Константин Арбенин - Иван, Кощеев сын Страница 20

15. Большие королевские планы

А ещё король Фомиан очень на традиции любил опираться, особенно когда никакой другой опоры не находил. Так и говорил верноподданным:

— Традиция — это наша опорная точка! Ежели реформатор с традицией в ладу, он с её помощью весь мир перекульнуть может!

Ну до «мир перекульнуть» король сей пока не дошёл, а вот одну положенную традицию соблюсти надумал — жениться решил. Тридцать пять ему давеча стукнуло — давно пора побеспокоиться о наследниках. Его величество и к этому делу подходил с позиций государственных — о народе своём радел, о его нравственности. Подумалось ему, что народ на затянувшееся королевское холостячество может посмотреть с недоумением и всякого промеж себя насочинять, никакая цензура потом не вычистит.

И вот нашёл он себе невесту, причём не за границей и не из царственных особей, а местную барышню, богатого купца дочку. Зачем, думает, костоязыкую брать да потом жестами с ней изъясняться, когда можно свою, отечественную девку осчастливить и в придачу скоробогатого купца в родственники присовокупить, пополнить за его счёт государственную казну! Ну а то, что невеста королевская лицом и фигурой была ни дать ни взять приживаловская лошадь, так и на это Фомиан всё с той же практической стороны посмотрел: дескать, лошадь — не крокодил, прикусит, да не оттяпает! А чтобы и у других этот параграф возражений не вызывал, издал он внеочередной указат (так это теперь называлось), повелевающий считать королевскую избранницу записной красавицей и в этом соответственном ключе о ней думать и разговаривать. И стали ту осчастливленную девку звать Фёклаида Красивая и всяческие книксены перед ней выламывать: ну и пускай красавица, всё одно — королю с ней миловаться, ни кому другому!

Вот уж и смотрины прошли, и помолвка состоялась, всё чин по чину и честь к чести. Вскорости и под венец идти надо. Такова доля королевская: сплошные ходы-обиходы!

И вот уже венчанье на носу, и можно б к таинству готовиться, наряды примерять, а королю Фомиану всё неймётся, всё он с делами не расстанется, всё государство своё за щеку треплет. Дело ему неотложное подвалило — подали с вечера списки умерших с голоду в одном южном провинциате (то есть, по-старому, в селе), а то село ещё не объевропленное оказалось! Все имена в списке сплошь коровьи. Голод, видать, селян быстрее достал, чем королевская правка. Фомиан ночь не спал, ворочался в подушках, а в пять утра вскочил и принялся собственноручно весь мартиролог переписывать. Совсем себя не щадит, никакого режима не соблюдает — лишь бы верноподданным своим последний долг отдать! Сидит и переправляет Иванов, Василиев да Капиталин на Айвенов, Бенедиктусов да всяческих Конпепций.

За тем занятием его и позднее дворцовое утро застало. Караул только что сменился, лакеи едва-едва гольфики подтянули, няньки да мамки пыль протирать пошли, а король Фомиан уже четыре часа как правит! Пижамы не снял, позавтракал только один раз, да и то прямо в кабинете. А тут, как назло, лакей о прибытии трижды первого министра докладывает — только его, окаянного, не хватало на королевскую голову!

Вошел в кабинет министр, главный королевский празднодей. Ступает тихо, будто на ногах у него не раззолоченные туфли с алмазными набойками, а мягкие домашние тапочки. Сразу видно: министр не из простых, а самый что ни нае сть хитроопытный, несколько лет за границей обучался беззвучно ходить по дворцовому мрамору!

— С чем явился, галоша ты одиночная? — спрашивает король сердито.

Трижды первый не робеет и не обижается, а наоборот, смотрит на короля, как голодный на леденец, — всем ртом его облизать готов. Раскрыл свой огромный портфель и вытащил из него такой же огромный бумажный лист.

— Важное-с, — слюнит елеем министр, — касательно вашего сиятельнейшего бракосочетания. Извольте сами, ваше величество, убедиться.

— Вот как? — король лицом скислился, огорчился, что придраться пока не к чему. — Читать не буду, некогда. Своими словами пересказывай, да покороче.

— Ваше величество, — выгибается министр — спина у него ежедневными тренировками так вышколена, что сама собой самые выигрышные углы принимает, — документус этот о том, что в связи с огромным гуманистическим значением предстоящего события необходимо дату вашей венценоснейшей помолвки объявить выходным днём!

Король брови насупил, щёки раздул, тревожная догадка озаботила его чело.

— Как это так — выходным днём? — срашивает. — Не хочешь ли ты сказать, министр так называемый, что в нашем календаре ещё не все дни выходные?

Трижды первый в одну секунду сориентировался.

— Никак нет, ваше величество, — отвечает, — некоторый стратегический закром дат ещё остался.

Король скомкал первый попавшийся под руку список и прямо в лицо трижды первого зашвырнул.

— Изменники! — кричит и руками что-нибудь повесомее списков нащупывает. — Кампричикозы! Вёдра пожарные! Я, король, рук не покладаю, рукавов не рассучиваю, собственную голову целыми днями до хруста набычиваю, чтобы только весь мой народ спокойно в праздности прозябал! А мои министры так называемые не могут обеспечить этот, видишь ли, народ самым элементарным — выходными днями! Тряпкоеды, пуговицы мундирные! Каждого второго за кишку подвешу!

Министр сей королевский гнев стойко выдержал, лишь косичка на его парике слегка дрогнула, да после слов про кишку вспотела чувствительная к таким художественным образам спина. Он было испугался даже, когда про каждого второго министра услышал, но тут же что-то там в уме просчитал и выдохнул облегчённо. И едва король остановился, чтобы в лёгкие воздуха втянуть, министр в тот монолог своё слово вставил — метко, в самую серёдку паузы вдолбил. Его за границей и этому искусству обучали — слова свои между королевскими фразами впихивать.

— Ваше великое величество, — говорит, — будние дни оставлены именно на случай новых праздников. Это, так сказать, неприкосновенный календарный ресурсус, заложенный нашими министрами в суточную сетку текущего праздногода.

Всю эту ахинею министр выговорил без запиночки, со всей чеканной артикулярностью, даже новые золотые зубы его ораторскому мастерству не помешали. Не зря он каждое утро рот монетками набивал да перед зеркалом в сладоговорении упражнялся — произвела его речь на короля успокоительное действие.

— Ладно, — говорит король спокойнее, но с остаточной капризною нотой. — Пока кишку твою пожалею, строгим выговором её ограничу. А вот насчёт календаря — этим вопросом непременно надо озаботиться, первостатейно! С этим срочно что-то надо делать! Почему бы нам, в конце концов, не увеличить эту — как её, говоришь? — календарную сетку, почему бы год не продлить?

И тут неожиданный приступ вдохновения овладел королем Фомианом, захватила его счастливая идея переустройства календаря и понесла куда-то. Стал по залу вышагивать туда-сюда, министра ветерком обдувать. Тот стоит посреди зала, колышется слегка, от благоговения жмурится. А король Фомиан в азарте рукой руку чешет.

— Надо же думать государственно, — кричит, — неформально подходить, с фантазией! Пора этот пошлый пережиток изничтожить, пора выкинуть к чертям этот устаревший календарь! Пора избавить народ от всех этих понедельников, вторников, сред и так далее… Народ должен отдыхать! Ото всего! Ибо только всё время отдыхающий, только перманентно празднующий народ не мешает своему правителю править!

Едва замолчал король, министр тут как тут:

— Позвольте, ваше величество, — предлагает, — соображения сии обсудить в министерском блокус-корпусе. Разработать их, так сказать, детализированно-с.

Король рукав задрал и скорее к столу своему бросился.

— Нет, — кричит с испуганным нетерпением. — Календарной реформой я займусь лично! Завтра же! Вот с сегодняшними делами разделаюсь…

— Так точно-с, — говорит министр, — будет исполнено-с.

А в подтексте эта фраза означает: рад, мол, что делать ничего не придётся! Но тот подтекст не для короля был, а для внутреннего министрова удовлетворения. В королевские же уши другие слова пошли:

— Правильно ли я понял, ваше величество, что пока у нас ещё не отменён четверг, то ближайший из этих дней недели мы объявляем праздничным-с?

— В таком важном деле мелочишься, дыба ты четвероногая, — укоряет Фомиан. — Четверг и пятницу забирай! Субботу и воскресенье приплюсуем — вообще очень славно получится!

Сказал — и уставился на министра выжидательно: мол, когда ж ты, каналья, отвяжешься от своего государя? А тот всё в блокнотик записал, но не уходит, опять в портфель лезет; никакого чувства меры у него нет — недоучили, видать, заграничники.

— А чем, — спрашивает, — изволите отмечать сей праздник, ваше величество? Чем ознаменовать сие событие?