Константин Арбенин - Король жил в подвале и другие сказочные истории Страница 25

– Сударь добрый молодец, – обращается к нему Маруся, – не подскажешь ли, как мне к почте пройти?

Парень удивился такой простоте обращения, напялил очки – да и обомлел весь, так ему девица приглянулась. Он от потрясения на вопрос ответить забыл, а сразу свой задаёт:

– А почто ты, краса-девица, под дождём гуляешь, без зонта мокнешь?

– А я Маруся-дурочка, мне можно, – отвечает девица весело. – А ты кто ж такой, что в такую расчудесную погоду дома сидишь, в окно через очки смотришь?

– Я Иван Премудрый, а сижу тут, поскольку никак, понимаешь, не могу однозначно решить, идти мне на улицу или не идти. Вот и смотрю в окно, размышляю, все за и против в голове взвешиваю.

Подошла Маруся поближе, смотрит, а в очках парень сразу собой хорош стал: лицо у него открытое, приветливое. Понравился Иван Марусе, она и говорит:

– Так как насчёт почты? Подскажешь али самой искать?

– Нет, нет, что ты, – замахал руками Иван, – сама не ищи, заблудишься. Я тебе сейчас подробный план начерчу, со всеми сторонами света, с соблюдением масштабности.

Рассмеялась Маруся:

– Ой, не смеши меня, добрый молодец. Я с твоим планом ещё пуще заблужусь – я же дурочка. Ты мне лучше пальцем покажи.

– Я пальцем не могу, это неприлично, – говорит Иван. – Я лучше сейчас к тебе выйду и до самой почты провожу в личном порядке.

– Неужто выйдешь? – улыбается Маруся. – Неужто и раздумывать долго не станешь?

Иван ни слова не сказал, взялся за раму и прямо через окно к Марусе выпрыгнул – аж очки в клумбу слетели.

– Вот, – говорит, – я и вышел. Теперь ты выходи.

– Куда выходить-то? – удивляется Маруся. – Я уже и так вся вышедши.

– Замуж за меня выходи, – поясняет Иван. – Незамедлительно.

А Маруся ведь дурочкой была: ломаться да кривляться не стала, со всей своей дури дала Ивану незамедлительное согласие.

Прежде чем повести Марусю под венец, Иван её на почту проводил. А никакой бандероли там и не оказалось: это Ипатич спьяну Марусину фамилию с чьей-то другой перепутал. Да и ладно, всё ж таки не зря сходила!

Молодые со свадьбой тянуть не стали: едва от дождя обсохли, тут же и собрались свадьбу играть. Обвенчались в церкви, расписались в загсе, Ипатича в свидетели взяли. После официальной части в дом поехали – пировать узким семейным кружком. Дед Марусин от радости привстал, в сидячем положении себя закрепил, стакан к руке привязал, к застолью приготовился. Да и сёстры подтянулись, вместе со своими супружниками в дедовский дом пожаловали на мужниных автомобилях.

Пока Иван со своими зятьями на мужской половине брудершафты пил, сёстры Марусю уму-разуму наставлять принялись. А надо сказать, что они Марусиной свадьбе не очень-то обрадовались, а даже наоборот. От большого ума, видать, обуяла их зависть чёрная. Как же – такой мудрый ей жених на голову свалился ни за что ни про что, да ещё с очками и с новым крашеным теремом! Вот и стали они Марусю исподтишка против него настраивать, подначивать её с высоты своего семейного опыта.

– Ты запомни, Маруська, главное, – говорят, – все мужики – дурни и кровососы. А ум женский в том состоит, чтобы их первей обдурить и из них самих крови высосать вдоволь. Тут наука сложная, тут много всяких психических тонкостей имеется, всяких скобочек и кавычек. Мы тебе постепенно-то всё расскажем, научим тебя правильной женской позиции.

А Маруся – ну дурочка дурочкой: не понимает, зачем ей возле своего любимого интриги всякие плести, зачем какие-то приёмчики тайные против него применять.

– Сестры милые, – говорит, – я ж замуж выхожу, а не к врагу в тыл забрасываюсь. Зачем вы меня своими странными науками потчуете, я всё равно ничего не усвою. Я дурочка, а жених мой – мужчина премудрый, пусть он за меня думает, а я по-евонному поступать стану.

– Эх, сестра, сестра, – сокрушается старшая, – глупа ты ещё, неопытна. Как бы тебе с такими анбициями под подошву не попасть к своему умнику. Попомни слова наши: мужья – они хуже врагов.

– А ну их вообще, этих мужиков! – стучит ногами средняя. – Чтоб их пёс побрал!

Лишь только произнесены были те слова, как заходил весь дом ходуном, затряслась улица, нахмурилось небо и засверкали в нём буйные молнии. Сёстры с испугу упали на пол, руками головы накрыли, а Маруся к окну бросилась и видит: бежит по улице огромный бешеный пёс – о трёх головах, о трёх хвостах, о двенадцати лапах. Глаза огнём сверкают, из пастей пар валит, горячие языки слюну по сторонам расплёскивают. Подбежал к Марусиному дому, принюхался, всунул головы в три окошка и ухватил Ивана да сестриных мужей за загривки. Никто ничего сообразить не успел, как унёс пёс тех бравых мужчин в неизвестном направлении.

А скрылся он – и снова светло стало, к дому былая устойчивость вернулась, пыль на улице осела по прежним местам. Вбежала Маруся в горницу – нет Ивана! Лишь очки на полу валяются. А от чиновника и урядника и вовсе ничего существенного не осталось, будто и не было их. Сёстры, как только сообразили, в чём дело, бросились к автомобилям, уселись за баранки и по домам – от греха подальше. А Маруся заревела горькими слезами, как дура, всё свое праздничное платье заплакала горечью. Дед её, который при сём похищении присутствовал и лишь потому от страха не помер, что и так едва жив был, говорит внучке:

– Это, Маруся, не кто иной был, как лютый пёс Горын Змеёвич. Я про него ещё от своей бабки слыхал. Давно он добрым людям житья не даёт, всякие козни откаблучивает! Впрочем, чудище сие не какое-нибудь заморское, а наше, отечественное: где-то он недалеко обитает, в лесу скрывается. Так говорят. Стало быть, сыскать его можно, было б желание!

Сказал – и опять слёг. А помирать ещё рано – свадьбу-то не доиграли ещё.

Долго ли, коротко, а прекратила Маруся лить слёзы и стала думать, как же ей своего суженого из пёсьего плена выручить, а заодно и сестриных мужей спасти по-родственному. Выход-то один: надо идти искать этого Горына Змеёвича и побеждать его в честном бою. Только кто же пойдёт на чудище? Хотел было почтальон Ипатич на пса пойти, понаддать ему по бесстыжим мордам почтальонской сумкой, да напился в пятницу и никуда, конечно, не пошёл. А сёстры вообще насчёт своих мужей не переживают: у них давно на тот случай в шкафах да на балконах полюбовники припасены были; без мужей им, выходит, ещё и лучше: автомобили на ходу, квартиры с ванными нараспашку и весь прочий казенный монплезир в безвременном женском пользовании.

В общем, никто за спасательную экспедицию браться не хочет – дураков нет.

Дураков-то нет, да дурочка есть! Вот и выходит, что остаётся Марусе одно – самой в путь-дорогу отправляться, на подвиг себя нацеливать.

Собрала она с вечера заплечный мешок, уложила в него Ивановы очки, да зачем-то ещё веник домашний в газетку завернула и тоже – в мешок.

– Зачем ты, внучка, веник-то берёшь? – удивляется дед. – Неужто чудище им забить собралась?

– Да чудище-то оно чудищем, – отвечает Маруся, – а с другой стороны – всё ж таки собака. А собак только веником и гонять.

Дед на это головой покачивает, дурости такой дивится. А Маруся дедушку на бочок уложила, поставила будильник на пять утра да стала думать-обмысливать, в какую ей сторону сперва податься.

– Эх, – серчает, – был бы рядом со мной мой суженый, он бы начертил мне подробный план со всеми масштабностями…

Сёстры прознали про Марусины намерения, пришли вечером попрощаться, наставления полезные дать. Говорят ей слова ласковые, а сами волнуются: вдруг и вправду спасёт всех троих мужиков! Дуракам везёт, а дурам – тем более! А сёстрам возвращение мужей ой как невыгодно, у них уже все пасьянсы в безмужнюю пользу сложены. Вот и придумали они очередную пакостную подлость: испекли два кренделя да подсыпали в них яду – первосортного, за большие деньги добытого. Да еще слюны своей, не менее ядовитой, в то тесто добавили для пущей верности.

– Вот что, сестрица, – говорят, – как выручишь наших благоверных, вручи им от нас гостинчик, пусть знают, что мы их помним и ждём безудержно. А не удастся спасти – так хоть передачку передай, упроси чудище собачье.

Сами думают: ежели не утерпит дурочка и съест в пути крендели – туда ей, безмозглой, и дорога. Если же, случится, донесёт до адресатов – тогда мужья на тот свет отправятся. Хоть так, хоть эдак – а они, сёстры, внакладе не останутся. Вот какие умные!

А Маруся ведь дурочка – взяла крендели без всякой задней мысли, обняла на прощание сестёр, пообещала им вернуться с мужчинами. Потом уложила крендели в мешок, а сама думает: надо и ей для Ивана что-нибудь вкусненькое испечь, негоже ненаглядного без гостинца оставлять. Вот только в доме муки осталось – на один маленький пирожок. Соскребла Маруся всё, что было, испекла ароматный колобок, завернула его в платочек, а тут уж и будильник зазвонил – пора.

Долго брела Маруся-дурочка по белу свету. Любую дорогу приветствовала, любой погоде радовалась, любой песне подпевала. У всех встречных собак дорогу спрашивала, давала им Ивановы очки понюхать, а веник, наоборот, не показывала. Собаки по-человечьи ответить ей не умели, но нюхом да нутром понимали дурочку лучше многих людей, а потому провожали её, оберегали, носами направление указывали. На том пути не однажды Марусе голодно приходилось, да только терпела она изо всех сил, пирожок да крендели не ела, берегла для пленников – а вдруг им там ещё голодней?