Казис Сая - Эй, прячьтесь! Страница 20

– Видишь… – сказала лиса Хромуше. – Какие тут разговоры о жалости, когда мои дети в неволе голодают, а ты своих питомцев ни обнять, ни сосчитать не умеешь.

– Как это не умею? Было одиннадцать, а теперь только девять.

– Восемь! – тявкнула лиса, схватила девятого утенка и нырнула в свое убежище.

Потом она показалась снова. Мертвого утенка, как и прошлой ночью, лиса положила рядом с дровами, чтоб и слепому было ясно, кто и почему его убил.

С вечера, запирая дверь, Микас с Джимом нечаянно закрыли вместе с утятами и лисицей в сарае кота Черныша. Умаявшись за день, тот решил подремать на сене, а ночью поохотиться на крыс. Их тут расплодилось столько, и так они обнаглели, что однажды ночью укусили свинью за ухо.

Но какой тут отдых и какая охота, когда внизу шныряет лиса, скулят лисята и дурным голосом кричит Хромуша, дирижируя крыльями хором своего семейства. Спать, и то не дадут!

Промаявшись в полудреме всю ночь, на рассвете Черныш потянулся, умыл мордочку и спустился с сена, чтоб осмотреться. И сразу же обнаружил несчастного утенка. Испугавшись, как бы люди ему и этот грех не приписали, решил уносить отсюда ноги, да поскорее, да подальше – но все известные ему щели были заколочены. Что же делать?

Был соблазн позавтракать этим, задушенным лисой, утенком, снова забраться на сено и выспаться, пока не откроется какая-нибудь дверь. Но Черныш подошел, понюхал, лизнул каплю крови и сказал себе: «Нет!» Лучше он посидит рядом, как свидетель преступления, и постережет жертву лисы, чтоб крысы не утащили. Хозяева, он слышал, уже встали – пускай придут, увидят, что у Черныша совесть чиста, и отыщут настоящего виновника.

А на деле все вышло наоборот.

– Ах ты, зверюга! Душегуб! – даже не оглядевшись как следует, завопил хозяин и запустил в Черныша своей просмоленной фуражкой.

Кот юркнул в нору, где отсиживалась лиса, но и тут покоя не было. В глубине скалила острые зубы хозяйка, а у входа Мастер ворошил палкой и кричал: «Убью, утоплю!» Потом объявил всем, что не лиса виновата, не хорек, а Черныш, собственный кот! Так и сказал:

– Ловите Черныша. В мешок зверюгу! А потом – прямо в торфяное болото!

А Хромуша просто с ума сходила оттого, что не могла выговорить: «Ошибаетесь, люди! Кот тут ни при чем. Сами вы виноваты, сами!»

И снова – куда девать мертвого утенка? Этому негодяю, то есть коту, ведь не оставишь – сожрал одного, и от другого не откажется. Увидев, что лисята уже одолели вчерашнюю жертву, бросили им и этого…

Все получилось точно так, как хотела лиса.

Хромуша уныло ковыляла по двору, с горя не различая, где зерно, а где камешек. Даже куры у нее спрашивали:

– Что с тобой, дорогая? Почему клюв повесила?

– Эх… – кулдыкнула индюшка, зная, что они все равно не помогут.

Хромуша надеялась только на гномов, которые дважды уже спасали ее. Увидев ласточек, она попросила их: встретите где-нибудь гномов, расскажите им все, как есть. Вытащили ее из речки, может, спасут и от этой, еще большей, беды.

Увы, ласточки в лес не залетали, зеленых деревьев избегали, потому и гномов отыскать не могли. Но слух о несчастьях Хромуши передавался от одной птицы к другой, быстро перемахнул озеро и долетел до ушей самого древнего жителя леса – черного Ворона.

Столетний Ворон столько перевидал и наслышался на своем веку, что давно ничему не удивлялся. Он был вдов, не осталось у него ни врагов, ни друзей, ни близких. Понуро сидел он на верхушке такой же старой, седой от серебристого лишайника ели, изо дня в день, из года в год пытаясь решить вопрос: «Почему это я зажился на белом свете?!»

Ворон сам в жизни мухи не убил, но пищи ему всегда хватало. То тут, то там в лесу происходили яростные схватки, гремели выстрелы, стучали рога самцов, дрались из-за добычи волки, умирал раненый кабан, задыхался в силках зайчонок, а Ворон сидел на вершине ели и ждал, пока затихнут стоны и околеет жертва.

Так он и протянул сто двенадцать зим и весен, испробовал мясо всех живых тварей, изучил язык зверей, птиц и деревьев, но уже много лет ни с кем не разговаривал. А тут, что-то надумав, а то и просто поглупев на старости лет, Ворон взял да и опустился на пень, у которого гномы кололи орехи.

– Не бойтесь, не бойтесь! – каркнул он и коротко изложил все беды Хромуши и горести лисы, про которую рассказали ему вороны. А потом спросил и сам себе ответил:

– А почему это я вам все рассказываю? Меня же давно ничем не удивишь! Разве что, думаю, возьму-ка и сам себя удивлю… Поступлю-ка я так, как еще никогда не поступал. Я могу еще чем-нибудь помочь вам?

– Ну конечно! У нас просто нет слов, чтоб выразить вам нашу… – за всех гномов ответил Мудрик. – Ваш опыт и ваше умение летать очень бы нам…

От волнения ученый не находил нужных слов, но Ворон понял его, по-стариковски одышливо крякнул и предупредил гномов:

– Принято считать, что Ворон приносит несчастье…

– «Ворон каркает не к добру»… – вспомнил Оюшка. – Хоть я лично и не суеверен, но… Может, знаете, откуда эта поговорка?

– Тот, кто говорит: «Где несчастье, там и черный ворон», тот, возможно, и не ошибается, – ответил Ворон. – Но ошибается тот, кто утверждает обратное, что «Где черный ворон, там и несчастье».

– Ну, конечно! – согласился Дилидон.

«А в чем тут разница? – наморщив лоб, раздумывал Бульбук. – Если можно сказать: «Где пень, там и гриб», то ведь не соврет и тот, кто скажет наоборот: «Где гриб, там и пень»? И про себя: «Я бы с этим Вороном не связывался. Осторожность не повредит».

Расяле вернулась из больницы в тот же день – говорливая, веселая, она то и дело с гордостью поглядывала на свою тяжелую, загипсованную ступню и на два новехоньких костыля. В больнице доктор Альсейка сразу узнал ее и даже удивленно воскликнул:

– Ого! Скажи на милость, Расяле, как это ты так быстро выросла?!

Потом спросил о братике (имени Гедрюса он, наверное, не запомнил), поинтересовался, как его глаза, и передал привет.

Гедрюс немного завидовал сестре, ее поездке в город, но костыли ему ни капельки не понравились. «Тоже мне велосипед… Еще придерживай ее, пока ходить не научится…»

Когда мама, велев ему ухаживать за «этой бедняжкой Расяле», ушла на работу, Гедрюс взял да и уколол ее:

– Хочешь, Расяле, я тебе секрет открою?

– Ну? – вытаращила глаза сестра и огляделась, чтобы никто не подслушивал.

– Заруби себе на носу, – сказал ей Гедрюс шепотом в самое ухо, – что ты еще очень и очень глупенькая!

И довольный растянулся под яблоней.

Расяле не знала, что лучше – зареветь или сказать брату что-нибудь обидное.

– А тебя завидки берут. Вот! – как только могла, спокойно заявила она и гордо повисла на своих костылях.

– Было бы чему завидовать, – зевнул Гедрюс, глядя на румяные яблоки. – Была здоровая, а теперь – инвалидка. И еще радуешься.

И тут – бывает же такое – подточенное червем яблоко – бац! – стукнуло Гедрюсу по носу.

– Вот тебе! – обрадовалась Расяле и поискала взглядом, не спрятался ли в листве гном.

– Ну и что ты там видишь?

– А вот и вижу! – сказала она. – Гнома. Сейчас он еще одно яблоко сорвет и в тебя запустит… Только попробуй сказать какую-нибудь гадость!..

– Да будет тебе! – пробормотал Гедрюс. – Я уже сплю.

Гедрюс и впрямь в тот день встал спозаранку и, оставив Расяле спящей, ушел по грибы… По правде, его занимали не столько грибы, сколько гномы, – ведь Расяле вчера слышала их пение в лесу. Гедрюс нахлобучил отцовскую фуражку и прихватил с собой ведро. Сачок у Януте взять он еще не успел и собирался, если случится гном, накрыть его шапкой. Из корзины гном, чего доброго, выкарабкается, так что Гедрюс прихватил ведро.

Пока искал гномов, проглядел боровики. С полным ведром подберезовиков, сыроежек и подозрительных маслят вернулся он домой и узнал, что Расяле увезли на скорой помощи в больницу.

Теперь, когда несчастье оказалось не таким уж страшным (треснула кость, только и всего), Гедрюс снова стал думать, как он поймает и куда денет гномов. Возьмет дырявый аквариум, который пылится на чердаке, почистит, положит туда всяких игрушек, накроет досочкой или стеклом, и пускай они там живут. Ни дождь, ни мороз не страшен… Еще поставит мисочку с медом, орехов набросает, семечек…

«Курорт! – вспомнил Гедрюс. – Вот как называется такая жизнь. Курорт…»

Так он и заснул в мечтах, как покажет все это Януте, учительнице и еще некоторым. А может, даже всей школе и всей республике…

Для Расяле мама постелила под кленом клетчатое покрывало, которое своими яркими красками, словно цветник, манило бабочек и всяких букашек. Расяле легла и тут же забыла ссору с Гедрюсом. Затаив дыхание она следила, какого цвета клетки больше нравятся бабочкам.

Когда бабочка с огромными вишневыми расписными крыльями неожиданно села Расяле на щеку, девочка осторожно закрыла глаза, чтоб не вспугнуть ее, и сама не почувствовала, как заснула.