любить вас хоть капельку меньше. Почему же вам не быть вполне откровенным с нами?

— Потому что, голубушка, — сказал Гораций, — я попал в такие тиски, что откровенностью еще больше испортил бы дело.

— В таком случае, — сказал профессор, — так как теперь уже, кстати, и поздно, вы разрешите одному из вашей многочисленной свиты сходить за экипажем?

Гораций хлопнул в ладоши, но ответа на призыв не последовало и в передней не оказалось ни одного раба.

— Боюсь, что все слуги ушли, — объяснил он и хотел прибавить, что по уговору они имели право уйти в одиннадцать часов, но тут он встретился взглядом с профессором и воздержался. — Если вам угодно подождать здесь, я схожу за извозчиком, — прибавил он.

— Вам нет надобности беспокоиться, — сказал профессор. — Жена и дочь уже оделись, и мы пройдем пешком, пока найдем экипаж. Итак, г. Вентимор, мы пожелаем вам спокойной ночи… прощайте. Потому что после того, что случилось, я думаю, у вас хватит такта прекратить ваши посещения и не делать попыток видеться с Сильвией.

— Я вам даю честное слово. — протестовал Гораций, — что не сделал ничего такого, за что стоило бы отказать мне от дома.

— Никак не могу согласиться с вами. Я всегда не вполне одобрял эту помолвку, потому что, как я и высказал вам в свое время, я подозревал вас в легкомысленном отношении к деньгам. Даже принимая ваше приглашение на сегодняшний вечер, я предостерегал вас, — как вы можете припомнить, — чтобы вы не сочли это предлогом для безумных расходов. Прихожу сюда и нахожу вас в квартире, обставленной и отделанной вами (как вы нам сообщили) таким образом, что это можно было бы назвать мотовством даже со стороны миллионера. Вы держите такую свиту, которой, оставляя в стороне ее национальность и плохую дисциплину, мог бы позавидовать принц. Вы устроили банкет из… гм… деликатесов, который должен был стоить вам бесконечных хлопот и громадных расходов. И это после того, как я поставил вам непременным условием, чтобы обед был просто семейный! Не довольствуясь этим, вы заказываете для нашего развлечения арабскую музыку и танцы… крайне предосудительного свойства. Я был бы недостоин называться отцом, сударь, если бы я согласился вверить счастье моей единственной дочери молодому человеку, у которого так мало здравого смысла и самообладания. Она поймет причины и будет повиноваться моим желаниям.

— Вы правы, профессор, принимая во внимание то, как вы освещаете факты, — покорно сказал Гораций. — И все-таки — пусть бы все это провалилось! Вы, вместе с тем, абсолютно неправы!

— О, Гораций, — воскликнула Сильвия, — если бы вы только послушались папочки и не пошли бы на такие безумные, безумные траты, мы могли бы быть так счастливы!

— Да я не шел ни на какие траты. Все это мне не стоило ни гроша!

— Ах, здесь есть какая-то тайна! Гораций, если вы любите меня, то объясните… здесь, сейчас, пока еще не поздно!

— Моя дорогая, — простонал Гораций, — я все открыл бы моментально, если бы думал, что это принесет хоть малейшую пользу.

— До сих пор, — сказал профессор, — нельзя сказать, чтобы ваши объяснения были успешны… Так что я посоветовал бы вам уже больше и не пытаться. Спокойной ночи еще раз. Я хотел бы только, чтобы было возможно, без ненужной иронии, принести вам обычные уверения в приятно проведенном вечере.

Г-жа Фютвой уже поспешно выпроводила дочь, и хотя оставила мужа объясняться одного, но довольно ясно показала, что всецело согласна с ним.

Гораций стоял в первой зале у фонтана, в котором еще плавали его потопленные хризантемы, и в тупом отчаянии смотрел. как его гости шли по тропинке к калитке. Он слишком хорошо знал, что они уже никогда не переступят его порога, точно так же, как и он уже не попадет к ним.

Вдруг он сразу пришел в себя.

— Попробую! — воскликнул он. — Я не могу и не хочу выносить этого! — И он кинулся вслед за ними без шляпы.

— Профессор, — сказал он, задыхаясь, когда догнал его, — одну минутку! Я передумал, я хочу рассказать вам мой секрет, а вы обещаете мне терпеливо его выслушать.

— Едва ли улица — подходящее место для объяснений, — ответил профессор, — если бы это было даже и так, то ваш костюм, можно рассчитывать, привлечет больше внимания, чем желательно. Жена и дочь ушли вперед… если вы разрешите, я догоню их… Я буду завтра утром дома, если бы вам угодно было меня видеть.

— Нет, сегодня, сегодня! — настаивал Гораций. — Я не могу спать в этом дьявольском месте и с такой тяжестью на душе! Посадите г-жу Фютвой и Сильвию в экипаж, профессор, и возвращайтесь. Теперь не поздно, и я ненадолго задержу вас. Но ради Бога, позвольте мне рассказать мою историю немедленно.

Вероятно, профессор был не чужд любопытства; во всяком случае он уступил.

— Хорошо, — сказал он, — идите домой, а я приду к вам сейчас. Только помните: я не приму никаких объяснений без самых веских доказательств. В противном случае, мы оба только потратим время.

— Доказательства! — размышлял Гораций мрачно, когда вернулся в свои арабские залы. — Единственное убедительное доказательство, которое я мог бы представить, это — сам старый Факраш, но, кажется, не похоже, чтобы он снова явился… в особенности теперь, когда он мне нужен.

Через некоторое время профессор вернулся, найдя извозчика и отправив своих дам домой.

— Ну-с, молодой человек, — сказал он, разматывая шарф и садясь рядом с Горацием, — я могу вам уделить всего десять минут, поэтому позвольте мне просить вас говорить возможно короче и яснее.

Нельзя сказать, чтобы такое вступление было поощрительным, особенно при данных обстоятельствах, но Гораций собрал все свое мужество и рассказал именно то, что было.

— Так это и есть ваша история? — спросил профессор, прослушав рассказ с величайшим вниманием.

— Да, это моя история, сударь, — сказал Гораций. — Надеюсь, что она изменила ваше мнение обо мне.

— Да, — сказал профессор другим тоном, — она действительно изменила. Очень, очень печально!

— Скорее неловко, не правда ли? Но мне это решительно все равно, раз вы понимаете. А вы расскажите Сильвии… все, что найдете нужным.

— Да, да. Я должен рассказать Сильвии.

— А я могу навещать ее, как всегда?

— Вот что, хотите принять мой совет… совет человека, который вдвое вас старше?

— Конечно, — сказал Гораций.

— Так если бы я был на вашем месте, я немедленно уехал бы для полной перемены воздуха и обстановки.

— Это невозможно… вы забываете о моей работе.

— Забудьте о работе, мой мальчик, оставьте ее на время. Совершите морское путешествие, поезжайте вокруг света, гоните все эти воспоминания.

— Но я могу опять встретиться с джинном, — возразил Гораций, — он тоже путешествует, как я уже сказал вам.

— Да, да, конечно. И все-таки я бы уехал. Посоветуйтесь с каким-нибудь доктором, он вам скажет то же самое.

— Посоветоваться с каким-нибудь… Господи, Боже мой! — воскликнул Гораций. — Я знаю, что это значит… Вы думаете, что я сошел с ума!

— Нет, нет, мой дорогой мальчик, — сказал профессор успокаивающим тоном. — Ничуть… Ничего подобного. Может быть, ваше умственное равновесие только немножко… но это вполне понятно… Внезапный поворот в вашей карьере в связи с помолвкой с Сильвией… Мне случалось видеть, как и более сильные умы не выдерживали такое… разумеется, временно, только временно, из-за менее важных причин.

— Вы думаете, что я страдаю галлюцинациями?

— Я этого не говорю. Я думаю, что самые обыкновенные вещи могут вам представляться в искаженном виде.

— Как бы то ни было, вы не верите, что джинн действительно был в этом кувшине?

— Припомните, ведь вы сами уверяли меня, что когда его открыли, то в нем ничего не оказалось. Не более ли вероятно, что вы были правы тогда, а не теперь?

— Хорошо, — сказал Гораций. — Ведь вы видели всех этих черных рабов, вы ели, или пытались есть, этот невыносимо отвратительный обед, вы слушали музыку… и, наконец, явилась та плясунья… А эта зала, где мы находимся, это платье, которое на мне, все это также галлюцинация? Потому что, если это так, боюсь, что вы должны будете допустить, что вы тоже сошли с ума!

— Остроумно! — сказал профессор. — Я думаю, что неблагоразумно пускаться в рассуждения с вами, но все-таки решаюсь утверждать, что такое сильное воображение, как ваше, слишком распаленное и насыщенное восточными образами, к чему, боюсь, и я был причастен, способно бессознательно помогать себя обманывать. Другими словами, я думаю, что вы могли достать все это сами из различных мест, утратив ясное о том воспоминание.