Братья Бондаренко - Горицвет Страница 22

   — Они хотят пить. Напои их.

Родничок говорил:

. — Постойте. Дайте мне окрепнуть.

Но, вздыбленная, шла к нему Пустыня. Она забыла вчерашнее, она не думала о завтрашнем. Она уже сегодня хотела получить свой глоток воды.

И умер засыпанный огненными песками Родник.

В лесу живут деревья, на лугах живут травы, в озерах живут рыбы. В пустыне живут пески. Их калит солнце. Их продувают ветры и сдвигают в огромные барханы. Но кажется, что это не барханы, а могилы оазисов — кладбище родников.

СКАЗКА О МАКЕ

Мак цвел второй день и знал — это все: сегодня облетят лепестки его цветка. Они должны облететь с минуты на минуту. Ему уже тяжело было держать их, и потому смотрел он на солнышко и говорил:

   — Что же ты медлишь, солнышко? Опускайся скорее...

Он зацвел вчера утром. И знал: ему цвести всего два дня. Весь день вчера он разговаривал с солнышком, говорил ему:

   — Не спеши, солнышко, опускаться. Пусть сегодняшний день будет длинным-длинным. Мне же цвести всего два дня.

Так было вчера, а сегодня проснулся он утром и почувствовал слабость. И понял: не удержать ему долго своих лепестков. Дунет ветер — и облетят они.

И потому говорил Мак солнышку:

   — Опускайся скорее.

Он не хотел, чтобы его товарищи видели, как он будет осыпаться. Пусть лучше он облетит вечером, в сумерках, когда все уже будут спать.

«Пусть меня запомнят все цветущим», — думал Мак и торопил солнышко:

   — Скорее опускайся, солнышко. Я могу совсем обессилеть и не удержу лепестков. Осыплюсь.

Но он устоял. Он осыпался уже поздно вечером, в темноте. И роняя лепесток за лепестком в черную тьму, Мак думал о солнышке:

«Ты вовремя село, солнышко. Меня никто не видит отцветающим, и поэтому я останусь в памяти у всех только цветущим...»

КАК ПОГИБЛО МОРЕ

Море было огромно. Когда оно вздымало волны и шло к берегу, скалы дрожали. В бурю, косматое, мятущееся, оно было страшным. Й птицы боялись лететь над ним. Даже солнце пряталось за тучи.

   — В тебе столько силы, — говорило оно, — что ты можешь даже опрокинуть гору,

   — Могу, — говорило Море и пробовало доплеснуть до солнца.

В ясные дни над ним кружили чайки. Они кормились возле его берегов. А в волнах его резвились дельфины.

Море лежало неохватно огромное, и никто не догадывался, что оно умирает.

Когда-то их было совсем немного — водорослей- кремнеземок, с горсть, а может, и того меньше. Стоило только плеснуть Морю, и оно выкинуло бы их на берег, и все было бы хорошо. Но Море сказало:

   — Ничтожные карлики. Чем они могут помешать мне? Пусть живут. Места у меня на всех хватит. Да и много ли им нужно места, когда их всего какая- то горстка.

Тогда их была горстка. Теперь они заняли все от края до края, и от них нельзя уже было освободиться. Миллиарды кремнеземок плавали в Море, и был у Моря буровато-желтый цвет.

   — Ты, Море, цветешь? — говорило солнце.

А Море вздыхало:

   — Не цвету — болею.

И никто не верил, что Море может болеть.

Кремнеземки рождались и умирали. Они были одеты в крепкие панцири. Кремнеземки умирали, а панцири оставались лежать на дне Моря. И время было бессильно перед ними. Они ложились пластами, прочными, как броня.

Море вскипало, бурлило, билось о скалы и все напрасно: кремнеземки не переводились. Море затихало и, готовое разрыдаться от бессилия, подолгу глядело, как бесшумно опускаются на дно умершие кремнеземки, а вместо них нарождаются новые.

И так век за веком.

Море чахло. Мелело. Задохнулись в нем рыбы. Улетели от него чайки. Оно умирало в одиночестве. Солнце глядело на него сверху и удивлялось:

   — Что с тобой, Море? Я не узнаю тебя.

Море и само себя не узнавало. Давно ли перед ним трепетали скалы, а теперь у него не было даже сил сказать, слово.

Прошли еще века.

И вот там, где ходили когда-то высокие, как дома, волны, лежит каменное плато. Оно спрессовалось из скорлупок кремнеземок. Так растения-карлики погубили Море.

А ведь когда-то их было совсем немного — какая- то горстка. И стоило Морю плеснуть, легкой волной, и они были бы выброшены на берег. Но оно не сделало этого и потому погибло.

ПЕСНЯ ВОРОБЫШКА

Была зима. Свистели метели, лютовали морозы. Верба царапала по стеклу окна обледенелыми ветвями, просилась в избу:

   — Замерзаю я.

И где-то в сарае кулдыкал Индюк:

   — Зима в нынешнем году матерая. Не зима — зимища. Долго лежать ей.

И тут высунулся из-под стрехи Воробей и чирикнул:

   — А зима-то сломалась уже, на убыль пошла.

   — Врешь, — хлестнула его по глазам снегом метель.

И мороз тоже сказал:

   — Врешь!

Дохнул на Воробья ледяным дыханием, и поседел Воробей сразу, но все равно выглядывал из-под стрехи, чирикал:

   — Правда, сломалась зима. Весна идет, крепитесь,

Вскоре снег изрыхлился, стал дырчатым. Жаворонки прилетели, скворцы. Они. пели о весне. Пели звонко. Индюк и тот. ходил теперь по двору, кулдыкал :

— Вот она, весна-то, пришла...

Много теперь было песен о весне. Но Верба помнила чириканье серого Воробышка. Ему было так же холодно, как всем, но он собрал все тепло свое, чтобы сказать всем:

— Весна идет.

Он первый разглядел ее в белой мути метелей и не побоялся сказать об этом в дни, когда зима еще была в силе и лютовала морозами.

РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК

Родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и верб хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.

И правда, козлятам он был теперь не по росту.

Но увидели его телята. Позарились на его листочки,

объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и верб хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся повыше, чтобы его телята достать не смогли.

И правда, телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам и верб хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок. — Я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост, не оплошал. Поднялся, расправил плечи и стал таким большим и могучим, никому недоступным.

И заблеяли козлята:

   — Вот и у нашей деревни Дуб есть.

Замычали телята:

   — Наш Дуб. У нас вырос.

   — А как же, — заржали лошади, — нашей деревне никак нельзя без Дуба.

И часто, когда становится жарко, лошади приходят под широкую тень его зеленого шатра. Стоят и дремлют, слушают, как свистит в темных дуплах Ветер. Дупел было бы меньше у Дуба, если бы его не ощипывали когда-то козлята, не срывали его листьев телята, если бы не объедали его лошади. Но кто же тогда знал, что тоненький неуклюжий стебелек разрастется в такое большое дерево.

ЛЯДНИК

Он родился вместе с другими цветами на полянке в лесу и тут же решил прожить как можно дольше. Расти не спешил. И соседу своему Шалфею советовал :

   — Ты тоже больно-то не тянись кверху. С опаской, брат, жить надо: один раз живем, ну, как промахнешься.

   — Вот й я говорю: один раз живем, — отвечал Шалфей, — и поэтому надо подняться как можно выше, встать как можно прямее. Пусть поглядят на тебя, какой ты есть.

Но Лядник себя показывать не спешил. Он видел: по лесу ходят лоси, придавят копытом или слизнут языком и нет тебя больше.

   — А разве я родился, чтобы так быстро помереть? — говорил самому себе Лядник и старался ближе

к земле пригнуться, все его поменьше заметно будет, и он подольше проживет.

Проходил как-то Медведь поблизости. Толкнул березовый пень, чтобы поглядеть, нет ли чего под ним съестного. Откатился пень на полянку, а Лядник — раз! — и поднырнул под него.

   — Под пнем, — говорит, — спокойнее.. Здесь меня не видит никто и поэтому никто не обидит.

Поначалу ему и неудобно было лежать под пнем и давил он на него, но потом Лядник привык и даже радовался:

   — Хорошо я укрылся, не найти меня здесь... А жизнь, ее все равно как и где, лишь бы прожить.