Андрей Гнездилов - Пути пилигримов Страница 21

Однако не так безобидны оказались игры со скульптурой замечтавшихся людей, и однажды хранитель должен был горько поплатиться за свою нежность к Джульетте. Отражение Ромео в зеркале ожило и, выхватив шпагу, ринулось на старика. Сорвав со стены ржавую рапиру, хранитель защищался, но напрасно. Зеркальный юноша нанес удар и проколол ему плечо. Второй удар мог бы оборвать жизнь старика, но тот швырнул в зеркало рапиру. Стекло жалобно хрустнуло и разлетелось на куски. Противник исчез.

Эльвира с трудом перевязала рану и остановила кровь.

— Твой возлюбленный не в меру ревнив! — заметил старик, через силу улыбаясь.

— Мой? — испугалась девушка — Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что ты знаешь. Скажи честно: хотела бы ты оказаться на месте Джульетты?

— Кто бы отказался от этой чести? Быть достойной такой любви — мечта каждой девушки…

Старик долго болел, и, когда он вернулся, Эльвира не узнала его. Седины заметно убавилось — возможно потому, что он сбрил бороду и остригся, — морщины расправились, черты лица приобрели ясность и гармонию. Он стал удивительно схож с портретами итальянского Возрождения — та же одухотворенность глаз, смелость и решительность позы, благородство жестов. Единственное, чего ему не хватало, — это старинное платье и шпага на перевязи, в остальном он выглядел как вельможа, погруженный не во внешние заботы, но в глубину мыслей и чувств. Теперь как никогда он соответствовал своему прозвищу — алхимик. Он перестал обращать внимание на мраморную красавицу, но все чаще взгляд его останавливался на Эльвире. Он мог показаться дерзким, но балерина не могла обижаться. В нем не было и тени порочного сластолюбия. Какое-то тайное страдание порой заволакивало его глаза, но свет их не мерк, а разгорался сдержанным мужеством. И вот однажды утром фигура Джульетты оказалась расколотой на куски. Можно было не спрашивать, чьих рук это дело. Хранитель не задавал вопросов и не давал объяснений. Вместо этого он принес в замок глину и мрамор.

— Я создам вторую Джульетту, если ты согласишься мне позировать, — сказал он Эльвире. Она смешалась, но, взглянув на Ромео, неожиданно для себя кивнула.

И прошел год. Хранитель лихорадочно работал, забывая о времени и усталости. Он почти не выходил из замка, питаясь хлебом и водой. Эльвира долгими часами застывала в неподвижности, одалживая терпенье у скульптур. Однако душа ее не выносила бездействия, и, глядя на хранителя, девушка напрягала все свое воображение, чтобы придать ему сходство с Ромео, стоявшим за его спиной.

Наконец работа была готова. Мраморная Эльвира поднялась достойной парой Ромео. Хранитель в восхищении отбросил резец и молоток:

— Кажется, я сотворил самое большое волшебство в своей жизни!

Балерина улыбнулась ему. Ее плен кончился. Сколько тайных слез отчаяния, восторгов и грез пережила она за это время. Теперь пришло освобождение.

— Я тоже сотворила то, чего не ожидала, — проговорила она.

Она взяла его за руку и подвела к зеркалу, в которое он не заглядывал весь год работы. Рядом с Эльвирой стоял юный прекрасный Ромео во плоти.

Они вместе покинули замок. На скульптуре новой Джульетты стояло имя Алхимика, но и на фигуре Ромео была также высечена его подпись.

Черный замок

Вообще говоря, не все даже верят, что этот замок на самом деле существует. Затерянный среди других вершин горный кряж, с венчающей его скалистой цитаделью, вечно скрыт от глаз грядами облаков. В этом месте они чаще всего скапливаются и, следуя прихотливому рельефу горы, закручиваются по спирали и поднимаются вверх, чтобы затем переползти через ледяной хребет и спуститься к морю.

Вначале животные протоптали тропы к седловине, через которую движутся облака, а затем и люди стали пользоваться этой дорогой к перевалу. В древности здесь пролегал Великий Шелковый путь. И над этими местами всегда нависал и царил Черный Замок.

В ранние утренние часы он внезапно появлялся, раздвигая пелену бесконечных облаков, и все остальные вершины прятались, словно склоняя головы перед мрачным гигантом, являющим свою власть. И на фоне бледно-бирюзового неба четко вырисовывались зубчатые стены, башни, пустые бойницы, острые шпили.

Было ли это творением природы или человеческих рук — трудно сказать. Неприступные отвесные скалы, на которых возвышался замок, штурмовать отказались бы все армии мира. Тем не менее искусные аркады висячих мостов, гармоничные уступы и впадины стен, следующих линиям скал, — все было пронизано архитектурной мыслью.

Мало кому из жителей горного края доводилось проникать в этот заповедный уголок, но каждый, кто был здесь, уносил с собой самые смутные и странные впечатления. Черный Замок, среди сверкающей зелени и белизны ледников, всегда хранил свою неизменную Черноту. И не было в этом символа зла или присутствия сил мрака. Как рыцарь-монах, он был вечно облачен в свои темные доспехи, чтобы в любую минуту дать отпор незваному пришельцу. Тайный обет, незримое служение нес молчаливый страж перевала…

Много легенд и сказаний витало над Черным Замком. Вот одна из них.

Конрад Слободинус, музыкант и собиратель фольклора, много лет проводил свои каникулы у своего друга, доктора Ксаверия Джозефа. Жилище Ксаверия, расположенное в горах, на окраине древнего аула Джамагат, как нельзя более соответствовало наклонностям и хозяина, и гостя.

Когда-то шумный, многолюдный аул почти полностью вымер от чумы и, охраняемый недоброй славой, оставался за пределами дорог, которыми прельщаются любопытные путешественники. Великолепие долин, раскинувших свои цветники по берегам шумных рек с ледяной водой, фруктовые сады создавали атмосферу покоя и уюта, а музыкальные вечерние концерты на террасе дома, будившие эхо в окрестных горах, венчали гармонией счастливые дни в усадьбе Ксаверия.

Но вот перипетии судьбы изменили добрые традиции. Год, другой, третий только письма связывали двух друзей, а затем и они почти прекратились. Потом пришло печальное известие от общих знакомых, что они пытались посетить доктора, но не нашли в бывшем ауле даже места его дома. По-видимому, снежная лавина смела усадьбу вместе с ее обитателем.

Таким образом, Рок расквитался с дерзким нарушителем границ проклятого Богом места. Известие о гибели старого друга потрясло Конрада, но спустя пару лет он был потрясен еще более, когда однажды ему принесли письмо от доктора. Даты отправки не было, как и даты написания. Текст был крайне лаконичен и не содержал даже намека на какие-либо объяснения. Вкратце Ксаверий писал, что обстоятельства его жизни сильно затруднились и в предвидении дальнейших осложнений он просил Конрада найти время и приехать к нему. Суеверный страх музыканта сменился стыдом. Наверняка произошла какая-то путаница. Письмо должно было быть отправлено лет семь назад, но видно пролежало где-то забытое или отложенное. Однако что-то подсказывало Конраду, что послание могло быть и недавним.

Как бы то ни было, музыкант собрался в дорогу. Посвященная в историю доктора, вместе с ним поехала его тринадцатилетняя крестница Альбина. Любовь к музыке сближала ее с Конрадом, но более всего она пленялась романтическими фантазиями Конрада.

История проклятого аула и исчезнувшего доктора захватила воображение девочки, и она ждала самых неожиданных приключений. Через неделю-другую они достигли гор и вышли на дорогу, ведущую к Джамагату.

Да, следы лавины, словно слизавшей языком лесистый склон горы, свидетельствовали о катастрофе, но в остальном все оставалось на месте — пустой аул, цветущие сады и — главное — жилище доктора. Двери оказались не заперты, но запустение и густой слой пыли явно свидетельствовали, что дом давно нежилой.

Гости решили провести здесь несколько дней и насколько возможно разъяснить судьбу хозяина. Его образ словно незримо витал в воздухе усадьбы. Конрад глядел на старые, изогнутые стволы диких яблонь, и ему вспоминалась сухая неподвижная фигура Ксаверия. Как часто в закатный час, который доктор называл священным, он выходил в сад и, садясь по-турецки под деревом, замирал в молчании. Он слушал «тишину мира» сквозь трели сверчков, замирающее пение птиц, шум горной реки…

Полностью замерев, Ксаверий мог останавливать дыхание и становился невидимым. Нет, конечно, он не исчезал из окружающего пространства, но настолько сливался с ним, что его невозможно было отличить от придорожного пенька или замшелого валуна. В узком лице сквозили черты древнего, мудрого змия.

Музыкант наклонялся над маленьким садовым прудом, осеченным плакучими ивами. В нем догорали последние краски темнеющего неба, и память являла ему тихую, медленную улыбку на лице его друга. Его глаза, внимательно смотрящие на мир, напоминали крохотные колодцы со светло-зеленой водой, долго излучали серьезность, а затем в них начинал брезжить едва заметный свет. Он нарастал и постепенно превращался в свет улыбки. Казалось, что доктор улыбался уже не одним лицом, а всем телом, всей душой, обращенной к собеседнику.