Александра Созонова - Красная ворона Страница 27

Потом мы выходим вместе — в ночь. Я не люблю гостиницы, мотели и, тем более, съемные комнаты с чужими простынями и кашляющими за тонкой стенкой хозяевами.

Ночь мы проводим на берегу моря. А если не сезон или непогода — в угнанной машине. Я выбираю самую просторную и удобную. Отключить сигнализацию и завести мотор большого труда не составляет. Главное — убедить спутника, что мы не совершаем ничего плохого. Мы и впрямь не делаем ничего плохого — угнанный автомобиль в целости и сохранности отыскивают на следующий день, поскольку нам нет нужды уезжать далеко.

Разумеется, под звездами несравненно лучше, чем в машине. Поэтому лето — моя излюбленная пора, а маленькие поселки на побережье теплого моря — излюбленные места прогулок.

Мне не нужна физическая страсть — радости плоти, как и вкус коктейля, и удовольствие от отличного ужина, для меня не существуют. Но я отдаюсь своему мужчине — безудержно, со всем вдохновением, со всеми умениями из полузабытой Кама-сутры — чтобы полнота его счастья, его головокружения и райского сумасшествия была абсолютной.

Их было немного. Хватит пальцев, чтобы всех перечислить — на одной руке.

Двое догадались, кто я. Один — молча оделся и ушел, и я не знаю, что с ним стало впоследствии. Другой сошел с ума в течение двух минут, у меня на глазах.

Никогда не забуду этой картины: как меняется лицо человека — умное, открытое, нервное, — стремительно седеют волосы, заполняются белесой мутью глаза, речь превращается в судорожные обрывки, полные невнятного ужаса и дикой тоски.

И тот, и другой были первыми. Я учусь на своих ошибках. Начиная с третьего, я прилагала все силы, все навыки и умения, чтобы подобного больше не произошло. И у меня получалось.

Трое остальных просыпались абсолютно счастливыми. И моя записка, придавленная галькой или оставленная на переднем сидении, ласковая, поверхностно-торопливая, не омрачала их счастья: они были уверены, что найдут меня и безумная, ирреальная страсть будет длиться и длиться.

Я ускользала на рассвете. Даже раньше — в предрассветных сумерках. Когда сон наиболее крепок, а солнечные лучи — мои враги и разоблачители — еще не протянулись из облаков над морской гладью.

На меня нельзя смотреть при солнечном свете. Тот, сошедший с ума, увидел меня после рассвета: я замешкалась, медля уходить, любуясь его пушистыми ресницами и резкими бровями, полуулыбкой, раскинутыми в истоме руками с выпуклыми веточками вен и дивным оттенком кожи — смуглым, розовеющим от крови и первых солнечных лучей.

Он слишком резко проснулся.

Я не успела ни отпрянуть, ни отвернуться.

Если совсем честно — а есть ли смысл обманывать себя? — я не знаю, что стало с теми тремя, что крепко спали в тот миг, когда я прощалась с ними.

Надеюсь, они живы-здоровы.

Надеюсь, их рассудок не помутился.

Но вполне допускаю, что чувство оказалось таким сильным и неожиданным, подобным цунами, что разум не выдержал. Или же — не вынесла их воля к жизни, и они покончили с собой.

Не знаю, не знаю…

И, честно говоря, не стремлюсь узнать.

Я не демоница, не посланница преисподней. Я не желаю зла тем, кому выпало редкое счастье (и оно же — чудовищное несчастье) попасться на мои ненасытные, жадные очи.

К тому же и мне каждое расставание дается нелегко: долго прихожу в себя, восстанавливаю душевное равновесие, выздоравливаю от бурной страсти.

Все дело в том, что за время своей жизни в плотном теле я очень изголодалась по любви. Она не была короткой, моя земная жизнь — полвека с лишним, но любви — счастливой, взаимной, было отпущено до обидного мало. Жалкие крохи. «Ста часов счастья», как поется в песне, у меня бы не набралось.

Два коротких романа, закончившихся разрывом, унижением и долго не утихавшей болью. Безрадостный брак по схеме «встретились два одиночества», продержавшийся всего полтора года.

И всё.

И всё!..

Месяцы и годы депрессии, апатия и тоска, балансирование на грани психушки и клиники неврозов…

От нехватки банального «женского счастья» и хронического одиночества я углубилась в эзотерику. Прочла десятки мудреных книжек. Стала отшельницей, сухой и безмолвной, не от мира сего.

В пятьдесят шесть благополучно и быстро перешла в мир иной посредством обширного инфаркта. (Помню, последним земным чувством было огромное облегчение.) И вот тут мне пригодились почерпнутые из книжек знания и врожденные умения: благодаря им, я научилась превращать себя в подобие блоковской Незнакомки.

Дежавю — думаю, мои возлюбленные жертвы и прочие посетители ночных баров испытывали это чувство: мимолетное ощущение чего-то знакомого и чудесного, уже случавшегося когда-то.

Поскольку вряд ли найдется человек, который бы не знал это дивное и странное стихотворение.

И медленно, пройдя меж пьяными,Всегда без спутников, одна…

Труднее всего имитировать биение сердца и теплую кровь. Поначалу у меня долго не получались необходимые 36,6 градусов. Либо меньше — и тогда мужчины вздрагивали от моих ледяных прикосновений. Либо перебор — и тогда собеседники, беря, словно невзначай, за руку, испуганно спрашивали, нет ли у меня лихорадки.

И еще — я, кажется, упоминала об этом: не имея профессиональных навыков скульптора, очень трудно творить нос. Идеально красивый, породистый, с тонкой переносицей и маленькой горбинкой.

Все остальное относительно просто.

Когда прохладный женский голос умолк, Рин подошел к портрету и повернул его лицом к стене. Затем включил свет.

Все молчали, словно боясь звуком голоса разорвать страшноватую и пленительную атмосферу.

— Это правда, что она тебе приснилась? — будучи, как видно, самой приземленной из всех, я первой нарушила молчание.

— Нет. Я соврал: встретил ее наяву, в баре в пяти шагах от Средиземного моря.

— И она тебя соблазнила!.. — глаза Ханаан Ли горели, как две синие газовые горелки.

— Увы! — Рин рассмеялся. — Мог бы опять соврать, но не стану: она скользнула по мне оценивающим взором, и только. Кровь не зажглась, райское сумасшествие не охватило.

— Жаль!.. — горячо выдохнул Снеш.

— О, как жаль! — томным эхом откликнулась Ханаан.

— Вы жалеете, что я не сошел с ума, как тот бедный юноша? Спасибо, мои родные.

— Ты бы не сошел! — Як-ки уверенно помотала растрепанной головой.

— Тоже верно, — Рин отчего-то вздохнул. — Я тогда подсел к ней за столик и немножко разговорил. Нет, она ничего не сказала мне напрямую, но я понял. Позировать она отказалась, поэтому прямо в баре набросал на салфетке эскиз. А сам портрет написал значительно позже. Уже здесь, в Москве.

— Одного только не понимаю, мой друг, — на губах Маленького Человека теплилась мечтательная улыбка. — Зачем нужно было скрывать от нас ее лицо во время этого интригующего рассказа?

— В заботе о сохранности наших рассудков, — ответил за брата Снеш. — Видимо, во время рассказа красавица становилась такой, как в рассветных лучах. Я прав? — обернулся он к Рину.

— Честно сказать, на эту тему я не задумывался. Я заботился о ее душевном здоровье: кто знает, как подействовали бы на чувствительное неземное создание ваши беззастенчиво-любопытствующие физиономии. — Брат повернулся ко мне. — Ну, как? Довольна, сестренка? Не слышу спасиба.

  — «Если я не скажу спасибо из глубин темноты, знайте, что силюсь вымолвить губами гранитной плиты…»[1]

— О-ки. Но не надейся, что стану отгадывать автора. И кстати, прими к сведению: терпеть не могу цитат.

— Она потрясена, потрясена до смерти, — перевел меня Маленький Человек. — То же самое могу засвидетельствовать относительно своей персоны.

Несколько мутных слайдов

— Любопытная тенденция: в моде публично объявлять о повышенной любви к самому себе. Вплоть до самообожествления. Чего стоят юзернеймы в сети — если перевести с английского: Темная звезда, Темный ангел, Черный бриллиант, Золотой Лев, Свет истины, Божественнейшая… Модный шоумен признается, что утром не отходит от зеркала до тех пор, пока ему безумно не захочется самого себя. Добавление к слову «себя» — «себя, любимого», стало почти обязательным. Нарциссизм из порока превратился в милую слабость, а затем чуть ли не в обязательный атрибут творческого человека. Впору устраивать домашние алтари, заказывать у модных художников само-иконы и усиленно молиться на собственную напыщенную физиономию в обрамлении оклада, усыпанного рубинами и смарагдами.

Рин находился в благодушном настроении и выдал сей спич с улыбкой. Он, по обыкновению, развалился в любимом кресле, поджав ногу. Огонь камина, который раскочегарил Маленький Человек, скрашивал ноябрьскую хмурь за окном.