Владимир Бондаренко - Снежное чудо Страница 23

Так, — говорит, — и буду теперь прямым ходить.

Только сказал так, глядь — выходит из-за куста Лиса.

Как увидел ее Заяц, так и сгорбатился:

Не ешь меня, Лиса, я только родился, еще пожить даже не успел.

Лиса и не думала его есть, но видит — кланяется ей Заяц, махнула лапкой:

Живи.

Разрешила будто.

Прошла Лиса, а Заяц подумал: «Ох, рано мне еще прямым-то ходить. Увидят и скажут: возгордился Заяц, во весь рост ходит. Вот подрасту, тогда и выпрямлюсь», — и остался сгорбленным.

Подрос Заяц, окреп. Женился даже и зайчатками обзавелся.

Вот теперь, — говорит, — можно и распрямиться.

Только сказал так, а Волк выходит из-за куста. Как увидел его Заяц, так и сгорбился еще больше.

Не ешь меня, Волк, у меня детишки малые, надо их до дела довести.

Волк и не думал есть Зайца, но видит — кланяется ему Заяц, махнул лапой:

Доводи.

Разрешил будто.

Ушел Волк, а Заяц и думает: «Ох, рано мне еще прямым ходить. Вот выращу ребят...» И остался сгорбленным.

Вырастил Заяц ребят. Переженил их. «Ну, — думает, — теперь можно и распрямиться, во весь рост встать, большим себя показать».

Только подумал так, а Медведь — вот он, лезет из-за куста. Как увидел его Заяц, так и сгорбатился еще больше:

Не ешь меня, Михайло Иваныч, дай до старости догнить.

Медведь и не думал обижать Зайца, но видит — кланяется тот ему, сказал:

Доживай,

Разрешил будто.

Смотрел Заяц, как уходит Медведь, и думал: «Ох, рано мне еще во весь рост-то ходить. Вот доживу до старости, тогда и выпрямлюсь, покажу всем, какой большой я».

И ходил Заяц по лесу до старости и все гнулся перед каждым, горбатился-. До седин дожил, до большой дряхлости.

— Вот теперь, — говорит, — можно и распрямиться, большим себя показать. Отнять у меня теперь нечего: жизнь я свою прожил, у меня ее теперь не отнимешь.

Попытался Заяц распрямиться, да не тут-то было — привыкла спина его согнутой быть, закостенела. Так и ходит Заяц по лесу горбатеньким, кланяется всем.

ЕСТЬ И У ШАКАЛА СВЕЧКА

Раздобыл Шакал свечку. Принес домой. Зажег. И видно стало все вокруг: и жену видно, и кровать видно, и даже маленьких шакалят видно.

И сказал Шакал:

— Как хорошо, оказывается, жить со светом. Раньше мы с тобой жена, только слышали друг друга по ночам, а теперь можем сидеть и видеть.

И сказал твердо:

— Всегда теперь со свечкой жить будем.

Ко двору вышел. Смотрит: окошки его светом залиты. Сказал:

— Это хорошо, теперь кто ни посмотрит, всякий скажет: и у Шакала в доме свечка горит.

Из окошка свет полосой на дом соседа падал. А в соседях у Шакала Барсук жил. Сидел он на завалинке весь на свету и рассказывал ребятишкам сказки. Увидел это Шакал и за грудь схватился:

— Хват какой! Моим светом пользуется. А! Не выйди я ко двору, так бы и светила ему моя свечка, расходовалась. Нет, шалишь, на чужое рот разевать нечего.

Вбежал поскорее в дом и задул свечку.

— Уж лучше сам, — говорит, — в потемках сидеть буду, но не допущу, чтобы моя свечка соседу светила. Пусть он себе добудет свечку, тогда и я свою зажгу.

И живет Шакал в темноте. Ничего не видит, на ощупь живет. Выставит вперед лапки, чтобы лбом обо что не стукнуться, и идет по дому, жену ищет:

— Где ты, жена?

Ходит Шакал во тьме, ищет жену свою, а свечку не зажигает: не хочет, чтобы его свет соседа радовал.

КОЛЕТ БУРУНДУК ОРЕШКИ

Заболели у Бурундука зубы, невмоготу стало ему орешки грызть. Попробовал камешком колоть их — лапки отшиб. Увидел, белка по веткам кедровым скачет, окликнул ее.

Зубы, — говорит, — у меня болят: вишь, как щеку раздуло. Давай ты мне будешь орешки грызть, а я тебя буду кормить за это. У меня орехов напасено много.

Согласилась Белка. Усадил ее Бурундук за стол, орешками потчует:

Сперва сама поешь, а потом уж мне грызть будешь.

Наелась Белка, стряхнула скорлупки ореховые с груди,

спрашивает:

Сколько тебе на день орешков нужно?

Да пятьдесят разгрызи и хватит мне, — сказал Бурундук и насыпал перед Белкой горку орешков. — И не спеши, я тебя не тороплю. Как управишься. Сам знаю — нелегкое это дело.

Подсела Белка к орешкам — хруп, хруп, — нахрупала пятьдесят штук, придвинула к Бурундуку:

Ну вот, тебе на день хватит. Ешь, а я побегу поиграю.

Взбежала по кедру на макушку и ну по веткам скакать. И призадумался тут Бурундук, раскинул умом пошире. Нет, думает, плутовство это: час работать — день гулять. Он думал, что Белка весь день будет ему орешки грызть, а она за полчаса управилась.

И сказал Бурундук Белке:

Не нужна мне такая помощница: ты на меня всего полчаса работаешь, а я тебя весь день корми.

Так я же тебе на весь день орешков нагрызаю, тебе же больше не надо.

И все равно плутовство это, — сказал Бурундук и прогнал Белку.

И теперь по всем дням сидит Бурундук у пенька и колет на нем орехи камешком. Один раз попадет по ореху, а три раза по пальцам. Плачет от боли, а Белку не зовет: уж больно быстро она с работой управляется, за что ее кормить?

ВЕРТИХВОСТ И ФЕДОТКА

В полночь сидел пес Вертихвост у своей конуры и думал: почесать ему левой задней ногой за ухом или нет. Потом посмотрел: висит ли на месте Большая Медведица, и уже хотел было лезть в конуру, как вдруг услышал — на соседнем дворе лает щенок Федотка.

«Чего это он? — подумал Вертихвост. — Может, к нему жулики лезут? А Федотка-то еще щенок, помочь ему надо».

Рассудил так Вертихвост и через минуту просунул к Федотке узколобую башку в подворотню. Зыр, зыр по сторонам.

Удивился:

Ты чего это, Федотка? Нет никого, а лаешь?

Политика, — расплылся Федотка в улыбке. — Услышит дед — лаю я, и кормить лучше будет. Оно как в жизни? Кто громче лает, тому больше и дают. Видимость надо создавать.

«О! — восхитился Вертихвост. — Мал малец Федотка, а хитро придумал — видимостью хлеб зарабатывать. Такой далеко пойдет. Быстро в кобели выбьется».

Прибежал Вертихвост домой, залез на завалинку. Сел под хозяйскими окнами и давай лаять. Да так громко, что даже звезды на небе вздрагивать начали.

Немножко погодя растворилось окошко, высунулся дед Василий. В один конец улицы посмотрел — нет никого, в другой посмотрел — ну нет же никого. А Вертихвост увидел — смотрит дед, и еще громче лаять начал, так весь аж и вытягивается.

Скрылся дед. Немножко погодя снова появился с подшитым валенком в руке. Как долбанул Вертихвоста по башке, так он и спикировал с завалинки.

Будешь знать, как в заблуждение вводить, брехать попусту, — выругался дед и захлопнул окошко.

Сидел после этого Вертихвост за сараем, почесывал на затылке шишку и ругал самого себя:

Ну не дурак ли я, а? Ну зачем я на завалинку полез? Надо было кидаться в темноту, к саду. Подумал бы дед — волки, и побоялся бы выйти. Федотка, тот хоть и маленький, а похитрее: тот вообще лает, а я полез под хозяйские окна.

Но хоть и завидовал Вертихвост Федотке, сам после этого никогда больше видимостью хлеб не зарабатывал.

МЕДВЕЖЬЕ ЯБЛОКО

Проходил Медведь под яблоней и приметил яблоко на вершине. Постоял, поглядел на него, пятерней в затылке поскреб. Сказал:

Налилось, да недоспело. Но ничего, дойдет.

Только сказал так, а Енот и вышел из-за березы. И не звал его Медведь, сам вышел, лишний раз на глаза показаться, авось пригодится.

Что, Михайло Иваныч, яблочком любуешься?

Любуюсь, — прокряхтел Медведь, — да оно зеленовато пока. Не дошло.

И вдруг насупился, сдвинул косматые брови. Забасил:

А ты что, тоже на него заришься? Смотри у меня. Это яблоко я себе выглядел. Доспеет, сорву.

Сказал и ушел, а на Енота будто столбняк напал. С места сдвинуться не может. Хлопает себя лапками по груди, приговаривает:

Ах, батюшки! Как же мне теперь быть? Сорвет кто- нибудь яблоко, а Медведь меня виноватить будет. Ах ты, недоля какая!

Стоит Енот под яблоней, сокрушается, пугает себя:

Что же мне теперь делать? Случись пропажа, затиранит меня Медведь, из рощи выживет. Как спасти себя?

Долго думал. Придумал-таки:

Буду караулить медвежье яблоко.

Вырыл нору поблизости, перебрался к яблоне со всей семьей. Днем жена дозорила, прела на солнышке, предупреждала всех:

Это вот яблоко Михайлы Иваныча. Он его себе выбрал. Смотрите не сорвите.

А ночью Енот сам караул нес. Страшно было, дрожью исходил весь, но все-таки стерег медвежье яблоко. На каждый шорох отзывался:

Эй, кто там? Проходи мимо. Тут я, Енот, стою, Михайлы Иваныча яблоко караулю.

Особенно тяжело осенью стало. Дожди пошли. Давно уж вызрело яблоко, переспело даже, а медведь все не шел за ним. Стоял Енот под дождем, прикрывался дырявым лопухом, прыгал с ноги на ногу, грелся, приговаривал: