Коллектив авторов - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад Страница 20

Я знаю, о чем он думает, я тоже когда-то был кем-то другим. Быстро линял, когда она меня целовала, – боялся этой розовой искренней любви. Еще не согрелась кровь, еще между пальцами тянулись полупрозрачные пленки. Скованный своей непомерной тяжестью, я рванулся обратно в пруд – вялый прыжок, вулканический плюх. Quelle surprise! [6] Вода едва покрыла мне макушку.

Сейчас я сам толстый и розовый, иногда натягиваю даже свитер. На яйцах растут волосы. Блин, у меня есть яйца. Но румянец до сих пор зеленоватый, и я сразу же узнал этого парня, как увидел. Перед глазами картинка: с перистого неба свешиваются красные лапы. Тянется вниз шея, в перьях жемчуг воздуха. Маска грабителя поверх выпуклых беззащитных глаз. Тот холодный мир был общим для нас. И я не держу на него зла за то, что однажды зацапал меня вместе с ряской. Даже наоборот, у меня дух захватило. Но.

Скользить по его длинному изгибу горла или лежать рядом с ним на двуспальном футоне: и то, и другое – любовь, по-моему, но я выбираю это.

Время идет. Дети не показываются. У нее были дети когда-нибудь? Концептуалистка думает об усыновлении. Читает в информационной брошюре: «Взнос может быть существенно уменьшен за глупых и ленивых младших сыновей, детей размером с палец и меньше, детей с ежиными головами или ослиными ушами. Многие так называемые особые потребности, если их должным образом удовлетворять, не окажут существенного влияния на здоровье и успехи вашего ребенка в будущем». Она записывается на собеседование с социальной службой.

– Чтоб они, видать, определили, способна ли я съесть собственных детей. Хотя моя чрезмерная ответственность должна быть очевидна. И все-таки я сомневаюсь… Взять тех же братьев – ведь я их потеряла. Кто это сказал: «Потерять брата – это можно считать несчастьем, потерять шестерых братьев – это уже неосторожность»?

– Сколько вам лет было? – спрашивает женщина с серебряными руками. – Что за отец оставляет семерых детей одних-одинешенек в лесу? И если на то пошло, что за отец женится на женщине, которой не может доверить своих детей?

«А что за отец отрубает руки собственной дочери?» – думает концептуалистка.

– Ну, как бы там ни было, теперь вы их вернули, – продолжает женщина с серебряными руками. – Как поживает брат?

– Они с бойфрендом купили дом в Беркширах. Вернее, избушку. Вам бы понравилось – она стоит на гигантской курьей ноге. Скачем по двору. Зимой они хотят на ней «доскакать до Флориды». Меня тоже зовут, но я пока не знаю.

Стайка лебедей – шесть самцов и самочка – грузно переваливается, а навстречу им какая-то женщина несет шесть рубашечек.

Концептуалистка едет в магазин живой домашней птицы в южном Бруклине. На желтой вывеске надпись от руки арабской вязью и горделивый белый петух с приподнятой красной лапой. Внутри толпа хасидов и мексиканцев, а может, гватемальцев и колумбийцев, кто ж их разберет, и клетки от пола до потолка, из которых торчат грязные перья. Она наклоняется и отлепляет от пола белое перо.

Покупает шесть лебедей, нет, гусей, лебеди здесь не продаются, и отгораживает их на заднем сиденье картонными коробками. Когда проезжают мост, гуси громко галдят в окна, наверно, почуяв воду. Встречные водители бросают на ее машину удивленные взгляды. В галерее гуси важно расхаживают туда-сюда, словно искусствоведы, и щиплют провода. Наутро галерея сообщает о пропаже экспонатов стоимостью тридцать тысяч долларов.

Видеокамеры универмага зафиксировала шестерых маленьких грабителей – они примерили одинаковые рубашки, повертелись перед зеркалом так и сяк, потом сбросили рубашки прямо на пол.

Еще одна камера зафиксировала их попытку проникнуть в стеклянное здание того архитектора, ну, он еще ту штуку в Сиднее построил. Их спугнул ночной сторож.

Шестерых маленьких грабителей застали спящими в детских кроватках семейного отдела ИКЕА в Ред-Хук. Их заперли в комнате до прихода полиции, но грабителям, очевидно, удалось бежать через окно третьего этажа. На подоконнике найден гусиный помет.

– Тебе не кажется, что сейчас самое время выступить с чем-то новым? – спросил критик. – Не то чтоб тебя…

– Нет, не то.

Когда они познакомились, концептуалистка не разговаривала. По ночам они ходили гулять;

иногда она залезала на дерево, и он, устав от этой игры, умолял ее спуститься и идти спать, а она бросала вниз свои туфли, чулки, платье, целясь в красный огонек его сигареты (на нескольких любимых платьях до сих пор круглые прожженные дырочки), расстегивала бюстгальтер, вытаскивала через рукав и тоже бросала вниз, а сама оставалась стоять на ветке босиком, в одной комбинации, и глядела вниз, в темноту, где стоял он. «Выходи за меня замуж», – просил критик бледную тень на ветке.

– Он прекрасно знал, что я не могу ответить, – рассказывала концептуалистка женщине с серебряными руками.

А теперь, когда концептуалистка заговорила, их отношения совсем испортились. «Сейчас самое время выступить с чем-то новым, как считаешь? – спрашивала ее агентесса. – Если ты готова, конечно».

– Я думаю, критик спит с агентессой, – сказала концептуалистка подруге.

– Фу, – сказала женщина с серебряными руками.

Концептуалистка дает объявление в «Список Крейга»: «Требуются перья, лучше лебединые».

Лучшие перьевые ручки делались из лебединых перьев.

По-английски самка лебедя будет «pen» – то же самое, что «ручка», «перо».

Праворукие писатели предпочитали перья с кончика левого крыла, изогнутые наружу, чтобы не мешали видеть.

За стеклянной стеной галереи в большом городе концептуалистка сидит у прялки и прядет нить из перьев, сидит у станка и ткет полотно для рубашечек. Вокруг летает пух, сбиваясь на полу в рыхлые пыльные комки. Из носа у концептуалистки течет; заработала аллергию.

Перья тоже ей жалят пальцы, словно крапива.

«Не дотягивает до уровня ее лучшей работы…» «У нашей концептуалистки выпало ее знаменитое жало?» «Воодушевляющий тон последнего перформанса – желанный сдвиг после замкнутости и горечи „Жгучего“ шоу, однако рубашки из перьев, пусть и очень эффектные, предлагают нам слишком легкое и поверхностное решение болезненного вопроса о женском домашнем рабстве. Художница обращается к избитой метафоре полета…» «Возможно, повторяя собственную работу с незначительными вариациями, художница чутко ловит новый тренд повторения недавних событий, проигрывания их заново… но, может быть, у нее просто нет новых идей?» «Хотя память о пережитой боли навсегда осталась у художницы вместе со шрамами, посеребрившими ее руки, мотив физического страдания исчез из ее новой, более мягкой работы, и мы наблюдаем соответствующий спад напряженности…» «Эта фишка уже стара. Интересно, неужели после еще шести лет молчания это хоть кому-то будет интересно?»

В зале жарко, воздух спертый. Жалит горло, словно крапива. Или щекочет, как перья. В любом случае ей очень трудно дышать. Нет, воздух тут ни при чем, это пряжа обвилась вокруг шеи – дети здесь, они нашлись – бродили где-то в лесу, их заперли в очередном старом замке, такая радость, они скачут вокруг матери, концептуалистки, с клубком пряжи, который где-то нашли, и совсем не понимают, никто не понимает, как туго петли стягивают горло. Если только это не братья, которые наконец-то пришли, наконец-то благодарят ее, все шестеро, оторвавшись от своих барбекю, разбойничьих логов, онлайн-покера с высокими ставками, от своих замков, своих принцесс – конечно, их привел самый младший, инвалид. Как только у концептуалистки подкашиваются ноги, они клювами рвут нити на горле, обмахивают ее огромными крыльями, поднимают с пола красными, очень красными лапами и вяжут сеть – они тоже умеют вязать, получается сеть из крапивы, братья берут ее клювами за края и поднимают концептуалистку в небо, огромные крылья плещут вокруг, вот она уже высоко над городом, и прямо перед ней вздымается стеклянная гора…

Или ее приводит в чувство тот парень на курьих ногах – сапоги он скинул, так свободнее, – и женщина с серебряными руками обмахивает ей лицо одной из ее же рубашек. Что случилось? Должно быть, оскользнулась на стеклянной горе и упала. К счастью, у нее осталась салфетка с куриными косточками, концептуалистка вставляет одну в трещину на стекле, пробует, выдержит ли косточка ее вес, и взбирается выше. Вперед! Выше и выше в вихрь неба, взгляд прикован к вершине, лишь колени чуть заметно дрожат. Она уже почти у вершины. Еще шаг – и она сможет… но салфетка пуста. Концептуалистка отрубает – но чем? – нет, откусывает – себе мизинец. Наступая на него, взбирается на вершину.